— Остается надеяться, что у вас остались приятные воспоминания о Кэтрин Хепбёрн.

— Очень веселые, забавные, незабываемые. Именно из-за нее я снималась в 1969 году в «Сумасшедшей из Шайо». Режиссером фильма был Джон Хьюстон. Я не хотела в нем сниматься, поскольку играть надо было на английском, а мое знание этого языка явно оставляло желать лучшего. Но Джон Хьюстон позвонил мне и сказал: «Кэтрин и я убеждены, что ты единственная актриса, которая сможет сыграть роль Сумасшедшей Габриэлы». Я возразила, что плохо знаю английский. «У тебя будет всего двадцать или тридцать фраз». — «Мне трудно будет правильно произнести и одну фразу». — «Джульетта, я тебя прошу, я уверен, ты великолепно справишься». — «Пришли мне сценарий, тогда посмотрим», — заключила я. Он прислал мне его в сопровождении письма Кэтрин Хепбёрн, в котором она называла себя моей поклонницей и настаивала на моем согласии. Прочтя письмо, я была счастлива. Для меня Кэтрин Хепбёрн являлась эталоном актрисы, она очаровала меня еще в юности, она восхищала меня, как Гарбо. Я считала, что для меня будет огромной радостью находиться на одной площадке с такой актрисой, как она. Но я все-таки боялась отвечать согласием.

— И как же вы все-таки решились?

— Я начала читать сценарий и учить реплики, которые должна была говорить. Мне помогал некто Виллаверде, ответственный за подбор актеров. У нас впереди было три месяца, но мне казалось, что время бежит гораздо быстрее, чем обычно. Я работала по восемь часов в день. Мне нужно было не только говорить свои реплики, но и отвечать на реплики других актеров и актрис. У меня не было сцен с Шарлем Боуером, Юлом Бриннером, ни с Дэнни Кеем, но были сцены с Кэтрин Хепбёрн, Маргарет Суллеван и Эдит Эванс. Я отправила Джону Хьюстону телеграмму, в которой написала: «Я хочу иметь предварительную беседу с Кэтрин Хепбёрн. Если она заверит меня, что я в состоянии хорошо произнести свои реплики, я приму предложение». Тем временем английский режиссер Брайен Форбес заменил Джона Хьюстона. Он уже не пользовался доверием, посколько постоянно ходил под мухой. Я поехала в Ниццу, чтобы встретиться там с Кэтрин Хепбёрн. Она сразу же сообщила мне, что ей очень наравятся «Дорога» и «Ночи Кабирии», что так же сильно ей понравились «Маменькины сынки», но она совсем не поняла «Восемь с половиной». Я показала ей в ответ свой детский дневник. В нем был единственный рисунок: профиль Кэтрин Хепбёрн, такой, какой я ее видела в картине «Четыре дочери доктора Марча». Она была очень тронута. Потом она сказала мне: «Я совершенно бездарна в рисовании. Самое большее, на что я способна, это писать буквы». И еще добавила: «Убеждена, что вы со всем великолепно справитесь». Я ответила: «Только благодаря вам я принимаю это предложение». Через несколько дней мы начали снимать фильм.

— Какое впечатление произвела на вас Кэтрин Хепбёрн, как говорится, во плоти и крови?

— Когда я до этого смотрела картины с ее участием, я представляла ее себе как женщину хрупкую, тоненькую, изящную, в то время как это оказалась высокая женщина с рыжими волосами, пронизанными золотыми нитями, воистину тициановской копной волос. Она почти всегда ходила в брюках и куртке Спенсера Трейси, к тому времени умершего. Ела она с большим аппетитом. Где бы мы ни находились, в любое время года, даже зимой, она первая бросалась очертя голову в море, ни минуты не раздумывая. У нее всегда глаза были на мокром месте. Если в Европе актрисой, заслуживавшей, если так можно выразиться, «Оскара слез» была я, то в Америке — она. В этом — единственное сходство между нами.

— Где вы снимали этот фильм?

