На работе Юджин держал фотографию Уокера и Монне в нагрудном кармане, шли недели, уголки фотографии истрепались, став мягкими, и ему начало чудиться, что снимок прожигает кожу и ребра, выискивая путь к сердцу, пока не станет неотделимой частью его самого. Это было единственным оправданием, почему их пара занимала все его мысли.
Но он не стал писать о них. Вместо этого Юджин написал о человеке, который не смог удержать на плаву бизнес и утопился в реке, и о том, чем это обернулось для его семьи. Затем он написал о человеке, бесследно исчезнувшем однажды ночью, так и не вернувшись с вечерней прогулки. О заводи и о том, что произойдет, если вода не остановится и продолжит прибывать. Люди до сих пор говорили о великом наводнении 27-го года, о том ущербе, который оно нанесло, о жизнях, которые забрало. Шанларивье находился к юго-востоку от Нового Орлеана, уютно примостившись на берегу Миссисипи, и принял на себя основной удар, когда прорвало дамбы. Городу не привыкать к приливам и отливам.
— Становится все хуже, — размышлял Мердок, нависая над плечом Юджина пока тот сидел за столом. Мердок был крупным мужчиной, грубоватым и крепким, больше подходящим для черного труда, нежели для управления местной новостной газетой, но «The Gazette» принадлежала ему. Он управлял этим местом с мрачной решимостью человека, который явно не подходил подобному ремеслу, однако еще не был готов признать поражение. На самом деле он не обращался к Юджину; он никогда этого не делал. Но так как Мердок говорил в непосредственной к нему близости, Юджин кивнул, показывая, что слушает.
— Если вода продолжит так подниматься, то затопит весь город.
Юджин хмыкнул в знак согласия.
— Творится что-то неладное. Я чувствую, будто что-то тянет, гудит у меня в костях… Ты тоже это чувствуешь?
Юджин покачал головой. Но не стал интересоваться, что именно Мердок имел в виду.
— В последнее время это пугает. Мурашки бегут по коже, как будто снаружи за мной кто-то наблюдает.
Юджин был знаком со страхом. Когда ему было двенадцать лет, в городе пропала девочка. Лето тогда тоже выдалось на редкость влажным и душным, в воздухе витало густое марево, видное невооруженным глазом от малейшего проблеска солнца. Он был там, когда вытащили тело из болотистой заводи. От девочки осталось совсем ничего, тем не менее достаточно для опознания.
Аллигаторы уже вдоволь поизмывались над телом к тому времени, как поисковики нашли ее. Она была мокрой и синюшной, красивый шелковый бант в волосах превратился в жалкий клочок. Сначала Юджин не узнал ее, даже не понял, что тело человеческое, а потом мать оттащила его и закрыла глаза руками.
Именно это разъедало его душу позже — то, что он не узнал ее. Говорили, это несчастный случай. Поскользнулась, упала, а потом аллигаторы сделали свое дело. Мать перекрестилась, затем перекрестила его. «Ругару», — подумалось Юджину тогда, голова была как в тумане, но затем на смену туману пришли страх, чувство вины и горе. В этом не было ничего случайного.
Люди умирали каждый день. От несчастного случая, от старости или болезни. Насильственная смерть была редкостью, по большому счету. Отец Юджина погиб в автокатастрофе, когда он был совсем мал; мать умерла от инсульта, когда ему исполнилось двадцать четыре. Он тоже умрет, и, скорее всего, смерть не заставит ждать себя долго, с его-то здоровьем. Естественная смерть не так уж и страшила.
Но Великая депрессия многих людей довела до самоубийства. И хотя худшее позади, люди до конца не могли оправиться. Не совсем. Некоторые даже близко к этому не были. Юджин часто писал некрологи. Старался сделать это со вкусом, не устраивать спектакль из трагедии и не слишком пристально размышлять об обстоятельствах. Ситуация с экономикой подкосила людей, да и кто мог знать о личных проблемах незнакомцев?
В самые темные ночные часы в душу Юджина тоже закрадывался тайный страх, что однажды дно реки может показаться ему наиболее привлекательным вариантом. Пойти куда-нибудь в тихое место, где будут только он, насекомые и Всевышний, и покончить с этим. В том страхе не было смысла; он никогда не замечал в себе суицидальных склонностей. Но боялся, что настроение заразительно, и безнадега какого-то одного человека может передаться ему, если он слишком долго пробудет в подобной компании, хоть с мертвым, хоть с живым, а затем…
Такие думы были невыносимы. Юджин закрыл глаза, и глубоко вдохнул. Его астма обострилась в год смерти Мэри Бет, и со временем становилось только хуже. Болезнь прокралась в его жизнь, с юных лет сделав затворником в собственном доме. Он перенес это спокойно. Это лучше, чем смерть.
