Что было дальше, я описывать не могу и не хочу. Эйфория, испытываемая от того, что ты лишаешься невинности с любимым человеком не подлежит никаким описаниям, тем более что я была из тех, кто никогда даже не пытался исследовать собственное тело самостоятельно, и все ощущения для меня были восхитительно-новыми.

Мысли из головы, в том числе и те, что требовали остановить происходящее, быстро испарились, и я чувствовала только его. Его руки, его губы, его низкий голос, которым он то успокаивал меня, то дразнил, то смущал еще больше, чем вообще возможно в такой ситуации… Даже порванное к чертям белье было почти не жаль, а ведь обычно я берегла свои вещи и старалась, чтобы они «жили» как можно дольше.

Я была совершенно, абсолютно, невероятно счастлива, засыпая рядом с этим человеком, обнимая его всем телом, утыкаясь носом ему в плечо… И даже завтрашний день почти не вгонял меня в тоску. Даже первое сентября, на которое я наверняка опоздаю.

Я проснулась с мыслью о том, что безнадежно опаздываю. И действительно. Если учесть, что проснулась я на той самой постели, где мы с ним… Ох, не могу даже думать об этом: щеки сразу алеют и по телу, кстати, полностью обнаженному, разливается удивительное тепло. Странно, но во сне я обнимала одеяло, а Спайка рядом не было, лишь только имбирно-лимонный аромат напоминал о том, что я спала с ним, пропитав и простынь, и, казалось бы, каждый миллиметр моего тела. Ощущение такое, как будто на мне стоит его клеймо. Словно я… принадлежу ему? Да, наверное.

На часах, стоявших на одной из тумбочек рядом с постелью, той, что справа, отображались цифры, доносившие до сонного мозга информацию: половина восьмого. Отлично, значит, я успеваю принять душ и приехать домой, чтобы переодеться в «праздничный» костюм и найти какое-нибудь белье взамен порванному вчера. Ну, и Сириуса покормить.

На сей раз, на водные процедуры ушли жалкие пятнадцать минут, хотя я и не особенно торопилась, линейка для десятых-одиннадцатых классов у нас в десять начиналась, отдельно от малышни. Кроме тех счастливчиков, которые открывали все это безобразие и таскали на себе первоклашек, но к ним, к счастью, ни я, ни Спайк не относились. Одеться мне пришлось в забытую около все той же тумбочки белую Спайкову рубашку, которая доходила мне где-то до середины бедра, так вчера мы несколько увлеклись, и я понятия не имела, где моя одежда. Равно как и куда Максим дел ту пижаму, в которой я ночевала у него в прошлый раз.

«Одевшись», если это можно так назвать, я отправилась на поиски своего новоиспеченного парня, благо мест, где он мог быть, было совсем немного: это или отцовский кабинет, или кухня. Спайк, как ни странно, любил готовить и иногда просил Розу уйти из помещения куда-нибудь, после чего начинал творить. Отвлекаться от этого занятия он очень не любил, но я давно привыкла, что он не возражает, если прийти, сесть на стул и молча наблюдать за его действиями. Его это не отвлекало, а меня завораживало все, что он делал на кухне. У моей семьи просто-напросто денег не было на такие изыски, какие готовил Спайк, когда на него находило вдохновение, да и вершиной моего кулинарного искусства была куриная грудка в сметане. Дешево и сердито, что называется.

Когда я дошла до кухни, сразу поняла, что угадала. Из помещения до меня доносились невообразимо-аппетитные ароматы чего-то омлетообразного, а когда я вошла, то обнаружила, что запеченный в духовке омлет с картошкой, розмарином и сладким перцем у этого утреннего шеф-повара уже готов, а сейчас он возится с каким-то странным подобием черничного пирога. Весь в муке и в тесте, он выглядел ужасно забавно, тем более что кожа у него была несколько более темного тона, чем волосы и на ней мука была очень даже видна. Особенно на носу, хе. Я тихо рассмеялась, а Спайк, не отвлекаясь от своего занятия, кивком указал мне на стул за малым обеденным столом, не забыв скользнуть взглядом по моим ногам.

