Сегодня щи с добрым куском говяжьей грудинки она дома варила, хотя, по-хорошему, надо бы керосин поберечь. Ну да ладно, зато кастрюли не таскать туда-сюда, а керосину себе в бидончик после отольет. Невелика задача. Налила в судок порцию щей, положила жаренной на сале картошки с грибами в банку, прихватила перья зеленого лука.

– Кушай, Савельич, на здоровье!

Остальное домашние доедят, хватает нахлебников.

Прошла на соседский участок не кругом через улицу, а сквозь маленькую дверку в общем их заборе, что ей Савельичевы сыновья устроили. Калиточка, спрятанная за сараюшкой, запиралась на щеколду с Николая Савельевича стороны. Запор был скорее для порядка приделана, да чтобы ветер калитку не распахивал, потому что дотянуться до него отовсюду было легко и просто.

Натоптанная тропинка вела Матрену мимо яблонь и ягодных кустов, и она привычно про себя досадовала на упавшие яблоки и засохшие черносмородиновые гроздья.

– Соберу сегодня на зиму в чай заваривать, – решила она, – падалицу почищу и повешу на нитке. Будем печку топить, она и высохнет. Антоновка пусть до морозов повисит, только слаще станет.

Дверь на террасу оказалась заперта. Стало быть, барин изволит где-то шляться, и ежели повезет, до его прихода она все дела успеет переделать. А то зыркает на нее из-под очков своих, словно на врага народа. И следит за каждым шагом.

– Нет, меня ты просто на «авось» не возьмешь, – думала Матрена, нашаривая ключ за отставшим дверным косяком.

Ключа не было.

Она поставила сумку на ступеньки, чтобы ловчей было искать в кривой неглубокой щели, но и снова ничего не нашла. Это раздражило ее до крайности.

– Да что такое творится, люди добрые! – Возопила она, вызывая то ли к окрестностям, то ли сразу к небесам. – Где это видано – дверь затворить и уйти! А я стой здесь, как сирота казанская?

Молчание небес и окрестностей было ей единственным ответом.

– Ах ты, старый хрыч! – разъярилась не на шутку Матрена. – Будешь над женщиной издеваться, гонять ее туда-сюда с тяжелыми сумками. Вот тебе, накося-выкуси!

Она сложила кукиш и повертела им, показывая всем сторонам, небесной в том числе. После того дернула дверную ручку со всей силы, и мелкий язычок хилого замка немедля выскочил из паза.

– Так-то, – удовлетворенно утвердила Матрена, подхватила с крыльца сумку и, как ни в чем не бывало, проследовала внутрь.

Николай Савельич не злоумышлял никого обидеть, и ключ от дома прихватил с собой исключительно по рассеянности.

Вышел прогуляться ненадолго. Сходил на почту. Заглянул на рынок, полюбовался на дары природы. Какая же это красота! День субботний всегда был самым торговым, сегодня тут к картошке да морковке, репе да петрушке прибавились тыквы и кабачки, груши, виноград.

Попробовал творог домашний, и не удержался, приобрел немного. Желтоватый, слоистый, тот напомнил ему довоенные годы, со степенной коровой Муркой, жившей в сарайчике на задворках огорода, Милицу с бидонами и кипячеными марлечками. Сметанки тоже взял маленькую баночку. Сложил в прихваченную на всякий случай авоську вместе с купленными на почте газетами. Полез в карман за портмоне, и на дверной ключ наткнулся.

Конечно, удивился и обеспокоился своей забывчивостью, но торопиться домой все равно не стал. Полюбовался еще на овощной ряд, посмотрел на живность – куры, петухи, котята. Внимание его привлек мирно лежащий в круглой корзинке похожий на медвежонка пухлый толстолапый и крутолобый серый щенок с младенческими голубыми глазками.

– Хорошо бы песика завести, – вдруг подумалось ему. – И охрана, и компаньон.

Собак они никогда не держали, так сложилось. Коты в дом приходили, парочка даже прижилась, особенно хорош был первый, сибирский, прозванный за роскошные бакенбарды Обломовым; в отличие от своего тезки – красавец и игрун, отменный крысолов. А вот собак – нет, не было.

