— Ты сам признавал, что иногда на съемочной площадке обращался с ней не очень хорошо, во всяком случае, был к ней более требователен, чем к другим актерам и актрисам.

— Я был к ней более требователен, это правда, потому что, учитывая существующую между нами связь, ожидал, что она сразу сделает все очень хорошо и мне не придется ей ничего объяснять. Я так давно знаю Джульетту, а совместная жизнь — повод для постоянных наблюдений. Она никогда не забывала и не забывает, что она моя жена. На съемочной площадке она ведет себя и как супруга тоже. Она может настойчиво спрашивать меня, не замерз ли я, не промокли ли у меня ботинки, не хочу ли я кофе. И все же я признаю, что временами был к ней несправедлив и слишком требователен.

— Чувствуешь ли ты по отношению к ней какую-либо вину?

— Возможно. А кто не чувствует своей вины? Чувство вины — это вторая натура всех католиков. Но мое отношение к Джульетте, по сути, никогда не менялось. Это таинственное существо, способное вызвать у меня душераздирающую ностальгию по целомудрию, по совершенству. Несколько раз я чуть было не сказал ей: ну и что, ты родилась, ты выросла с этой мыслью, и ты все еще не совершенна? Не хотел бы ни преувеличивать, ни показаться смешным, но Джульетта для меня — своего рода Беатриче, нежная, светлая, несказанная.

— Но зато твои отношения с Марчелло Мастроянни, который вручил тебе «Оскара» за совокупность твоих работ, были безупречны?

— В 1987 году, на Венецианском фестивале, я вручил ему «Золотого льва» за его работы в кино: теперь мы квиты. В наших отношениях никогда не было заметных осложнений. После совместной работы над фильмом «Сладкая жизнь» нас связывали дружба, доверие, любовь. Он всегда был верным и преданным другом. Наша дружба пережила несколько неприятных моментов, которые, независимо от его или моего желания, могли ее разрушить. В 1966 году он не колеблясь порвал отношения с театром «Систина де Роме», где играл в спектаклях «Чао», «Руди», заплатив неустойку в сто миллионов лир, чтобы вместе со мной броситься в авантюру, связанную с «Путешествием Дж. Масторны», которая ни к чему не привела и которую я уже никогда не повторю. Я вспоминаю, как он твердил мне: «Ничего, Федерико, я подожду». И ждал с бесконечным терпением.

— Но ведь ты пробовал других актеров на главную роль в «Путешествии»?

— Да, потому что он всегда занят, но для меня идеальным актером для этой роли был он, которого, начиная с фильма «Восемь с половиной», стали называть моим альтер эго. Марчелло всегда был готов ехать на край света. Это турист высшего разряда, как сам он о себе говорит. Он предпочитал соглашаться на роли в фильмах, которые снимали не в Риме. Он соглашался работать в Риме только со мной, за немногими исключениями. Ему необходимо было бежать, удалиться в дальние страны, стать недоступным. Время от времени он мне оттуда звонил.

— Почему же ему нужно было бежать?

— Марчелло беглец по натуре, он бежит от ситуаций, которые сам же и создает. Эта черта — одна из составляющих психологии актера, который имеет обыкновение давать жизнь на экране или на сцене другим персонажам, переодеваться, скрываться. Помимо того что он является человеком чрезвычайно интеллигентным, деликатным, внимательным, Марчелло обладает даром мгновенно чувствовать ситуацию и всегда соответствует тому, чего от него хотят. Это превосходный, образцовый актер, который всякий раз целиком отдает себя в распоряжение режиссера.

— Видитесь ли вы, и если видитесь, то как часто?

