— И тем не менее, когда в 1954 году появился твой фильм «Дорога», Венеция полностью компенсировала твой моральный ущерб.

— «Дороге» достался второй «Золотой лев» и гораздо больший успех, чем «Маменькиным сынкам». Правда, следом критики тут же принялись за «Мошенников», набросившись на фильм с особой страстью. Может быть, им не понравилась жесткая манера, в которой он был снят, но и сами они никогда не отличались особой мягкостью. Нино Гелли возобновил свои нападки на страницах «Бьянко э Неро». От него не отставали Гвидо Аристарко, Эрмано Конти-ни и Артуро Ланочита.

— Ты получил за «Дорогу» своего первого «Оскара». Какие воспоминания остались у тебя после голливудской церемонии?

— Репетиции проходили в Китайском театре в Беверли-Хиллз. Весь бульвар Сансет был покрыт золотым песком. Вокруг театра, где должна была проходить церемония, были возведены трибуны, вдоль которых проходило дефиле кинозвезд, мужчин и женщин. Они прибывали в лимузинах, похожих на катафалки, среди вращающихся мигалок, от которых кружилась голова. С обеих сторон исступленные толпы вопили, завывали, били в ладони и топали ногами.

У Джульетты было кресло номер тринадцать. Дальше сидели я, Энтони Куинн и Дино Де Лаурентис. Неподалеку от нас сидели Лиз Тейлор и Майк Тодд, Гари Купер, Бинг Кросби, Фрэнк Синатра, Кэри Грант, Джеймс Стюарт, Дебора Керр, Кларк Гейбл, Ван Джонсон, Джанет Гейнор, Алан Лэдд. Лиз Тейлор выставляла напоказ царскую диадему, словно Нефертити. Среди этого парада сверкающих туалетов Джульетта в своем горностаевом жакете, надетом на скромное платьице из тюля, выглядела маленькой бедной девочкой, неизвестно как сюда попавшей. Можно было подумать, что я подобрал ее в каком-нибудь цирке, одев в купленные по случаю вещи. За статуэткой пошел Дино Лаурентис, который никогда в этот фильм не верил и делал все возможное, чтобы его не снимать. После церемонии мы отправились ужинать в ресторан «Романов II», где свирепствовали Эльза Максвелл и Луэлла Парсонс. Они без малейшего почтения раздирали на части присутствующих. Зал был обтянут черным бархатом, и в нем царило похоронное настроение.

— Короче говоря, это была погребальная церемония?

— Шествие звезд немного смахивало на похоронную процессию, в самой же церемонии много от карнавала, но в то же время это был волнующий, трогательный спектакль, обставленный с полным пониманием того, что он означает, и все такое прочее. Несмотря на уличную шумиху, церемония вручения «Оскара» очень интимная, это встреча кино с самим собой в попытке воскресить мертвых, избавиться от морщин, старости, болезни, смерти. Церемония вручения «Оскара» очаровательна своей карикатурностью, это пародия на Страшный суд, это Возрождение плоти. Тот, кто, как я, принимает мифологию кино, не может отказаться от такого приза, как «Оскар». Оспаривать его мне кажется глупым и несерьезным. Кино — это тот же карнавал, цирк, манеж, шутовская игра.

— Ожидал ли ты, что спустя такое короткое время получишь второго «Оскара» за «Ночи Кабирии»?

— Вовсе нет. Мы узнали эту новость, когда ожидали ее услышать меньше всего на свете. Она застала нас врасплох, и мы так растерялись, что не могли решить, кому ехать за статуэткой. Поехала Джульетта. После этого фильма мы с Джульеттой получили необычайное признание. Генри Миллер написал нам письмо. В нем говорилось, что он посмотрел «Ночи Кабирии» два раза за три дня, что после показа он разрыдался в присутствии друзей и в течение добрых десяти минут не мог остановиться.

Существует несколько версий о том, каким образом Феллини был приглашен участвовать в подготовке сценария к фильму «Рим — открытый город». Обратимся снова к свидетельству Энрико Де Сеты: «Насколько я знаю, Росселлини к тому времени уже отснял короткометражку с Альдо Фабрици о гибели дона Морозини, но позже он решил сделать еще и полнометражный фильм. Тогда Фабрици сказал ему: «Я знаю одного парня, очень худого, но очень башковитого. Его зовут Федерико Феллини. Почему бы тебе не предложить ему принять участие в сценарии?» Так и получилось, что Росселлини пригласил к себе Феллини».

