Мы так и не нашли Бомбу, хотя тщательно обследовали все бульвары вокруг археологического Променада, заполненные группками разнокалиберных шлюх, освещенных боковым светом фар, и нехороших мальчиков, в компании или в одиночку оседлавших стены, свесив маленькие попки и изящно подняв воротники курток вокруг тщательно причесанных, с прямыми нитками проборов голов, с кудрями, поднимающимися коком на ветру».

«Эспрессо», в свою очередь, попросил Феллини рассказать об этой поездке. И тот тоже изобразил выдающийся портрет своего спутника.

«Я позвонил ему после того, как прочел его «Лихих парней» («Ragazzi di vita»), чтобы выразить свое восхищение. Он оказался очень милым, наговорив в ответ много лестного о «Маменькиных сынках» и «Дороге». Немного позже, когда был готов сценарий «Ночей Кабирии», мне пришла в голову мысль дать его Пазолини прочитать, чтобы он высказал свое мнение по поводу некоторых выражений на арго. Мы назначили встречу в баре «Канова» на пьяцца дель Пополо. Я увидел, как он вошел, и у меня сразу вызвали симпатию его личико землистого цвета, щуплое сложение пролетария, фигурка боксера из провинции, выступающего в наилегчайшем весе. Мое предложение о сотрудничестве он встретил с большим энтузиазмом, сразу же нас сблизившим. Он оказался благородным, прямым человеком. Мы действительно совершали эти прогулки, которые он так прекрасно описал. Я вполне согласен с тем, что все мы немного улитки, у него самого было что-то алчное в глазах, необычайно внимательных, до невозможности любопытных. Я кружил вместе с ним по некоторым районам, погруженным в тревожную тишину, по каким-то дьявольским предместьям, носящим такие характерные названия, как Средневековый Китай, Инфернетто, Тибуртино III; Чезатти Спирита. Он вел меня, как Вергилий и Харон в одном лице, и выглядел как тот и другой одновременно. При этом он умудрялся производить впечатление шерифа, маленького шерифа, прибывшего проверить, все ли в порядке среди его подопечных. Его смешили мои тревоги, он встречал всякие обстоятельства улыбкой много повидавшего человека, наблюдавшего кое-что и похуже, и даже желавшего, чтобы это самое похуже с минуты на минуту случилось, причем из чисто дружеской заботы, лишь бы удовлетворить любопытство заезжего гостя. В любом случае, казалось, он был здесь, непризнанный шериф, чтобы в любой момент все вам объяснить и защитить вас. Время от времени из темноты выныривали окна, двери, темные уголки, какие-то совершенно непредсказуемые предметы, которые ему нравилось представлять, будто мы путешествовали в Амазонии, среди фантастических и диких существ минувших времен. Благодаря тому немногому, что я о нем знал, он сам казался мне неким существом, пьяневшим от опасности, от того, что в ней имеется дьявольского, незнаемого, возбуждающего. В последнее время он даже носил черные очки и одевался словно персонаж из научно-фантастического фильма, вроде Терминатора, в кожаную куртку. Кроме того, он стал более молчалив, тяготел к состоянию покоя».

Феллини вспоминал, как появилась на свет компания «Федериц», и случай, имеющий отношение к Пьеру Паоло Пазолини: «Федериц» — «ц» в названии которой была взята от фамилии Риццоли, а «Федери» — от Федерико — ставила своей целью помогать начинающим режиссерам. В действительности единственное, что мне удалось сделать для этой компании, — это отыскать офис и обустроить его. В течение месяцев я развлекался, превращая его в старинную обитель или гостиницу трех мушкетеров… За десять месяцев я принял на работу всех безработных со студии «Чинечитта». Совсем рядом, на виа делла Кроче, находился ресторан «Чезаретго», и к тринадцати часам можно было доставить оттуда в мой офис еду. Так он превратился в самую натуральную столовую. Но энтузиазм в первые месяцы был огромным, и я, как и остальные, был целиком захвачен идеей, что мы выпустим множество прекрасных фильмов, как это сделал бы любой на нашем месте: и «Кокечито» Марко Феррери, и «Место» Эрманно Олми, и «Нищего» Пазолини. Пьер Паоло не сомневался в успехе своего режиссерского дебюта. Его сценарий был изумителен. Он попросил сделать пробы. Надо было еще преодолеть сопротивление Риццоли и другого компаньона, Клемента Фракасси, очень компетентного, но имевшего склонность к излишнему пессимизму и не скупившегося на мрачные предсказания в отношении наших финансовых дел. Что до меня, то мне досталась роль продюсера, и я безответственно излучал оптимизм. Пьер Паоло сделал свои пробы, и я, под впечатлением отрицательного отношения Риццоли и Фракасси, руководствуясь, впрочем, и личной точкой зрения, вынес им приговор. Мне пришлось не то что сообщить Пьеру Паоло правду, но сказать ему, что, мол, лучше с фильмом подождать. Такой умный человек, как он, сразу понял, что я многого недоговариваю, хотя это было не совсем верно, и сказал мне с улыбкой, немного грустно: «Я действительно не смогу снять кино, какое снимаешь ты».