— Мы всегда встречались и продолжаем встречаться исключительно на съемочной площадке, а также во время поездок на презентации наших фильмрв за границей. Он всегда был рядом в знаменательные дни. Не только в Каннах, когда мы получали награду за «Сладкую жизнь», но также в Москве и Нью-Йорке на презентации «Восьми с половиной». Фильм был в числе конкурсных на фестивале в Москве. На официальном просмотре присутствовал Никита Хрущев, который только что открыл эпоху «оттепели». Я помню, как во время просмотра он задремал или сделал вид, что уснул, возможно, чтобы не компрометировать себя[68]. Центральный комитет КПСС отсоветовал президенту международного жюри Григорию Чухраю присуждать приз фильму «Восемь с половиной», который на самом деле не был фильмом для масс. Но Чухрай, при поддержке членов жюри — иностранцев, присудил фильму приз, после чего был вынужден бежать из Москвы, чтобы не подвергнуться репрессиям со стороны КПСС. Правда, Хрущев испытывал к нему симпатию, Чухрай был как бы официальным представителем «оттепели».

— Мастроянни говорит об этих путешествиях как о больших авантюрах.

— Они такими и были. Марчелло, как ребенок, испытывал энтузиазм от всего, что видел, и его повсюду принимали с большим радушием. В Нью-Йорке, когда в Линкольновском центре шла ретроспектива моих фильмов, все великие американские режиссеры приехали, чтобы праздновать вместе с нами, и Марчелло они говорили больше комплиментов, чем мне.

— Ты собираешься еще его снимать?

— Мне бы хотелось, конечно, может быть, чтобы сбросить тяжесть прожитых лет, чтобы мы почувствовали себя моложе. Иногда меня соблазняет идея снять еще один фильм во Фреджене, хотя я и не бывал там уже несколько лет. Большой красивый приключенческий фильм, в тех же декорациях тридцатых годов: с барками корсаров, которые бороздят по ночам море, с бандитами, скрывающимися в роскошных запущенных виллах, с прекрасными пышнотелыми женщинами, которые бродят по пляжу, как призраки, и с Мастроянни в роли супердетектива, затмевающего Филипа Марлоу. Но, может быть, это лишь старческая фантазия.

— «Оскар», присужденный за совокупность твоих работ, дает тебе возможность начать новый фильм, о Венеции или по «Дневнику режиссера», покуда ты не стал снимать во Фреджене?

— Этот «Оскар» мне особенно дорог; будучи присужденным за все фильмы сразу, он освобождает режиссера, которому его вручают, от необходимости выбирать из своих фильмов лучшие, что всегда трудно сделать. Без всякого сомнения, это стимул для создания следующих фильмов, не только оттого, что награда звучит как оповещение о новом возрождении кинематографа, но еще и оттого, что представляется неким итогом, приглашением подвести черту и уступить место.

— Но художников, о чем ты не раз говорил, отличает долгожительство: Тициан пересмотрел свою творческую манеру в девяносто лет, Де Кирико писал до девяноста, Пикассо — до девяносто двух, Шагал — до девяносто восьми.

— Это сравнение мне льстит, но я сомневаюсь, что проживу столько, сколько они. За меня говорит лишь то, что мне никак не удается подвести какой бы то ни было итог, даже итог дня. Я восхищаюсь и завидую тем, кто не только способен подводить итоги, но и составлять программу на будущее, в том числе на грядущее третье тысячелетие, в то время как я не в состоянии сказать, что буду делать завтра.

— Однако в своих фильмах ты предвосхитил некие события, которые произошли в будущем.

— Ничего я не предвосхищал. То, что случилось, должно было случиться, это в обычном порядке вещей. Все мы подвластны некоему фатальному предопределению.

Двадцать девятого июня 1993 года агентство «Анса» передало следующее сообщение: «Федерико Феллини вместе с художниками Антонелло Геленгом и Маурицио Милленотти тайно готовится в студии «Чинечитта» к съемкам фильма «Дневник актера», которые начнутся в конце августа. Работа над фильмом будет завершена к апрелю 1994 года. Режиссер в настоящее время работает над сценарием, основанным на воспоминаниях, анекдотах, рабочих эпизодах, имевших место на протяжении долгих лет его профессиональной деятельности, а также на истории его отношений с актерами. В фильме, который создатель называет «объяснением кукольника в любви к своим сказочным персонажам», кроме Паоло Вилладжо примут участие другие известные актеры, снимающиеся у Феллини, в том числе Марчелло Мастроянни и Джульетта Мазина».