– Это что? – Мелани с интересом ее рассматривает.

– Динозавр вроде, – Тайлер поворачивается к девушке. – Что там еще?

– Творческие планы, конечно.

– Ну мы хотим выпустить альбом и отправиться в концертный тур, – Тайлер смущенно чешет затылок. – Поэтому ждите крутые клипы, новые песни и все такое.

– Круто! – кивает девушка. – Что же, ребята, спасибо! – Тайлер улыбается в камеру, а Мелани, подняв взгляд от фигурки, подмигивает. – Это были Мелани и Тайлер из Melanin. Уверена, мы еще не раз с ними встретимся.

Вообще, Сара сказала, что они, может быть, еще раз попробуют. Если получится, подготовлюсь как надо. Только знать бы, как надо. И что-то не верится ни фига. Посмотрела по тайм-кодам все интервью и снова задалась вопросом, почему голливудские актеры за пятьдесят шикарные красавцы, а наши будто на вредном производстве сутками пахали. У этого хотя бы понятное оправдание: бухает всю жизнь. И прекращать, судя по всему, не собирается, хотя жена, тоже актриса, от него недавно ушла, а уже взрослые дети его премьеры не посещают и говорить с журналистами про отца не хотят. Исписала заметками пару страниц блокнота. Ливень превратился в спокойный дождь и тихо стучит за окном. Растянулась на диване и включила последний фильм. Он там пенсионер, который решил изменить свою жизнь и отправился в путешествие по стране на поезде, встречая по пути всякие приключения и любовь, конечно.

Проснулась от сообщения Саши. За окнами уже темно, а фильм кончился. Написал, что задерживается на работе и предложил перенести стейк на завтра. Вот тебе и утешительный ужин. Попросил скинуть список ингредиентов. Вообще, Саша может приготовить все что угодно, но, если честно, все это будет так себе. С рибаем помогу ему, пожалуй. Полезла искать сайт с рецептами и попала на открытую страницу с кубом, которая тут же обновилась. Весь куб светится ярким золотым, а в центре сияет огромная цифра 2. О как. Я-то подумала, что речь про дни. Отправила Саше рецепт стейка и соуса, накинула плащ и вышла на прохладный темный бульвар.

В низком небе над Садовым застыли тяжелые, почти черные облака. Слева вечно красный пешеход на светофоре смотрит вслед несущимся автомобилям. Одинокие капли дождя падают в золотые лужи, а рядом белый фургон телевизионщиков уткнулся носом в длинную скамейку. Мужик в кожаной жилетке ставит на штатив большую камеру, а брюнетка в светлом пиджаке торопливо красит губы, зажав подмышкой микрофон. Двое полицейских что-то недовольно объясняют водителю фургона, указывая на обочину дороги. На широком тротуаре три десятка зевак. Длинноволосый парень обнял за плечо девушку в дождевике и делает селфи на фоне яркой золотой стены, что вырастает из тротуара и тянется в небо, игнорируя погоду и время суток. Стену рассекает тонкая белая единица.

– Смирнова! – знакомый урбанист с маленькой камерой встает рядом.

– Привет, Миш! – киваю на стену. – Что думаешь?

– Да торговый центр, по-любому, – убрав с лица кудрявые волосы, Миша окидывает здание взглядом. – Про архитектурные достоинства нужно говорить?

– Да, нет, пожалуй. Слышала, в Лондоне похожее есть.

– Ага, – кивает Миша. – Сеть, наверное. Тут, кстати, реконструкция дома шла. Ему сто семь лет, прикинь. И я, блин, уверен, что ни фига от него… – что-то напоминающее виолончель, только какое-то неправильное, звучит со всех сторон разом. Звук переливается из высокого в низкий, и к нему присоединяются, кажется, духовые. Люди затихли, удивленно оглядываясь, а мелодия становится громче, и по ней будто идет рябь от пианино, только не растворяется, а, наоборот, становится четкой и монотонной. Она набирает обороты и раскачивается туда-сюда все сильнее, а потом вдруг падает, непонятно разваливаясь на рыхлые куски, потому что я мокрыми варежками не поймала, и снова снеговик без головы остался, а я только камешки в темноте отыскала, чтобы глаза ему сделать. Вступают духовые, и мелодия будто становится шире, как щель рядом с номерами квартир на ржавой железке, из которой носилки несут два дядьки и болтают о своем, будто на носилках ерунда какая-нибудь, и дверь у машины не открывается, и носилки в снег с коричневыми пятнами ставят, и маме говорят, что надо еще добавить за то, что по лестнице несли. А потом из-за скрипок, кажется, мелодия светлее становится, и безголовый снеговик золотисто блестит, и весь пустой двор блестит, потому что-то из-за дома трехэтажного огромное непонятное существо выходит с густыми цветами на широких золотых крыльях, десятками разноцветных глаз на доброй голове, и ступает по лужам пушистыми лапами прямо ко мне, пока мама по карманам куртки роется, чтобы сигарету с желтым фильтром прикурить. Стена гаснет. И появляется Мелани.