После того, как Спайк закончил свои эксперименты с едой, мы с ним с большим удовольствием уничтожили их результат (естественно, я не забыла его похвалить и сказать, что из него вышел бы прекрасный повар), парень снова нашел мои вещи, вызвав у меня чувство дежавю, и подвез меня до дома. Я велела ему меня не ждать, так что от моего дома он сразу отправился за Мезенцевым и в школу. Собственно, именно из-за Стасика я и предпочла дальше добираться пешком. Ну его, этого Мезенцева.

Дома, я удостоверилась, что с моим любимым Сириусом, бело-черным полугодовалым домашним крысом, все в порядке. Покормила его, поменяла деревянные опилки в клетке и налила воды. Затем — оделась в белую кофту без рисунков, украшенную рюшами, черную юбку чуть ниже колена и лакированные черные туфли без каблука. Колготки, разумеется, надела белые, а волосы завязала в два хвоста, украшенные бантами. Я всегда так одевалась на первое сентября, поскольку отличница и медалистка, я обязана была подавать пример. Забавно, но училась я для себя: не хотелось бы пропасть в этом городишке с алкоголичкой-матерью до конца жизни. Я хотела в большой город, хотела чего-то добиться, в конце концов. А такой нищенке как я для этого надо учиться, учиться, и еще раз учиться: иначе чужие деньги и связи закроют мне эту дорогу навсегда.

Больше всего времени у меня занял поиск белья: у матери периодически возникало желание убраться в моей комнате, в ее весьма странном понимании слова «убраться» и тогда вещи оказывались в самых неожиданных местах. Например, сегодня искомое обнаружилось в коробке из-под обуви, стоящей на моем одежном шкафу. К счастью, идти до школы нужно было минут двадцать, не больше, так что опоздать на линейку было физически невозможно. Если, конечно, не лечь спать перед ее посещением, чего я делать не собиралась.

Для учебников, что нам сегодня выдадут, я взяла старый потрепанный рюкзак, с которым ходила классе в пятом или шестом, еще до перевода в эту школу и знакомства с Максимом, и темно-синий зонт: на улице начинал накрапывать мерзкий мелкий дождик, холодный и неприятный до безобразия. Из-за него же пришлось накинуть на плечи теплый черный шарф. Не хотелось бы простыть из-за такой ерунды, как сентябрьский дождь.

***

Я не только не опоздала, но даже пришла чуть раньше, обнаружив толпу старшеклассников возле входа в школу. Практически все, кроме детей богатых родителей вроде Спайка или Мезенцева, были одеты примерно так же, как и я. И нашим ребятам, и тем, кто учился на параллели или в десятых, очень шли классические черные костюмы, на них было приятно посмотреть. Народ переговаривался между собой, а я, стараясь остаться незамеченной, высматривала два хорошо знакомых лица. Стас обнаружился довольно быстро, а вот Максима в толпе учеников 11 «А» я не нашла. Оставалось надеяться, что он хотя бы не опоздает.

Подходить к Мезенцеву смысла особо не имело — все равно пошлет куда подальше. Так что я здоровалась с одноклассницами и одноклассниками, вкратце рассказывала, как провела лето, ну то есть говорила, что работала, расспрашивала о том же их, иногда тихо вздыхая от зависти, и ждала, когда уже Марина Михайловна, наш директор, начнет дурацкую линейку. Ну, и еще высматривала среди новоприбывших Спайка. Понятия не имею, почему, но о наших с ним изменившихся отношениях я ничего не сказала. Девчонки спрашивали, чего я такая счастливая хожу, а я только отмалчивалась и загадочно улыбалась. Наверное, мне казалось, что об этом должен сказать он сам, и никто иной.

Макс пришел как раз тогда, когда директриса вызвала меня чтобы вручить мне грамоту за отличную учебу, а линейка уже полчаса как началась. Честно заслуженную бумажку я забрала, поблагодарила «любимую» школу за нее, и, передав Валентине Евгеньевне, или попросту Евгеше, нашей классной, направилась прямиком туда, где видела Спайка.

Ни его, ни Мезенцева я не нашла, а порасспросив одноклассниц, выяснила, что они уже зашли в школу. Марина Михайловна спокойно их пропустила после того, как они о чем-то поговорили. Подозреваю, о том, что если директриса будет слишком много выебываться — останется без ремонта в кабинете за счет Спайкова отца. По крайней мере, когда я спрашивала его, почему она ему так много позволяет, Максим ответил именно так, дословно.