— Сонька, ну ты чего? — растерялась Таня, ловя меня за руку. — Пошли уже.
— Ты понимаешь, ему из-за меня двойку влепили! — выпалила я, сопротивляясь Лапиной.
— Кому?
— Чернову!
— Ты-то тут при чём? — продолжала тупить подруга.
— Он мне списать дал. А теперь Инночка ему пару влепила!
— За то, что дал списать? — удивилась Таня. — Не смеши меня. Это же Инночка, ей глубоко фиолетово, что и как мы делаем, главное, чтобы проблем ей не создавали.
Я не нашла что возразить, ибо где-то в глубине души была полностью с ней согласна. Инне Алексеевне обычно действительно не было никакого дела до происходящего с нами. Но паниковать я не прекратила.
— Сонь, ты лучше скажи, с каких пор ты так за Чернова переживаешь? — спросила Лапина и глянула на меня с прищуром, словно рассчитывая поймать на месте преступления.
К счастью, отвечать мне не пришлось — дверь кабинета резко распахнулась и на пороге появился хмурый Рома.
— Ну что?! — хором выдали мы.
Наградив нас выразительным взглядом, он предельно аккуратно прикрыл за собой дверь, хотя я готова была голову отдать на отсечение, что он с превеликим удовольствием шарахнул бы ею от души, и попытался пройти мимо нас, но я увязалась следом, тараторя на ходу:
— Ром, а давай я сейчас пойду и во всём признаюсь англичанке?
Таня, идущая за нами, громко фыркнула.
Чернов резко затормозил, и я чуть не врезалась ему в спину, но вовремя успела отскочить, когда он начал поворачиваться к нам.
— Зачем?! — гаркнул он.
— Ну как же… Она поняла, что я списала у тебя, и…
— Да ни хрена она не поняла! — резко оборвал меня Рома, после чего сделал глубокий вдох, беря себя в руки, и с подозрением в голосе поинтересовался: — А ты у меня всё списала? Ну, прям слово в слово?
— Да, — пискнула я, заливаясь краской. Воинственное настроение, которое ещё так недавно бушевало в моей душе, успело кануть в Лету.
Рома угрожающе сдвинул брови и переспросил:
— Уверена?
— Да! И всё-таки я пойду во всём признаюсь…
Даже пятиться начала, но оказалась перехвачена Танькой.
— Не дури, — велела она. — Что за приступ самопожертвования? Можно подумать, что никогда до это не списывала.
— Ну-у-у, — стушевавшись, протянула я. Вряд ли меня можно было заподозрить в повышенной ответственности или правильности, но реши я признаться в том, что списать для меня — норма, тогда пришлось бы объяснять, с чего я, собственно, так распереживалась из-за Чернова. А как объяснить то, что я сама слабо понимала?
— Короче, — отрезал Рома, — дело не в тебе. Она заявила, что моя работа очень слабая, а мои знания — посредственные.
Открыла рот, чтобы возразить, но так и застыла. Самое забавное, что Таня поступила так же. Должно быть, со стороны мы выглядели как две дебилки, оставалось только слюну пустить.
— Подожди, — первой отмерла Лапина, — хочешь сказать, что она вам за абсолютно одинаковые работы поставила разные оценки? При этом нашей Софе (здесь я поморщилась) она ставит пять, а тебе — два? Бре-е-ед.
— Я ничего не хочу сказать! — зло рыкнул на неё Рома и, резко крутанувшись на пятках, пошёл от нас прочь.
— Какой нервный, — закатила глаза подруга, а я опять побежала за ним.
— Подожди!
Рома и не думал останавливаться, нервно вышагивая вперёд.
— Ну-у-у же-е-е, — уцепилась я за его рукав, на что Чернов отреагировал достаточно странно: с силой дёрнулся вперёд, явно пытаясь отделаться от моего прикосновения.
— Не трогай меня! — процедил он сквозь зубы.
Казалось бы, за период нашего знакомства мне уже следовало привыкнуть. Но каждый раз Ромина неприязнь заставляла моё сердце болезненно сжиматься. Обычно мне удавалось сохранять лицо, пряча эмоции за злостью, но сегодня что-то пошло не так и глаза предательски защипало от непрошенных слёз.
Теперь настала моя очередь убегать — ещё не хватало закатывать истерики при Чернове! — но он неожиданно преградил мне путь, выставив перед собой руку, словно желая меня коснуться, но так и не решившись.
— Постой. Дело не в тебе.
Не до конца понимая, про что именно мы говорим — про английский или про его ненависть ко мне, я упрямо вскинула голову:
— А в чём?!