Но существуют и другие варианты истории, касающиеся фильма «Рим — открытый город». Создание этой незабываемой киноленты подробно описано писателем и сценаристом Уго Пирро в книге «Целлулоид», опубликованной издательством «Риццоли» в 1983 году. Пирро пишет: «Росселлини и Амидеи хотели, чтобы роль дона Морозини сыграл Фабрици, но они боялись, что он запросит очень высокий гонорар. Фабрици играл тогда в Салоне Маргерита, и они отправились однажды вечером туда, чтобы поговорить с ним после окончания спектакля. Амидеи принялся в душераздирающих выражениях описывать роль, которую Фабрици предстояло сыграть. Когда он наконец закончил, у Фабрици в глазах стояли слезы. «Теперь он сыграет эту роль даром», — подумали Росселлини и Амидеи, втихомолку обменявшись заговорщическими взглядами. «Я хочу за это миллион», — объявил тут же Фабрици, лишив их дара речи. Для них миллион был непомерной, невероятной суммой. Тогда Росселлини пришел просить помощи у Феллини, поскольку они с Фабрици были большими друзьями. И Феллини, который умел быть очень убедительным, уговорил Фабрици сыграть эту роль за четыреста тысяч лир, которые к тому же постепенно, со всякими вычетами, сократились до нескольких тысяч лир».

Росселлини снимал фильм, не имея не только денег, но вообще ничего: ни технических средств, ни рабочих сцены, ни даже реквизитора. После он рассказывал: «Я взялся снимать фильм с очень небольшим количеством денег, с огромным трудом собранных отовсюду понемногу. В обрез хватало, чтобы заплатить за кинопленку, что до остального, то я даже не мог отправить ее проявить, поскольку нечем было заплатить лаборатории. До самого конца съемок мы не располагали даже рабочими позитивами. Уже позже, когда мне удалось раздобыть немного денег, я наконец смог смонтировать фильм и представить его ограниченному кружку зрителей, состоящему из знатоков, критиков и просто друзей. Почти все они были разочарованы».

Широкой публике фильм «Рим — открытый город» был впервые представлен в сентябре 1945 года в театре «Квирино» в Риме. Его приняли не слишком хорошо. Вот что рассказывает Уго Пирро об этом первом просмотре: «Что касается программного фильма, который должны были показывать в этот вечер, то зрители испытывали лишь некоторое любопытство и смутную надежду на его полный провал. Даже антифашистски настроенная интеллигенция пришла сюда с убеждением, что будет смотреть халтуру, эксплуатирующую события нацистской оккупации в обычных коммерческих целях. В итоге фильм получил вежливый, но холодный прием. Даже те, кто был действительно взволнован, старались это скрыть. Когда на экране появилось слово «конец», раздались приличествующие случаю аплодисменты, но все присутствующие испытывали лишь одно желание: чтобы снова погас свет и можно было ускользнуть из зала незамеченными, дабы не обсуждать картину и не высказывать свое мнение».

Отзывы критики в основном были отрицательными. В тот день, когда они появились в периодике, около девяти часов утра Росселлини позвонил Анне Маньяни, чтобы прочесть их. «Кто этот зануда, который звонит в такое время?» — спросила актриса. «Это я, Роберто. Хочу прочесть тебе отзывы критики», — ответил Росселлини. «Я их уже прочла и до смерти наоралась на двух или трех критиков, которых смогла найти, — сказала Маньяни. — Но сколько сейчас времени?» «Девять часов», — ответил Росселлини. «Робе, поскольку это именно ты, то я всего лишь говорю тебе: иди к черту». Росселлини захохотал. «Что тебя так рассмешило, дуралей?» — спросила Маньяни. «Я смеюсь, потому что мы создали великий фильм», — ответил Росселлини. «И еще создадим. Я хочу сделать с тобой еще фильм, потому что ты великий дурак, в общем, ты понял. А теперь дай мне поспать, поговорим вечером», — сказала Маньяни и повесила трубку.