Этот случай на «Федериц» бесповоротно подорвал отношения между Феллини и Пазолини. В интервью, которое Феллини дал «Эспрессо» и в котором упомянул пробы, сделанные Пазолини, он не сказал всей правды. Вот что по этому поводу сообщил Энрико Де Сета: «После съемок «Сладкой жизни» я как-то зашел к Феллини на «Федериц». Там же я застал и Эннио Флайяно. Федерико рассказал мне, что среди других ему представился парнишка, изображавший из себя эрудита, некий Пьер Паоло Пазолини». Кое-кому еще Феллини даже говорил, что результаты проб, сделанных Пазолини, были по меньшей мере ужасны.

Костантини: Тебе исполнилось пятьдесят. Как ты себя при этом чувствуешь?

Феллини: Пятьдесят лет — поворотный период в жизни. Это психологический возраст: начинается процесс физического разрушения, когда приходится надевать очки, ты чувствуешь слабость в коленках и вынужден остановиться на втором коитусе за день. Появляется ощущение, что твоя физическая оболочка приходит в негодность, ты вынужден более разумно использовать силы, смирять осторожностью порывы, и больше нет желания много общаться с людьми. Я ощущаю себя порой перегруженным, словно лодка, в которую набилось слишком много народу. У меня всегда была исключительная память, я помнил наизусть сотни телефонных номеров, а сейчас, бывает, я берусь за трубку и обнаруживаю, что не только забыл номер телефона, но и имя человека, которому собрался звонить. Порой мне кажется, что я еще ничему не научился. Мне по-прежнему свойственно юношеское любопытство, это нетерпеливое предвкушение второй половины дня, вечера, ночи: ведь неизвестно, что может еще произойти… Но пятьдесят — это пятьдесят, и тут уж ничего не поделаешь. Когда мне было сорок, иногда казалось, что мне лишь тридцать один, иногда — даже девятнадцать, по-разному.

— Доволен ли ты собой, фильмами, которые снял, всем тем, что удалось сделать до сих пор?

— Все мы являемся жертвами неправильного образования, задачей которого ставится движение от цели к цели, обретение смысла, стремление к намеченным горизонтам. После сорока начинаешь отдавать себе отчет, что все это не срабатывает, что сорок лет своей жизни ты решал несуществующие задачи. Тем he менее я полагаю, что мне повезло. У меня была легкая жизнь, мои близкие были деликатны, они не давили на меня и позволяли мне ревностно взращивать в себе творческие ростки. Это можно сравнить с тем, как если бы они навсегда оставили меня в комнате, полной игрушек. Даже испытываемая усталость позволяет не задержаться там подольше, и я по-прежнему могу пребывать в душевной эйфории. Моя жизнь была фантастической, если хочешь, это была жизнь художника.

— Что значит для тебя быть художником?

— Художник для меня — это тот, кто в душе обуреваем демоном, и он обязан ответить на его призыв. Поступая таким образом, он проецируется на своего рода галактику неопределенного происхождения и строения, с которой у него устанавливается особая, невидимая, бессознательная связь. Основная задача состоит в том, чтобы распознать звуки, цвета, знаки, отвечающие тому голосу, которым был призван художник. Однажды решение приходит само, и тогда не нужно делать ничего, кроме как медиумически исполнять услышанное свыше. Когда я достигаю этого состояния просветления, уже не я руковожу съемкой фильма, а фильм руководит мною. Несомненно, при этом необходимо обладать особой чуткостью: это как если входишь в город, которого совсем не знаешь и где нужно передвигаться с осторожностью призрака, легкостью вампира, без мыслей, без философствований, без a priori, в противном случае все будет безнадежно испорчено. Это как пролог, атриум, прихожая творчества; а потом наступает черед практического опыта, которым обладает художник, мастерства, профессионализма, короче говоря, сплоченного усилия, направленного на то, чтобы осуществить задуманное. Художник делает не то, что хочет, а то, что может: сосредоточенность на этом и представляет собой то, что мы называем искусством.