Николай Савельевич хотел было к щеночку прицениться, но понял, что если только рот откроет, то без приобретения не уйдет. Взять же домой живое существо – дело ответственное, требует вдумчивого подхода. Надо все обмозговать, как следует, взвесить «за» и «против». Никаких скоропалительных решений! Да и согласовать с сыновьями требуется (как он последнее время говорил – «по инстанции»).

Так заключил Николай Савельевич. И пошел себе подальше от искушения.

Ноги сами понесли кружным путем, вдоль речного обрыва, мимо старых дач, каждая из которых была для него целой историей, похлеще любого романа. Вот эта развалюха с покосившейся башенкой, заросшая бурьяном, была дачей фабриканта Ветошкина, средоточием мезенской светской жизни. На ней проходило обычно одно из главных событий мезенского лета – костюмированный бал. В 1914 году, перед самой войной, на таком балу барышня NN выступила в необычайном костюме «Шум моря» и произвела фурор. Николай Савельевич ей так рукоплескал, что Милица даже слегка приревновала. Хотя сама была премирована ценным призом – китайской эмалевой вазою – за костюм «Розан». Наряд из розовой тафты, весь усеянный рукодельными бутончиками, был продан впоследствии здесь же на благотворительном аукционе Земской организации помощи больным и раненым воинам. Собрали тогда немаленькую сумму, несколько тысяч. Сам Ветошкин пожертвовал тысячу, Олексеенко – пятьсот рублей.

После революции здесь был временный совет расположен, затем домишко творческим людям отдали. Никто уже и не вспомнит, когда и почему получила дача лирическое прозвище «Минутка». Но независимо от того исправно трудилась, помогая создавать новую культуру. Журналист Кравцов-Фридман тут жил, когда не по фронтам ездил, после расстреляли его за шпионаж. Брат его художник–карикатурист Ефим Борисов следом поселился, время от времени приглашая знакомых своего круга. А какой круг понятно – сплошная творческая интеллигенция. Известно, что соавторы самого великого сатирического романа тут любили время препровождать. Даже сам Шолохов как-то в этой даче лето летовал, по слухам, в башенке «Минутки» зародился у него замысел романа «Тихий Дон». Такое вот место необыкновенное.

Рядом скульпторша Нерепина обитает, главная по портретам Владимира Ильича Ленина. Огромный лес стоит на ее участке, непроходимый и нетронутый, так что дома и не видать совсем. А у дома – все скульптуры, фигуры, так Милица говорила, а Милице сам председатель поселкового совета рассказывал. Скульпторша для Гущинской привокзальной площади вождя мировой революции в полный рост делала, а поселковому совету, не по заказу, но от широты душевной, подарила бюстик небольшой для вестибюля. И в библиотеку – еще поменьше сотворила, простенький, гипсовый.

Николай Савельевич отметил, что вождь сначала получался у мастерицы хоть и интеллигентным, но скуластым, с хитроватым простонародным прищуром. После же прищур исчез, взгляд приобрел орлиность, лоб стал выше, а скулы – умеренней.

– Да и правильно, – думалось ему, – ведь тут не портрет, а общий образ получается.

Зовущий в светлое будущее, как уверял сын Николай, ярый коммунист, не последний человек в парторганизации. Владимир же, по должности партийный, имел склад ума скептический, потому в диспутах о будущем больше отмалчивался или вышучивал участников.

Николая Савельевича вернул к действительности мирно накрапывающий дождик.

– Что же я медлю, – попенял он себе, – там, поди, Матрена принесла обед и стоит у закрытой двери. Хоть бы догадалась домой уйти переждать, а то намокнет вся. Потому что несообразительная баба. Еще придется у нее прощения просить.

Дождик припустил пуще, и Николай Савельевич сделал то же вслед за ним.

Матрена щи перелила из судка в маленькую эмалированную кастрюльку, поставила на керосинку, но зажигать не стала. Придет хозяин – подогреет. Задерживаться она не собиралась.

Пока надзору нет, решила пройтись по дому. Бусики аленькие наверху в спальне манили ее, покоя не давали. Так и просились в карман передника, но Матрена не брала, побаивалась. Другое дело сережки, – вещь малая, незаметная.