— Говорить каждый может. Думаю, большинство людей в бегах, перед смертью напуганы. Бонни Паркер не исключение.

Анжелика бросила сигарету в пустой стакан. Дым свернулся в предсмертном вздохе и растаял.

— Да? Что ж, может ты и прав.

На минуту воцарилось молчание.

— Полагаю, мадам Монне, я должен поблагодарить вас за то, что вы еще не убили меня, — наконец сказал Юджин.

— Скажешь тоже. Всадить пулю тебе промеж глаз было бы самым гуманным поступком, с моей стороны. Но я не собираюсь убивать тебя, куколка. Ты нравишься Джонни.

X

Смерть Мэри Бет сочли несчастным случаем. Хоронили ее в закрытом гробу. В деревянном ящике, среди только что срезанных цветов, будто пожертвовавших своими жизнями, ради возможности вернуть маленькую девочку. Аромат был настолько терпким и густым, что казался приторным, и Юджину пришлось прикусить щеку, чтобы не закричать.

Иногда такое случается, говорили все. Заводь неумолима, предназначенная для мертвых, забирает к себе живых. Всего один неверный шаг и ты утонул. Чудо, что они вообще нашли ее тело, и даже когда наши, то не смогли вернуть обратно в целости. Аллигаторы знали свое дело.

— Это не было несчастным случаем, — в сотый раз сказал Юджин матери. Она дрожащей рукой погладила его по голове, будто пыталась успокоить пугливое животное, которое не знало, то ли отпрянуть от ласки, то ли свернуться калачиком и прижаться ближе. — Она не поскальзывалась и не падала.

— Милый, — мягко сказала мама, — иногда ужасные вещи случаются без всякой причины.

Не было никаких признаков, что в этом кто-то замешан. Улик не нашли, и горожане стремились свернуть это дело так же быстро и аккуратно, как обстряпали похороны. Отец Латимер читал псалмы, его голос звучал ровно, пока он стоял, возвышаясь над ее открытой могилой. Глаза священника сверлили Юджина насквозь, будто старик бросал ему вызов встать посреди службы и обвинить его.

Но у Юджина не было доказательств. У него не было ничего, кроме воспоминаний о глазах Мэри Бет, широко раскрытых и испуганных, когда отец Латимер извергал на нее проклятия, снова и снова крестясь короткими, резкими движениями. Платье, разорванное по шву, его рука на ее голове и то, как он произносил ее имя.

— Ты не можешь обвинять священника в чем-то подобном только потому, что тебе снились кошмары, — прошипела его мать, стоило Юджину обмолвиться об этом в день, когда нашли тело. — Люди скорбят, Юджин. Оставь их в покое.

Облаченные во все черное — вскоре после похорон — Берны покинули Шанларивье. Шторы в их доме были задернуты, как кружевная вуаль. Никто не мог их винить. Юджин впился ногтями в ладони, пока они не оставили кровавые полумесяцы на плоти, и этого по-прежнему было недостаточно, чтобы успокоить его мысли.

В следующее воскресенье Юджин сидел в церкви и разглядывал огромные витражи со святыми и ангелами. Амвон, на котором обычно проповедовал отец Латимер, как и прежде был треснут, расколот ровно посередине: словно гром небесный, обрушился на него святой карой. Раньше, Юджину это и в голову не приходило. После службы он молча сидел на скамье, ожидая пока остальная часть церкви не опустеет, затем направился в исповедальню. Отец Латимер был тенью по другую сторону решетки. Юджин уставился на него и попытался прочесть раскаяние в очертаниях, которые мог разглядеть.

— Тебе есть в чем покаяться? — наконец спросил отец Латимер.

— А вам?

Воцарилась тишина.

— Твоя мать сказала, что кошмары становятся хуже, — сказал священник, когда ожидание стало невыносимым. — Вполне естественно, пытаться найти виновного в такой трагедии. Этого жаждет твое подсознание.

— Нет. Я видел вас.

Из-за решетки послышался резкий вдох.

— Ты видел меня… — подтолкнул отец.

— Как вы причиняли ей боль.

— Твоя мать беспокоится о тебе, — начал он понизив голос. — Говорит к тебе приходят призраки и дьяволы. Она сказала, что тебе приснилось, будто я чудовище. Ругару. Ты в это веришь, Юджин?

— Они не настоящие. — С сомнением выдавил из себя Юджин. Голос предательски дрогнул, потому что как еще он мог объяснить человека в черном? Испуганно прикусив язык, Юджин умолк, но было слишком поздно, священник уже заметил его неуверенность.