II
Всю свою жизнь Юджин прожил в Шанларивье. Его мать была родом из Садового района Нового Орлеана, а юность ее прошла во Французском квартале. Мама происходила из старинной богатой семьи — роскошные дома, голубая кровь. Всегда нежная и кроткая, юбка в пол, идеально уложенные волосы, даже с наступлением трудных времен это оставалось неизменным. Она не утратила манеры, былое величие Садового района навечно осталось в ее крови, но в атмосфере маленького городка Шанларивье — с единственной церквушкой на берегу болотистой заводи — увяла, как августовский цветок. Тяжкая усталость поселилась в ее глазах, а на некогда нежных руках пролегли дорожки возрастных морщин.
Лишь став старше, Юджин понял, что мать тоскует по своему городу: по величественным зданиям и росшим вдоль улиц буйным кустам магнолий. От Шанларивье до Нового Орлеана было рукой подать, но она вышла замуж совсем юной, была преисполнена решимости пустить корни и должным образом воспитать Юджина, жертвуя собой даже после смерти мужа. Однако тогда, в детстве, Юджин понимал лишь одно: в сердце матери таится тихая печаль, и он ничего не мог сделать, чтобы это исправить.
Отец Юджина был франко-канадцем — каджуном — его французский говор звучал протяжно, словно патока, но отец ушел из жизни еще до того, как Юджин успел его узнать. Те немногие сохранившиеся воспоминания о нем были туманны и обрывисты, и Юджин не был уверен, что это не плод богатого воображения. Его отец, по общему мнению, являлся обаятельным мужчиной, любителем карт и полночного веселья, из одежды которого не выветривался аромат духов других женщин, однако он всегда возвращался домой, и мать Юджина никогда его не прогоняла. Трудно было представить человека, менее похожего на Юджина, и в потаенном уголке его души тлел уголек благодарности за то, что отец умер прежде, чем смог увидеть, во что Юджин превратился.
Он умер, когда Юджину было четыре — автомобильная авария, само собой, в нетрезвом состоянии, — матери Юджина пришлось найти постоянную работу официантки, предоставив Юджина самому себе. У него было мало друзей, но каждое воскресенье после службы он играл с Мэри Бет Бирн. Мэри Бет была хорошенькой девчушкой с темными волнистыми волосами и большими серыми глазами, которые, казалось, при разном освещении меняли оттенок. Родители оставляли их во дворе, чтобы пообщаться на взрослые темы, и они устраивались бок о бок в тени розовых кустов. Время от времени отец Латимер заглядывал проведать их, но в целом их никто не тревожил, что Юджина абсолютно устраивало. Мэри Бет, похоже, тоже наслаждалась одиночеством, хотя, с другой стороны, настоящее одиночество никогда не было ей по-настоящему знакомо.
Мэри Бет слыла всеобщей любимицей и переносила это с милым безразличием, скромно поворачивая голову и подставляя розовые щечки для приветственных поцелуев взрослых. Они называли ее ангелом. Она являла собой идеальную картину в шелковых бантах и хлопчатобумажных платьях. Тем не менее присутствовало во взгляде Мэри Бет что-то такое, что замечал только Юджин, будто ей ведома тайна, о которой не знал никто другой.
Юджин не расспрашивал об этом. Они виделись лишь раз в неделю на воскресной службе. Сложив руки, оба тихо сидели, ожидая, когда их уже выпустят во двор. Там они придумывали игры: притворялись, что сад — это разлившаяся заводь, которую нужно исследовать, или играли в прятки на окраине церковной территории. Мэри Бет пряталась и звала его своим дразнящим мелодичным голосом, а Юджин искал ее. Порой на скамейке среди розовых кустов сидел мужчина в черном костюме. Закинув ногу на ногу и аккуратно сложив руки на колене, он наблюдал за ними. Незнакомец был темноволос и строен, всегда в до блеска начищенных туфлях, и, насколько знал Юджин, никогда ни с кем не обмолвился и словом. Загадочный человек всегда сидел один, а отец Латимер никогда не обращал на него внимания, будто его там и не было.