Позади кто-то визжит. Пятиметровая Мелани в роскошном золотом платье в пол смотрит на нас сверху вниз, стоя на широком тротуаре. На ее ключицах сверкает массивное бриллиантовое ожерелье. Упругая грудь в вырезе платья поднимается в такт дыханию, а волосы тяжелыми локонами опускаются на сияющие плечи. Ее длинные спортивные руки сложены внизу живота.

– Охуеть, – шепчет Миша.

Перед камерой торопливо встает молодой парень в белой рубашке. Второй, в кепке, подключает к камере провода и просит посторониться людей, которых вокруг все больше. Стена нависает над нами слепым черным пятном, а Мелани, окинув нас взглядом, широко улыбается полными красными губами.

– Дамы и господа, добро пожаловать в музей Мелани Алдерман, – ее глубокий голос заглушает шум машин. – Это один из пяти музеев, которые в этот момент открываются по всему миру. У меня было время, чтобы собрать достойную коллекцию. Теперь я хочу поделиться ею с вами, – стена позади Мелани приходит в движение. Ее поверхность изгибается и, кажется, плавно опадает вниз. Мелани поднимает подбородок: – Когда я была маленькой, отец отвез меня в Лувр. Тогда я решила, что когда-нибудь создам собственный музей, – она довольно улыбается. – Полагаю, у меня получилось. Эту коллекцию я собирала всю жизнь, – куба больше нет, а над невысокими домами возвышается неясное черное пятно. – Эти музеи – мой дар и небольшая часть благотворительного фонда Мелани Алдерман, о жизненно важных инициативах которого я расскажу в следующий раз, – Мелани задумчиво наклонила голову. – Мы давно не виделись, и я очень рада вернуться. Добро пожаловать.

Она хлопает ладонями и распадается на маленькие светящиеся точки, которые гаснут в воздухе, будто искорки от сигареты, а под черным пятном мягко загорается золотистый свет. Густые сосны выросли над тротуаром и домами, будто здесь всегда был лес. Между толстых стволов убегает, прячась в траве, кирпичная дорожка. Бесформенное пятно в небе еле заметно пульсирует фиолетовым, а потом наливается равномерным светом, и видно высоченную скалу, что немного наклонилась и вот-вот упадет на мелькающие фары. Над соснами сверкает верхушка золотой арки, что будто вырублена в фиолетовом монолите с золотыми прожилками. А по бокам от арки тянутся высоко вверх ряды тонких колонн. Слева, на высоте пятого этажа, они держат широкий уступ, на котором растут подсвеченные березы и дубы. Вытянувшись над отвесной стеной, уступ, будто дорожка, ведет к замку, что блестит шпилями на башнях еще выше. Золотые прожилки будто пульсируют, освещая другие башни, тут и там разбросанные по скале. Над ними, похожие на вкрапления бриллиантов, переливаются подсвеченные прозрачные камни, а еще выше стена заросла белыми, синими и фиолетовыми цветами. На сосну, что тихо покачивается на ветру, садится ворона.

– Охренеть шоу, – выдыхает Миша. – Что за музыка такая? Будто, блин… – и озадаченно чешет нос.

– Да музей снимай, а не меня! – громко говорит брюнетка, опустив микрофон. Люди идут к высоким деревьям, а справа с протяжным скрипом тормозит автозак.

– Пойдем глянем, – Миша шагает к зданию, подняв камеру. Между деревьев мягко пульсирует и будто движется золотой свет. Пахнет настоящим хвойным лесом. Валерий Сергеевич мне в таком показывал, как грибы собирать. Только мы в тот раз почему-то ничего, кроме поганок, не нашли. Дорожка из черного камня изгибается и прячется за толстой сосной, а на нее уже ступает парень в синей ветровке. Он поворачивается к блондинке рядом.