Церковь была пуста, никто не увидел — как священник встал, отодвинул занавеску исповедальни, вошел в кабинку со стороны Юджина и прижал его к стене. Юджин стиснул зубы, оборонительно скрестив руки на груди, а отец Латимер положил одну руку на стену над его головой, а другую на плечо, удерживая на месте.

— Ты заблудшая овечка, — прошипел отец Латимер, обдав лицо Юджина горячим дыханием. Юджин съежился и не сводил глаз с белого воротничка на шее священника. Он не хотел видеть, звериное выражение исказившее лицо старика. — То, что ты якобы видел, никогда не происходило наяву. Это разыгравшееся воображение больного разумом мальчика.

— Я не болен. И я это не придумал. Мне это не приснилось.

—Либо тебе это приснилось, либо я, тот ругару, которого ты так боишься.

Отец Латимер схватил Юджина за подбородок, впиваясь в кожу ногтями, заставляя его поднять глаза и встретиться с ним взглядом. Юджин в ужасе уставился на него, перед глазами промелькнул образ волчьей головы, облезлой и изможденной, смотрящей на него тусклыми голодными глазами священника. Он моргнул, волчья голова исчезла, но глаза отца Латимера остались прежними.

— Если ты хоть кому-нибудь скажешь, что я причинил боль Мэри Бет, я найду тебя и сделаю то же самое с тобой. Ты теперь знаешь, как быстро аллигаторы могут уничтожить тело? — повысил голос отец Латимер, усилив хватку на лице Юджина. — Знаешь?!

— Да, — выдавил Юджин.

Пальцы разжались, и священник отступил, поправляя мантию.

— Хорошо.

Юджин злобно посмотрел на него, скрестив одну руку на груди, как щит, в то время как другой рукой ощупывал шею и подбородок, в поисках повреждений. Отец Латимер, должно быть, прочел ненависть на его лице, потому что остановился, положив руку на занавеску исповедальни, не позволяя Юджину выбежать и броситься со всех ног домой, как побитой собаке.

— Я поговорю с твоей матерью, — сказал священник, его тон снова стал легким, будто между ними состоялась доверительная беседа, словно и не было угроз, которыми они обменились в полумраке пространства, где отпускались грехи. — Есть лекарства, для лечения кошмаров, как у тебя. Такого ребенка, как ты, не следует оставлять наедине с трагедией без медицинского вмешательства.

Юджин до боли стиснул зубы, и наконец, отец Латимер исчез за занавеской, оставив его одного под темным покровом кабинки. Юджин прислушивался, как удаляются шаги священника, унося его от исповедальни к амвону. Только убедившись, что отец Латимер находится на другой стороне церкви, он отдернул занавеску и бросился к двери. Выбежав из церкви, Юджин пересек двор, и остановился на холме, откуда можно было рассмотреть прилесок у заводи. Деревья казались призрачными в утреннем тумане. Юджин трясся от страха, единственным звуком было его прерывистое дыхание, но человек Мэри Бет не появлялся. Юджин не мог заставить его существовать, как и не мог заставить ее вернуться к жизни. Спустя час, когда на смену отчаянию пришла усталость, уступив затем место тяжкому смирению, он повернулся, чтобы уйти. Розы выглядели поникшими, словно тоже пребывали в трауре. Стали ли они свидетелями последних мгновений Мэри Бет? Юджин представил, как лепестки раскрываются, подобно ртам, чтобы выкрикнуть свои обвинения. Но, доказательств преступления не осталось. Все смыли мутные воды. Все, что было у Юджина, — его собственные воспоминания, погребенные под тяжестью угроз священника.

Недели превращались в месяцы, лето осталось позади, а мать Юджина все пичкала его лекарствами — от астмы, от множества болезней, которые постоянно настигали хлипкий иммунитет, от тревожности и безжалостных кошмаров. Ночь за ночью таблетки погружали Юджина в мертвый сон, притупляли его разум и подавляли нервозность. Юджин загнал Ругару в темные закоулки сознания, где чудовище не могло его достать, и к следующему лету лишь изредка вспоминал об этом как о давнем ночном кошмаре. Мэри Бет все также занимала маленькую, виноватую часть его сердца, к которой, как к свежей ранке, он старался не прикасаться. Гораздо больше времени потребовалось, чтобы избавиться от воспоминаний о том человеке, но, в конце концов, он тоже исчез, растаял как призрак под летним солнцем.