Еще не на войне, а уже во второй раз в плен берут!
* * *
– Куда направляешься?
– В Варшаву, – вздохнул гимназист. – Как в справке и написано. Я же не виноват, что эшелон разбомбили!
Карабин по-прежнему смотрел в его сторону. Суровый усатый капрал держал под прицелом, документы же проверял молоденький шеренговый, безусый и в очках. Фуражки-«рогативки», форма цвета хаки, летние льняные мундиры, бриджи с кожаными леями, сапоги со шпорами. Уланы! Как на картинке, конные по пешему, но без сабель.
Тот, что в очках, отнес документы усатому. Капрал, взглянув мельком, поморщился.
– А все одно – не порядок! Ничего, начальство разберется.
Закинув карабин за спину, порылся в кармане бриджей, достал большую белую тряпку, кинул шеренговому.
– Глаза ему завяжи.
Мир исчез, погрузившись во тьму. Резкий толчок в спину.
– Пошел!
Посох остался на траве, и после первого шага он чуть не упал.
* * *
Теперь дымило совсем рядом. Не костер – здоровенная полевая кухня с высокой трубой. Могучего вида повар мешал варево, помощник в расстегнутом кителе подкладывал дрова.
Поляна – и люд на ней. Почти все спят, кто укрывшись шинелью, кто так. Не дремлет лишь кухонная команда, часовые – и хмурый пан подпоручник. Глаза злые и сонные, разбудили, не иначе.
– Итак, вы утверждаете, что учились в 3-й гимназии города Белостока.
– Ничего не утверждаю! – не выдержал он. – Очнулся возле вагона, все горит, убитые, раненые. Кто-то оттащил меня в лес, я сознание потерял. А что раньше было – не помню. Совсем! Документы мои, там фотография, взгляните. И еще у меня номер гимназии на кителе.
Подпоручник, развернув удостоверение, поморщился.
– Допустим. Разведка доложила, что эшелон из Белостока действительно разбомбили. Но при вас, пан Земоловский, обнаружена фляга советского образца. Перевязывали тоже русские, у нас бинты другие.
Гимназист пожал плечами.
– Перевязали. И водой напоили. И что?
– О чем они вас спрашивали? Русские? И что вы им рассказали?
Здесь, в лесном лагере, перевязывать его пока не собирались. Сняли повязку, приставили часового, а затем и пан подпоручник пожаловал – с блокнотом и остро заточенным карандашом.
– Не желаете отвечать, пан Земоловский?
Фамилия, написанная в удостоверении, казалась чужой и незнакомой. Ее словно нарочно коверкали.
– Желаю! Могу повторить еще раз. Русские посмотрели мои документы, перевязали – и решили, что я «ne zhilec».
Пан подпоручник понимающе кивнул.
– Ага! Знаете русский? Интересно, интересно. Хорошо знаете? Скажите что-нибудь, пан Земоловский, первое, что в голову придет.
Память молчала, и он попытался ее слегка пришпорить.
– Tri u Budrysa syna, kak i on, tri litvina.
On prishel tolkovat s molodcami.
«Deti! sedla chinite, loshadej provodite,
Da tochite mechi s berdyshami.
Spravedliva vest eta: na tri storony sveta
Tri zamyshleny v Vilne pohoda.
Paz idet na polyakov, a Olgerd na prusakov,
A na russkih Kestut voevoda».
– Мицкевич! – констатировал пан подпоручник. – Но в переводе русского шовиниста Пушкина. Предпочитаете читать классику на языке врага?
Отвечать он не стал, отвернулся. Вот и сходил на войну! Сейчас отведут в кусты – и расстреляют за шпионаж.
– В глаза смотрите, пан Земоловский, в глаза!
В глаза глядеть он не стал, скользнул взглядом по мундиру.
– А у вас, пан подпоручник форма неправильная.
Тот открыл рот, затем попытался сглотнуть, пальцы скользнули по серебряным пуговицам. Гимназист улыбнулся.
– У вас на воротнике – галунный зигзаг, такой носят только в мирное время. А сейчас вроде как война!
Пан подпоручник внезапно стал очень серьезным.
– Верно! Что еще заметить успели?
