Сид протягивает мне пистолет, держа его за ствол, рукояткой ко мне.

Я смотрю вниз, но не беру его.

Вместо этого, не поднимая глаз, я спрашиваю ее: — Ты собираешься уйти с ним?

Риа перестает хныкать. Мой отец замолкает, как будто он тоже знает, насколько это важно. Как будто он знает, что даже если он умрет, это все равно имеет значение. Это… Это может все изменить.

Сид не говорит ни слова, но ее молчание говорит мне все.

Я сглатываю, смачиваю губы, глядя на пистолет. Элла стоит у меня за спиной, все еще сжимая мою руку. Другую я сжимаю в кулак.

— Скажи мне, почему, — шепчу я. — Скажи мне, почему, чтобы я мог заставить его понять. Чтобы я… чтобы я мог понять, Ангел.

Опять тишина.

Она не опускает пистолет, просто продолжает держать его, чтобы я взял. Но ее пальцы дрожат, и я задаюсь вопросом, знает ли она ответ на мой вопрос. Может, это просто то, чего хочет ее сердце? Можем ли мы когда-либо отрицать это чувство, независимо от того, что мы знаем? Может ли логика когда-нибудь победить? Или это безумие любви, каждый раз?

— Fac, si facis, — я шепчу эти латинские слова, но она их знает.

Она знает их, потому что написала мне письмо. А я написал ей ответное, с этой самой фразой.

Сделай это, если ты собираешься это сделать.

Она делает дрожащий вдох, ее слова звучат так тихо, но комната молчит. Все слышат ее, когда она говорит: — Vivere miltare est. Жить — значит бороться, — она делает паузу, еще один дрожащий вдох, медленный выдох.

— Memento mori.

Помни о смерти.

— Она придет ко всем нам, Мав. Даже ко мне, а учитывая, что они все еще не очень довольны мной… — я слышу улыбку в ее словах, но я слышу и боль. Я слышу боль. — Может быть, рано или поздно. Но не сегодня, — её пальцы касаются моей щеки, но я все еще не поднимаю глаз. — Не сегодня.

Она поворачивается, чтобы уйти, но аккуратно кладет пистолет на землю и молча поднимается на ноги.

Я смотрю в пол, все еще держа Эллу за руку.

— Подожди, — зову я сестру.

Я слышу, как ее шаги затихают.

Я больше не слышу своего отца.

— Ты любишь его, Ангел? — я все еще не могу смотреть на нее. — Любила ли ты когда-нибудь?

Я вспоминаю, что он мне сказал: Кроме того, как услышать от Сид, что она любит меня? Нет ничего лучше, чем всадить нож в мозг моего отца.

Она говорила это всерьез?

А Элла?

Люблю ли я?

— Я так сильно его люблю, — шепчет Сид, в ее словах звучит боль. — И поэтому я должна его оставить.

Иногда вы оставляете тех, кого любите, чтобы уберечь их от того, насколько сильной может быть ваша любовь. Потому что ты любишь их настолько, что можешь спасти их от себя.

Береги Эллу.

Люблю,

Твой Ангел

— Он не заставляет тебя делать это? — я все еще не могу поднять глаза. Я все еще не могу встретиться с ним взглядом.

— Нет, Мав. Это мой выбор, — ещё один шаг. — Прощай, Элла.

— Риа, — я произношу ее имя, прежде чем потерять её. Прежде чем остановить их. Я встречаю взгляд Риа, не обращая внимания на парня, который обхватил ее руками. — Риа. Мне так жаль.

Слезы текут по ее прекрасным щекам.

— Все в порядке, Маверик, — лжет она мне. — Я понимаю, почему ты это сделал, — она отворачивается.

А потом Сид и Риа уходят с Джеремайей Рейном, и я не останавливаю их.

Я не думаю о нем. Люцифере. Я не знаю, сколько уровней предательства может пережить наше братство, но, кажется, я прошёл их все. Я думаю, это последнее… он не простит мне этого.

Но если бы я остановил ее, если бы я не отпустил ее, я бы не смог простить себя.

Рука Эллы в моей руке — единственное, что не дает мне опуститься на колени, когда мы поднимаемся по крутой лестнице того здания, под которым был построен этот подземный туннель. Оставляю отца позади, чтобы судьба решила, жить ему или умереть.

