Самым сложным оказалось дождаться пока он уснет и не задрыхнуть самому. Паленый долго возился, шуршал страницами книги и что-то даже бубнил потихоньку себе под нос.

Но я выдержал! И, когда наставник, наконец-то, засопел размеренно, я аккуратно, стараясь издавать как можно меньше разного шорканья, выбрался из комнаты. Потом так же, ступая на цыпочках обутыми лишь в носки ногами, прокрался к складу, со всеми возможными предосторожностями достал из-под железок рюкзак и, подхватив на выходе сапоги, выбрался за дверь.

Створка, легко щелкнув замком, закрылась, а я сполз на пол и настороженно замер. За спиной вроде было все тихо, да и в зале, как ожидалось — уже малолюдно. Только за одним из столов человек пять продолжали играть в карты. Но звук чокающихся стаканов и невнятные, громкие возгласы под них говорили, что парни по ходу пьяны неслабо, и это давало надежду, что они еще и невнимательны.

Не поднимая головы над перилами, я натянул сапоги и, отслеживая компанию через просветы между балясинами, так же, пригибаясь, стал спускаться вниз. Выскользнуть удалось, кажется, незамеченным… еще бы вернуться получилось так же.

На улице стояла тишина. Над дверями столовых залов лампы были потушены. Витрины магазинов и вовсе оказались закрыты щитами. Фонарь горел только над крыльцом медпункта. Да еще, кажется, в окнах в трех над ним теплился едва различимый свет.

А движение я смог заметить лишь возле самой заставы — кто-то из хранов видно прохаживался вдоль ворот.

Общее освещение, как и положено, было выставлено на ночь, а там, где у действовавших лифтов заканчивалась редкая цепочка фонарей, казалось, и вовсе начиналась полная темнота.

Но я знал, это именно, что только казалось, на самом деле стоило миновать границу явного света и дать привыкнуть глазам, как все станет прекрасно видно — ночное освещение, это, считай, то самое, аварийное, которое горит на всей территории Корабля, даже неиспользуемой.

Так что, старательно прижимаясь к стенам зданий, я безбоязненно двинулся вперед. Достиг перекрестка, рывком пересек его и, миновав последний освещенный перед лифтами пятачок, нырнул в темноту, которая, как и ожидалось, почти сразу стала вполне проглядываемой.

Дальше было проще. Уже бегом проскочил второй перекресток, а там и третьего достиг, где без проблем открыл дверь опорного пункта охраны.

Оказавшись внутри и убедившись, что окна укрыты плотными жалюзи, включил фонарь. Не знаю, что я хотел тут увидеть, но местная обстановка меня не то, что не потрясла, но даже не заинтересовала. Так только, удивление немного взяло — вроде и стоит тут все со времен праотцов, но выглядит как-то очень уж обыденно. Довольно большая каюта, на входе стойка, как в госпитале или в вестибюле перед кабинетом нашего заведующего в интернате, а дальше столы, стулья, полки вдоль стен.

Впрочем, никаких книг или папок на тех полках не наблюдалось, столы стояли пустыми и даже мелочевки, называемой личными вещами, нигде видно не было. Понятно, отсюда все нужное и не нужное выгребли давно.

Я обошел стойку, расположенную углом, и отомкнул замок на второй двери. Выглянул. Улица, естественно, была пуста и тиха, а цепочка ламп аварийного освещения, как и положено ей на кольцевых линиях, терялась вдалеке за поворотом. Впрочем, может и не терялась, а просто меркла в темноте, не сумев справиться с нею.

В общем, ничего интересного или необычного на улице не обнаружив, я захлопнул дверь и прошел во внутренние помещения полицейского участка. Все ж мне следовало поскорей припрятать вещи и поспешить обратно в казарму.

Возвращался так же — бегом по темноте и крадучись вдоль стен там, где горели фонари. А вот на входе в казарму, как лбом в стену впечатался!

За крайним к входу столом, там, где в день моего прибытия сидел Валет, сейчас обнаружился Паленый. И расположился он лицом к дверям, так что первое же мое аккуратное заглядывание было им замечено сразу.

Взгляд наставника своей тяжестью ничего хорошего не предвещал. Тем более, что перед ним стоял стакан и початая бутылка, в которой светлой жидкости убыло уже не меньше, чем на треть.

