— Тринадцать лет, не так уж мало.

— Согласна, но ведь это не я озаглавила ту статью «Старое и молодое поколение». В любом случае невероятное все же произошло. Во второй части фильма была сцена, где Эгле должна была бить Лину, короче, где Маньяни должна была бить меня. Я боялась, что дело кончится плохо. Амато я сразу предупредила: «Я буду сниматься в этом эпизоде, но если она действительно причинит мне боль, я отвечу». Амато перенес эту сцену в конец съемки. На площадке в этот день царило ужасающее напряжение. На мне было черное платье с вырезом на груди в форме сердца. Эгле-Анна для начала дала мне оплеуху, не касаясь остальных частей тела. Потом она ухватила меня за этот вырез и дергала за платье, пока не сняла его полностью. Я была потрясена. При помощи своего адвоката я наложила запрет на этот кусок пленки, и мы пересняли эпизод заново. Амато хотел выпустить фильм под рекламным объявлением: «Две М. вместе». На что я ему заметила, что он, наверное, сошел с ума. В данном случае эти две М. очень подходят для отвратительной двусмысленности: «Две мерзавки вместе».

— В итоге вы все же помирились?

— Годы шли, но Маньяни продолжала злиться на меня. Мы с Федерико встречали ее время от времени в ресторанах в центре Рима, но она не отвечала на мои приветствия. Потом вышел фильм «Джульетта и духи». Это было в 1965-м. В один из дней моя горничная мне сказала: «Звонила госпожа Паньяни». Я перезвонила Паньяни, известной комедийной актрисе, но выяснилось, что она мне не звонила. Три или четыре дня спустя горничная опять доложила: «Снова звонила госпожа Паньяни». Я снова перезвонила Паньяни, которая предположила, что это, наверное, какая-то шутка. На самом деле горничная просто перепутала фамилию Паньяни с Маньяни. В тот же вечер Федерико спросил меня: «С тобой хочет поговорить Маньяни, почему ты ей не перезвонишь?» Я как раз собиралась это сделать, когда зазвонил телефон. Это была она. Она сказала, что видела «Джульетту и духов» и просто восхищена. Она буквально затопила меня похвалами, заставив меня изнемогать от эмоций. Слова и фразы, которые она при этом употребляла, передать совершенно невозможно.

— Можно ли сказать, что «Джульетта и духи» восхитили публику и критиков еще больше, чем Маньяни?

— С «Джульеттой и духами» произошло то же, что и с другими фильмами Федерико: мнения диаметрально разделились. Одни были в полном восторге, другие совершенно разочарованы. Критики тоже чередовали похвалы и весьма сдержанные отзывы. Что до меня, то я не была абсолютно удовлетворена результатом, но когда позже пересмотрела этот фильм на трезвую голову, пришла к выводу, что фильм получился хороший. Федерико хотел дать мне снова пережить мгновения триумфа, как после «Дороги» или «Ночей Кабирии», но на самом деле после «Джульетты и духов» наступил очень тяжелый период, может быть, наиболее тяжелый в его жизни и творческой карьере.

— Что же произошло?

— Много всего. В 1966 году Федерико хотел наконец осуществить постановку «Путешествия Дж. Масторны». По этому поводу он подписал договор с Дино Де Лаурентисом. Были сооружены гигантские декорации в павильонах на виа Понтина и Васка Навале в окрестностях Рима. Исполнять главную роль должен был Марчелло Мастроянни. Следствием чего стали бесконечные недоразумения и разногласия. Дино Де Лаурентис заявил, что 5 сентября 1966 года, в день, когда должна была начаться съемка, не смогли найти Федерико. Он обвинил его в том, что тот оставил без работы семьдесят человек, и потребовал у него через адвоката шестьсот миллионов в качестве компенсации за нанесенный убыток. 25 сентября 1966 года судебные исполнители вторглись в нашу виллу во Фреджене и унесли оттуда картины, мебель и разные ценные вещи. Де Лаурентис к тому же упоминал перед судом продюсера Риццоли, который должен был деньги Федерико, настаивая, что эти деньги Риццоли передал Лаурентис и они принадлежат ему. В начале 1967 года, казалось, все стало утихать. Де Лаурентис и Федерико вновь стали договариваться по поводу съемок фильма. Поскольку Мастроянни уже начал сниматься в других картинах, Федерико сосредоточил свое внимание на Уго Тоньяцци, нанятом продюсером. Но дальше снова начались неприятности. В апреле 1967-го Федерико заболел, и его перевезли в Рим, в клинику Сальватора Мунди. Несколько месяцев спустя Тоньяцци, в свою очередь, предъявил ему иск о невыполнении контракта.

— Поговорим немножко о ваших партнерах.

— С кого начать? У меня их было так много.

— Начните с любимых.