Amor fati. Интересно, как ему это сейчас нравится?

Элла молчит, и я могу только представить, о чем она думает. Я могу только представить, что она чувствует. Я могу только представить, что когда мы вернемся домой, она побежит.

Я могу только представить, что если я остановлю ее, то буду не лучше других.

Я открываю дверь наверху лестницы, и нас встречает теплый воздух — облегчение после холода под землей.

Я моргаю, пытаясь осознать, где именно мы находимся, Элла входит в дверь позади меня. Я слышу музыку: Linger, группа Stuck Out. Она громкая и вонзает чертов нож в мою грудь, и я просто хочу ее выключить.

Я просто хочу тишины.

Но прежде чем я успеваю что-то потребовать, прежде чем я успеваю спросить кого-нибудь, где мы, черт возьми, находимся — пустой подвал, похоже, с бетонным полом и, очевидно, колонками в стене, тусклым светом над головой — Люцифер появляется из тени и бросается ко мне.

У него что-то в руке, его кулак сжимается вокруг бумаг так сильно, что он рвет их.

Моя кровь холодеет.

Как он их достал?

Его челюсть сжата, голубые глаза сверкают, когда он бросается ко мне.

Я отталкиваю Эллу, бросаю ее руку и делаю шаг к нему. Но он останавливается. В дюйме от моего лица он останавливается, тяжело дыша.

У него круги под глазами, грязь на его лице, как, я уверен, и на моем. Его глаза испещрены красными прожилками, и на нем только черная футболка и темные джинсы, толстовки нет.

Он вытирает тыльной стороной ладони нос, который, как я понимаю, течет.

— Она ушла? — спрашивает он меня, его голос напряжен от едва сдерживаемой ярости. Он все еще задыхается, его грудь вздымается, и он не дает мне времени ответить, прежде чем спросить снова, на этот раз еще злее: — Она ушла?

Он роняет бумаги на землю, и они разлетаются во все стороны. Он сжимает в руке мою футболку, притягивая меня к себе, пока мы не оказываемся нос к носу.

Элла молчит у меня за спиной, но Люцифер должен быть осторожен. Я бы не отказался от того, чтобы она ударила его за меня.

— Ты знаешь ответ на этот вопрос, — я хватаю его за запястье, но не пытаюсь сбросить его с себя. На мгновение мы просто стоим там, тяжело дыша.

Он делает глубокий вдох. Закрывает глаза. Я чувствую запах его пота, и свой тоже. Интересно, предпочел бы он вместо этого вдыхать аромат моей крови?

— Она выбрала это? — спрашивает он, его тон становится тише. — Не лги мне, — быстро говорит он, глаза все еще закрыты, кулак все еще сжат вокруг моей рубашки. — Она выбрала… его?

Я не могу смотреть на это. Я не могу смотреть на боль на его лице. Даже если я сыграл в этом какую-то роль — а может быть, именно поэтому — я не могу смотреть.

Я сглатываю, пытаюсь смочить губы, чтобы произнести слова, закрывая глаза. Он заслуживает того, чтобы знать правду. Он уже видел ее, если верить письмам, которые он уронил на землю.

— Да, — слово звучит хрипло, и я даже не знаю, достаточно ли громко я его произнесла, чтобы он услышал. Но я больше не слышу его дыхания.

Я также не могу открыть глаза.

Он притягивает меня ближе, его другая рука поднимается, и я думаю, что он собирается ударить меня, и я думаю, что позволю ему, но затем он просто притягивает меня в объятия, обхватывая меня обеими руками, его голова лежит на моем плече.

Я не колеблюсь. Я обнимаю его в ответ. Держу его.

— Я никогда не говорил ей, — его слова звучат натянуто. — Я никогда не говорил ей. И я никогда не говорил тебе, — он тяжело сглатывает. — Спасибо. За Пэмми. За избавление от одного из моих худших кошмаров. Спасибо тебе, и боже, Сид, спасибо и тебе, малышка.

Его тело вздымается в моих руках, и он рушится, прижимаясь ко мне всем своим весом. Я прижимаю его к себе, его сердце разрывается в моих объятиях. Linger начинается снова, и я не знаю, делает ли он это с собой или они делают это, чтобы помучить его.