Я бочком-бочком, не спуская с него глаз, вписался в щель между створками и сразу подался к лестницы.

Естественно, мой маневр не удался.

— Ну, и где ты был?! — придавило меня, и на пару шагов не успевшего приблизиться к ступеням.

— Гулял… — а что я мог еще сказать?

— Да, ну? — не стал пока разоряться и наставник.

— Ага, — закивал я, ища оправдание, — захотелось что-то, не спалось.

— Выспался, значит…

— Угу… — замотал я башкой усиленней, делая еще шаг к лестнице. — А ты что тут делаешь?

— Захотелось что-то, неспало-ось, — передразнил он меня.

— Понятно, — не стал я обижаться на издевку и рванул со всей дури вверх по лестнице.

С размаху вставил ключ в замок, заскочив в отсек, скинул обувь и, не теряя времени на поиск тапок, погнал в каюту. Там содрал с себя одежду и бухнулся в постель, замотавшись в одеяло с головой.

Паленый нарисовался вскоре. Я, понятное дело, не то, что уснуть, но и дух-то перевести не успел.

— Вот что, малой, — голос у наставника, как ни странно, был не злым, а усталым, — ты это… в одиночку-то не сильно активничай. Помни, что с твоим предшественником случилось, когда он посамодельничать решил. Без поддержки своих, никогда ничего хорошего не получается. А кто у тебя ближе всех сейчас? И не надо мне про сержанта Робуста заливать…

И хотя я молчал, но у Паленого так гладко выходило разговор вести, будто и мне удавалось в нужных местах реплики подавать.

— Сержант, он ведь где? Правильно, далеко. А здесь у тебя никого ближе меня не имеется. Так что ты подумай, пока не стало поздно, может, что-то рассказать хочешь. И запомни главное, мы своих не выдаем.

Более он ничего говорить не стал и по звукам я понял, что он принялся раздеваться.

«Тебе-то я может все и рассказал бы, ты мужик правильной. Но ведь Стояк еще есть, а он и твой командир тоже. Как ты поступишь, если его решение будет обчистить каюту Александра? Чью сторону возьмешь? Мы же оба тебе свои…»

Под этот, уже собственный диалог без собеседника, я и уснул.

С того странного разговора, состоящего, считай, из одних монологов, прошло десять дней. Паленый тему больше не поднимал, и я был этому очень рад. Но плохо было то, что сам он об этом, хоть и не говорил, но в уме, похоже, держал, и меня от себя почти не отпускал. Особенно в первую половину дня.

А что это значило? Ага — я не мог слинять на третий уровень, не рискуя тем, что не успею вернуться к десяти вечера, к отбою. Что наставник понял про меня и мои проблемы, о чем догадывался и что себе надумал, я не знал. Но к сегодняшнему, десятому дню, уже начинал переживать, что до обговоренного с Сайрусом срока в две недели, могу не выбраться совсем.

Первые дней пять я старался вести себя так, как повел бы, если бы со мной ничего не случилось в «золотом районе». По крайней мере, пытался представить такую ситуации и вести себя соответственно.

Ходил к друзьям, тем более, что это действительно следовало сделать. Ведь мы теперь были раскиданы по всему Кораблю и, если откинуть проблему с невозможностью попасть пока в каюту Александра, мне действительно было интересно, как мои парни устроились на своих новых местах.

Так что в первый день по своему возвращению из рейда, я вполне искренне радовался предстоящему общению с друзьями.

Утро у меня начиналось с пробежки на противоположную сторону улицы до почтового ящика, который висел у входа в общагу агриков. Я писал тому из парней, с кем собирался встретиться. Хотелось, конечно, со всеми вместе, но помня о настырности Паленого и его неусыпном внимании к моим делам, я решил пока для наглядности потусоваться с каждым в отдельности.

Потом, отведя к обеду навешенные на меня наставником обязанности: уборка в командном отсеке, в общем холле… типа наша очередь подошла, хотя у меня создалось стойкое убеждение, что он с кем-то поменялся временем… и, настрелявшись из фаербласта на полигоне, я убегал наверх — на Торговую площадь, где и встречался с друзьями.