— Ричард Бэйсхарт и Марчелло Мастроянни, или Марчелло Мастроянни и Ричард Бэйсхарт. С Бэйсхартом, кроме «Дороги», я снималась в картине «Женщина другого» («Джонс и Эрдме») Виктора Викаса, Бэйсхарт был человеком большой доброты. Марчелло тоже добрый, это изумительный товарищ по работе. Он — совершенный актер, способный сыграть любую роль, всегда безукоризненный, всегда естественный. Третий — Шарль Бойе, о котором у меня остались горестные воспоминания. Мы познакомились в Каннах, в 1958 году, на показе «Ночей Кабирии». Во время просмотра я обратила внимание на господина, улыбнувшегося мне с поклоном в темноте, но не смогла узнать, кто это. Когда свет зажегся, у меня легонько стукнуло сердце — это был Шарль Бойе. Я, в свою очередь, раскланялась с ним, и в этот момент меня позвали получать награду. В ресторане, где после церемонии давали ужин, была танцевальная площадка, и Шарль Бойе пригласил меня открыть бал. Он показался мне скромным, ироничным, грустным, у него была неповторимая манера. Снова я с огромным удовольствием встретилась с ним много лет спустя, когда мы участвовали в «Безумной из Шайо», фильме, снятом Брайеном Форбесом по пьесе Жироду. Он сильно изменился, самым впечатляющим образом. За это время его постигли два больших несчастья. Его сын от Пат Паттерсон из юношеского лихачества застрелил себя, играя в русскую рулетку. После этого Пат, с которой он много лет прожил в счастливом союзе, сошла с ума и вскоре тоже скончалась. Он снимался в фильме, придавленный этим двойным несчастьем. Он был как бы отстранен, отделен от всех, но тем не менее оставался таким же неповторимо обаятельным, как раньше. Впоследствии он тоже покончил с собой.

— О ком еще из ваших партнеров вы вспоминаете с удовольствием?

— У меня хорошие воспоминания о Поле Дугласе, с ним в 1958 году я снималась в фильме «Фортунелла», сценарий к которому был написан трио Феллини — Флайяно — Пинелли, а поставлен он был Эдуардо Де Филиппо.

— Из актрис, с которыми вы работали, кем вы восхищались или кем восхищались особенно?

— Ингрид Бергман, Кэтрин Хепбёрн, Анна Маньяни. О Бергман и о Маньяни у меня сохранились грустные воспоминания, которые было бы лучше не будоражить. Я была знакома с ними обеими во времена их наивысшей славы. Ингрид принадлежала к отличному от нашего миру. Но была вовлечена в бурный авантюрный роман с Росселлини. Гордая, неприступная шведка разом погрузилась в беспорядочный хаос, которым была жизнь итальянского режиссера. Удивительная женщина и актриса. Когда Федерико готовился снимать «И корабль плывет», за актерами он отправился в Лондон и взял меня с собой. Мы должны были как раз повидаться с Ингрид, но в силу некоторых обстоятельств не смогли этого сделать. Я ей тогда позвонила и, извинившись, сказала, что мы вернемся в Лондон через несколько недель. «Не знаю, буду ли я к тому времени еще жива», — ответила она. К сожалению, мы так больше и не встретились. В то время она страдала от рака и вскоре умерла.

— Почему же у вас все-таки остались такие грустные воспоминания об Анне Маньяни? Ведь после неприятного случая, связанного с той статьей в «Эуропео» о старом и молодом поколении, вы снова стали близкими подругами.

— Да, но ее больше нет, я так и не смогла ее увидеть в живых. В 1973 году я узнала, что она больна, но не думала, что это так серьезно. Я знала, что рядом с ней оставался Росселлини, и это меня успокаивало. Я собиралась навестить ее со дня на день, когда мне позвонили и сообщили о ее смерти. Я тут же бросилась в римскую клинику Матер Дей, в которой она находилась. Лука, ее сын, которого она родила от Массимо Сераты, абсолютно раздавленный горем, находился там, около ее тела. Я была на ее похоронах, ставших беспрецедентным событием в Риме. Исступленная толпа давилась на улицах в центре Рима и перед входом в церковь Минервы[77], где покоятся останки Фра Анджелико. Я смогла попасть туда лишь благодаря Росселлини. Около меня, вся в слезах, была Одри Хепбёрн. Когда подняли гроб, толпа погрузилась в глубокое молчание, а после разразилась аплодисментами, самыми стихийными, длинными и волнующими из тех, что когда-либо звучали в этой церкви. Вместе с Маньяни исчезла одна из самых выдающихся актрис, когда-либо ступавшая по сцене и оживлявшая киноэкран. Ее лицо могло передать что угодно: веселье и грусть, счастье и горе, любовь и ненависть, доброту и злость, фарс и трагедию, желание, страсть, ярость, жизнь и смерть.