Лучше было промолчать, но он все же не удержался.
– Не заметил – унюхал. Дым от вашей кухни за километр учуять можно. Это вы так врага на бой вызываете?
Блокнот с треском захлопнулся. Офицер встал, одернул мундир с неправильным шитьем.
– Даю на размышление ровно час. В случае чистосердечного признания обещаю доставить вас в распоряжение командования. Иначе здесь и расстреляем.
Достал часы-луковицу, щелкнул крышкой.
– Шестьдесят минут, пан Земоловский!
Он хотел уточнить, в чем именно следует признаваться. Он шпион, диверсант – или все сразу? Но пана подпоручника уже не было.
Рядом шумно вздохнул караульный.
6
– Прошу за мной, сэр!
Я кивнул, но прежде, чем последовать за швейцаром, окинул взглядом здание. «Этуаль Солитэр» прилепился тыльной стеной к краснокирпичному шестиэтажному дому, явно знавшему лучшие времена. Отель же смотрелся, как новенький «никель», хотя при реставрации здание явно пытались состарить. Но все равно, получился не слишком удачный новодел в стиле первой половины прошлого века. Красная черепица, дикий камень, бронза на входных дверях.
Окон на первом этаже я не заметил и вновь подумал о горячих мексиканцах.
После того, как владельцы разорились, здание выкупил кто-то местный и превратил в общежитие для художников, а двадцать лет назад, после великого исхода богемы с Монмартра на Монпарнас, тут организовали обычную ночлежку. Место сразу же стало криминальным, местных апашей так и называли: «техасцы». Но и это кончилось, десять лет назад притон прикрыли, здание стояло пустым, пока, уже не так давно, нашелся новый владелец. Он и вернул отелю прежний облик, естественно, в меру своего разумения и финансовых возможностей.
Особой славой «Этуаль Солитэр» среди наших туристов не пользовался. Тем не менее, места были нарасхват, я забронировал чуть ли не последний свободный номер.
* * *
– Ваши ключи, мсье. Прекрасный номер на втором этаже, мсье. Бар и ресторан на первом этаже, мсье. Большое спасибо, мсье!
Неопределенного возраста тип за стойкой даже не пытался изображать американца. Поздоровался по-английски, хоть и с заметным акцентом, а после с явным удовольствием заговорил на родном. И вообще, внутри ничего не напоминало о Техасе – только на стене слева от стойки красовалась белая пятиконечная звезда на лазурном поле в окружении оливковых и дубовых ветвей. Все прочее если и напоминало Штаты, то разве что Айдахо с ее знаменитой пещерой. Такие же низкие закругленные своды, стены в камне – и ни одного окошка. Я представил, что будет, если выключить свет, и невольно поежился. Том Сойер и его подружка Бекки в подземном лабиринте. А за углом – индеец Джо.
Коридорный взялся за чемодан, но я поднял ладонь.
– Минутку!
Достал из бумажника банкноту, родную сестру той, что дал шоферу, пошелестел в воздухе.
– Если будут спрашивать Уолтера Квентина Перри, немедленно сообщите мне. В любое время – днем, вечером, ночью. Уолтер Квентин Перри, запишите.
Для верности купюру получил и коридорный. Теперь уж точно запомнят.
– Пошли!
На отдых, душ и бритье я выделил себе ровно час. Серый американец прибыл в Париж, в прекрасный Париж, в великолепный Париж, город любви и счастья. Лямур, бонжур, тужур.
В Париже апрель, там каштаны цветут,
Бокалы звенят звоном страсти.
Апрельский Париж, твои песни зовут
Лишь здесь повторяется счастье.
[10] Моего друга Николя Леграна убили в апрельском Париже, когда зацвели каштаны. Серый американец прибыл по его следам.
Теперь он должен исчезнуть.
* * *
Год назад к нам попал вопросник советской разведки. История, хоть комедию снимай. Большевистский агент выбрал свободу, но целых два дня искал место, где можно сдаться властям. Так и не найдя подходящего, раскаялся в редакции одной из газет в присутствии редактора и дюжины репортеров. По этому поводу мой босс крупно поговорил с Джоном Эдгаром Гувером. Тот проникся и обещал принять меры.
