После приема Орфанидис исчез, с ним пропал и профессор. Снова появились они через год, тоже на приеме, но на этот раз их появление вызвало фурор, куда больший, чем если бы грек привел с собой воркулака. Профессор был прежним, пил лимонад и молчал, зато миллионер помолодел лет на двадцать. Его сначала даже не узнали, но потом присмотрелись.

Еще через полгода в одном из парижских пригородов открылась клиника «Жёнес мажик». Цены на лечение были, по слухам, заоблачными, но это не отпугивало тех, кто соглашался заплатить миллионы, чтобы повернуть Время вспять.

Дебют профессора в Парижском университете оказался не столь удачен. Его нападки на теорию эволюции коллеги еще как-то терпели, но после доклада на университетской научной конференции над ним стали смеяться. Бенар заслужил не слишком почетное прозвище «Факир», статью с опровержением его научных построений подписали несколько видных специалистов, после чего профессор, даже не дочитав курс, вернулся в клинику.

Очередь в «Жёнес мажик» не убывала, но множились разговоры о том, что «магическая юность» порой бывала слишком недолговечной. Пациенты молодели – и умирали.

– И чему из этого можно верить? – поинтересовался я, разглядывая фотографию грека-миллионера, рядом с которым пристроился неприметный и скромный профессор. – Таких факиров и у нас хватает, некоторые давно и прочно прописались в полицейских сводках.

Пьер Домье пожал плечами.

– Претензий к Жаку Бенару никто не предъявлял, даже родственники умерших. С каждым пациентом он перед началом лечения беседует лично, причем предлагает подписать соответствующие бумаги. Пациент берет всю ответственность на себя. Тонкость, как я понял, в том, что «минус» пять-десять лет человеческий организм переносит без особых проблем, но вот дальше начинаются риски. Помолодевшие на двадцать лет могут прожить год или два. И представляете, мсье Корд, многие все равно соглашаются. Один депутат хотел обсудить вопрос в парламенте, так его поймали на улице и долго били.

– Вероятно, били женщины, – рассудил я. – Зонтиками и сумочками.

Факир-профессор стал мне совершенно неинтересен. Молодеть мне еще рано, а прикладная геронтология имеет весьма опосредованное отношение к внешней политике США. Вероятно, Николя Легран рассудил точно так же, потому и не стал разрабатывать профессора из Сайгона.

Я отправил гарсона за еще одной рюмкой граппы, желая запить разочарование. Впрочем, нет худа без добра. Пьер Домье вполне оправдал ожидания, накопав целую кучу свидетельств, списки пациентов и даже их воспоминаний о чудесах в «Жёнес мажик». Мне это совершенно не требуется, но…

– Мсье Домье! А что ваши коллеги говорят о землетрясении в Польше?

– Смотря какие, мсье Корд.

Рыжий привстал, окидывая взглядом шумный зал. Вернувшись на место, кивнул куда-то влево.

– За два столика от нас. Жермен де Синес по кличке Кальмар. Три года назад он уже писал о чем-то очень похожем, тогда это оценили, как очередной его эпатаж.

Поймал мой взгляд, понимающе усмехнулся.

– Все материалы принесу завтра.

Я покачал головой.

– Сегодня.

В бар при «Одинокой Звезде» я заходить не собирался, но шум, оттуда доносившийся, невольно заставил остановиться. Уж слишком громко там орали.

Нет, не орали – пели!

Столы сдвинуты, дым коромыслом, а посреди толпы разгоряченных парней – сержант Тед Ковальски собственной шкафообразной персоной. Все поют, он дирижирует. Песня, кстати правильная, техасская. Как раз для «Этуаль Солитэр».

Кажется, уже празднуют. Интересно, что именно? В газетах пишут разное, но очевидно одно: наступление русских на Варшаву сорвано. А на юге поляки сами перешли в наступление, и не одни, а вместе с венграми.

Я мысленно вырвал из Конспекта пару страниц. Пока это еще не критично. Пока…

Теперь и я обзавелся папкой, но не картонной, а кожаной, с медными застежками. Ее содержимое мне предстояло изучить до завтра. И начать следовало с параболоида, который, если верить школьным учителям, не более чем геометрическая абстракция, незамкнутая поверхность второго порядка.

– Плохи их дела, совсем плохи, – учитель, сосед по камере, улыбался сквозь кровавую корку на лице. – Под Варшавой наши-то дали им жару! Второе Чудо на Висле! Я не очень верующий, панове, но Иисус любит Польшу!..

Географа приволокли с допроса и кулем бросили прямо на цементный пол. Бывший гимназист заметил, как темным огнем вспыхнули глаза, казалось бы, равнодушного ко всему шведа. Вдвоем они уложили соседа на нары, Стурсон-Сторлсон достал носовой платок, смочил водой. Кровь отмывалась плохо.

– Сейчас их комиссары виновных ищут.

Сосед попытался привстать, но тщетно. Застонал, опустил голову на крашеные доски. Но все равно улыбнулся сквозь кровь.

– Им обязательно надо кого-нибудь найти, расстрелять и отчитаться перед начальством. Каннибалы – и обычаи у них каннибальские. До подполья не дотянутся, руки коротки, так они придумали тюремный заговор. Точно как при Французской революции, в Париже! Мы с вами, панове, готовим восстание. Я – руководитель, вы, пан Стурсон, связной фашистской разведки, а вы, пан Земоловский, боевик, присланный «Двуйкой» как раз ради такого случая. Вам, панове, ничего советовать не могу, но я все подписал. По крайней мере, бить больше не будут.

Доброволец Земоловский учителю сочувствовал, но почему-то не верил. Слишком уж тот был словоохотлив. Мертвая трясина Памяти колыхнулась, и он увидел тюремные стены, но другие, хоть и похожие. Он сидит на нарах, рядом сосед. Еле различимый шепот: «Им все известно, лучше признаться, иначе отправят в лагерь, в Березу, оттуда не возвращаются». А он молчит, хотя знает, что Береза Картузская – верная смерть.

Не признался. Через два дня его отпустили. Тогда он и понял, что лучшая тактика – молчание.

Бывший гимназист шагнул в узкий проход между нар. За немытыми стеклами зарешеченного окна плавало что-то серое, непонятное, словно небо затянули пыльной парусиной. В лицо ударил холодный ветер, принеся обрывки старого военного марша. Очередная колонна убитых, правых и неправых, уходит в Никуда, в вечность и покой, а он все еще здесь.

– Подожди еще немного, Никодим, – донеслось с Последнего поля. – Подожди!

Он шевельнул губами, неслышно и неразличимо.

– Жду.

«Малиновый» пил чай с лимоном. Стакан в тяжелом серебряном подстаканнике, сахар – вприкуску. Глоток, и крепкие желтоватые зубы с треском разгрызали очередной кусок. Время от времени следователь доставал аккуратно выглаженный платок и вытирал пот со лба.