Он замялся, неожиданно смутившись.
— Понимаешь… — едва слышно сказал Чернов и замолчал. Я невольно подалась вперёд, боясь пропустить хотя бы слово. Но он молчал, а я только сейчас поняла, что мы с ним стояли посреди огромного коридора, где мимо нас туда-сюда проносились люди. И это отрезвило.
— Понимаю, — гневно фыркнула я. — Понимаю, что чьё-то ЧСВ настолько раздуто, что мы тут все просто ничтожества по сравнению с тобой...
Его глаза возмущённо округлились, но от необходимости выслушивать его ответ меня спас звонок, заставивший нас поторопиться на урок.
***
Русский язык мы пережили без приключений. Маргарита Дмитриевна своей мягкой и тактичной манерой общения умела вселять в нас ощущение спокойствия, поэтому к концу урока даже мне удалось расслабиться. Однако на перемене с распросами пристала Таня, пытаясь вытянуть из меня подробности разговора с Черновым.
— Ничего не знаю! — отбивалась я.
Мы сидели в столовой и страдали над кашей.
— А у нас зачётная англичанка, — похвасталась Ксюшка — она ходила в другую подгруппу, поэтому о ситуации между Инночкой и Черновым узнала от нас.
— Да? И что в ней такого? — не упустила Таня возможности и тут сунуть свой нос в чужие дела.
— Не знаю… Просто она адекватная. Представляешь, она вэшкам даже Лил Пипа зачитала!
Лапина поморщилась.
— Лил Пипа? И ты называешь это «адекватная»?
— Не, ну она правда нормальная. Не лютует, не орёт, с домашкой не зверствует…
— Как мало нам для счастья надо, — печально заметила я, но девчонки приняли это за шутку и засмеялись.
— Да, требования к учителям нынче сильно занижены.
Я вроде бы и была согласна, но от этой мысли становилось грустно, словно терялся всякий смысл нашего нахождения в школе. К счастью, у нас всё ещё была Марго, которая вселяла веру в то, что не всё в этом мире потеряно.
Девочки продолжали спорить о чём-то ещё, но я уже не слушала: повернув голову в бок, увидела Чернова, который сидел на дальней стороне стола и с кислым видом вздыхал над тарелкой с рисовой кашей, к которой так и не притронулся. Смотрела я на него… и улыбалась, ибо сцена была настолько предсказуемой, что не оставалось ничего иного, как умиляться вот этому выражению лица Ромы, судя по которому, он бы с радостью закопал содержимое своей тарелки где-нибудь на заднем дворе школы.
Не знаю, как так вышло, но уже в следующее мгновение наши взгляды встретились. Он смотрел пристально и в кои-то веки без надменности, скорее уж с какой-то… грустью?
Игра в гляделки длилась всего лишь несколько секунд, но для меня это была целая вечность. Закусив губу и словно совершив усилие над собой, я отвернулась в другую сторону.
***
Новый виток нашей холодной войны продлился до следующей недели. Впрочем, воевали мы как-то странно. Просто ходили и демонстративно не замечали друг друга. Причём временами доходило до смешного. Однажды на географии Рому попросили раздать контурные карты, которые мы сдавали на проверку, Рома раздал всем, кроме меня, заявив, что Романовой сегодня нет в школе. В отместку я сделала то же самое, когда Маргарита Дмитриевна ставила нас на питание. Во вторник мы чуть не застряли в дверном проёме, так как одновременно попытались пройти в класс, не желая уступать дорогу другу другу. А главное, что всё это делалось с каменными лицами, будто всё так и должно быть.
Нас даже одноклассники стали подкалывать, на что я лишь возмущённо фыркала, мол, нужен мне ваш Чернов. Мы бы, наверное, ещё долго так воевали, если бы не случай.
Мы забыли журнал на физре, и наш биолог, флегматичный дядька Николай Петрович, попросил меня за ним сходить. Я шла по пустым школьным коридорам, гадая, что там ждёт меня сегодня дома. Мать была откровенно не в себе, и, судя по всему, её скоро должны были положить в диспансер. Я этого и боялась, и хотела. Боялась, потому что это мама… и вряд ли это та участь, которую можно пожелать близкому человеку. С другой стороны — бабушка устала, я устала, а удержать маму дома было той ещё задачей: в моменты обострения её вечно тянуло на приключения. Так и получалось, что один день она боялась мира за дверями, пряча от нас ключи, а уже на следующий — собиралась покорять его. В общем, как ни крути, выходило паршиво.