— В павильонах студии «Викторин» в Ницце. Мы поселились в отеле «Золотая вуаль» на Кап Ферра, но Кэтрин Хепбёрн арендовала себе виллу и приезжала на съемочную площадку на велосипеде. Съемочный день начинался в половине девятого, а она за целый час уже была там. При этом Кэтрин Хепбёрн уже успевала искупаться и позавтракать хорошим бифштексом. В три часа дня она съедала обильный полдник, который со знанием дела заедала шоколадом. Федерико приехал туда повидаться со мной на выходные. Сэм Спайгель отвез нас в порт Кап Ферра на своей знаменитой яхте, мы встречались с принцессой Грейс, приехавшей с дочерью Каролиной, а после вышли в открытое море, где и пообедали. После еды Кэтрин, несмотря на то что ела за четверых, натянула черный олимпийский купальник и прыгнула в море с мостика яхты. Я чуть не умерла от страха за нее. Федерико, страдавший морской болезнью, вытянулся на полу, прикрывшись пледом. Работа моя там должна была продлиться дней двадцать, но из-за забастовок, проходивших в то время, мне пришлось задержаться на два месяца. Владельцем «Золотой вуали» был итальянец, который разрешал нам пользоваться кухней. Я стряпала первые блюда: супы, ризотто[78], макароны с различными соусами, оссобуко[79]. Дэни Кей готовил сладкое; ингредиенты он клал на глазок, никогда не рассчитывал количество, но у него получались восхитительные суфле. Единственный минус — он был не в восторге от моей стряпни, поскольку являлся поклонником китайских блюд. В Лос-Анджелесе, где я с ним познакомилась, он оборудовал у себя великолепную кухню. Кэтрин никогда не приезжала в «Золотую вуаль». В то же время я познакомилась с Дэвидом Нивеном, у которого была вилла на берегу моря. Он был женат на очень красивой женщине, манекенщице, и у них было двое детей. Какой человек! Но среди всех актеров и актрис, с которыми я общалась во время съемок этого фильма, именно о Кэтрин Хепбёрн у меня сохранились самые сильные и волнующие воспоминания. О Спенсере Трейси она говорила так, будто он до сих пор жив. Он был женат, и, кажется, у него был ребенок-инвалид, но пресса никогда не упоминала о его связи с Кэтрин. Кроме того что это была великая актриса, она была настоящей звездой. Конечно, именно публика и средства массовой информации создают звезд, но если для этого не имеется никаких оснований, тут ничего нельзя поделать.

— А среди людей, не принадлежащих к миру кино, которых вы встречали во время поездок за границу с Феллини или без него, кто произвел на вас большое впечатление?

— Я сохраняю очень теплые воспоминания о Жаклин Кеннеди. Когда в 1966 году «Сладкую жизнь» представляли в Нью-Йорке, она устроила в честь Федерико прием в своей квартире на Пятой авеню. Помню, что это было воскресенье, и в тот день выбирали сенатора Нью-Йорка. Роберт Кеннеди был на выборах. Прежде чем отправиться на прием, я зашла к цветочнику, чтобы послать цветы Жаклин. По-моему это был цветочник из «Плазы». Я выбрала красные розы, потом попросила открытку, чтобы написать адрес. Когда цветочник увидел написанное мной имя, он сказал: «Розы — не самые подходящие цветы для этого случая». — «Почему?» — удивилась я и тут вспомнила, что, когда Джона Кеннеди убили, кто-то подбросил Жаклин красную розу, выпачканную кровью. Цветочник посоветовал мне послать хризантемы. Я сказала, что в Италии хризантемы считаются цветами, связанными со смертью, но он возразил, что в Америке, наоборот, эти цветы ассоциируются с радостью.

— Кто был на этом приеме?

— Почти все Кеннеди, актер Питер Лоуфорд, режиссеры, композиторы, артисты. Но все следили за результатами выборов по телевизору. Дом был очень буржуазный, в нем не было ничего экстравагантного, необычного. Помню, Жаклин пригласила меня в детскую, чтобы пожелать детям спокойной ночи. Потом она подарила мне свое фото с детьми с надписью «С любовью». Хотя она и была первой леди, но держалась очень по-дружески, как хозяйка, готовая немедленно сделать все, чтобы ее гости чувствовали себя непринужденно. Некоторое время спустя она приехала в Рим и позвонила мне, чтобы пригласить на вечер, устроенный в ее честь принцессой Радзивилл. Я ответила, что с удовольствием повидаюсь с ней, но в другом месте. Мы встретились у испанского посла, около Сент-Сьеж, где она гостила. Я подарила ей маленькую картину, где была изображена моя прабабушка, которая давала уроки по вышивке и жила во времена, когда произошло убийство Шарлотты и Максимилиана Австрийских. Когда Жаклин позже вышла замуж за Онассиса, я написала ей небольшое письмо.