– Боюсь, твоя бабушка так не считает.

– Тю! – отмахнулась Соня, – Да что она теперь может? Не боись, прорвёмся! Ты – это ты, и если она этого до сих пор не усекла, то я выдра!

И, словно почувствовал, что кто-то о ней вспоминает не слишком добрым словом, из артистической вышла Люда Цахер и гордо двинулась в нашу сторону, расплескивая черничный гнев на окружающее пространство.

– Атас, братва! – перекрестилась Мармеладова и спряталась за нашими спинами. Все, включая Ульку, вытянулись по струнке, когда женщина к нам приблизилась.

Она ещё ничего не успела сказать, как вдруг Софа выскочила вперёд и завопила:

– Не ругайте Зиииину! Она не специаааально! Она такая, потому что такая, и как Моцарт, и даже лучше! – и вцепилась в руку оторопевшей Людмилы Романовны.

– Детка, – мягко, насколько это было возможно, отодрала от себя Софу женщина, – Я никого не собираюсь ругать.

Я удивленно уставилась на учительницу.

– Разве я не сорвала выступление? – спросила я.

– Разве? – переспросила она, буравя меня взглядом, – Это ты сама так решила?

– Ну... я слушала других, и…

– Другие не ты, – отрезала бабушка Сони, – А у тебя, определенно, свой путь. Сразу было понятно, что по всем меркам ты выходишь за рамки привычного. Сегодня я окончательно убедилась в этом. Что ж, – она вздохнула, – Нам потребуется другой подход в занятиях, – Люда Цахер подарила мне скупую улыбку.

А я только и могла, что потрясённо глазеть на неё, и осознавать услышанное. Значило ли это, что от меня не отказывался знаменитейший профессор консерватории? Несомненно. И что-то в этом было определенно необычным, раз даже Соня присвистнула.

– Ба, тебя что, дядя Лёня уговорил на бокальчик коньячку, перед выходом из дома...? Я просто предположила, не нужно меня убивать, – она скукожилась под суровым взглядом.

– В общем, нам многое предстоит обсудить, – как всегда дипломатично проигнорировала внучку женщина, – И, несмотря ни на что, тебе придётся многое исправить и многому научиться, так что... до встречи на уроке, – бросила на прощание Люда Цахер и, мельком оглядев всю мою бравую команду, поспешила вернуться в зал, где скоро должно было состояться выступление Яши Рубинштейна.

– Вот это женщина! – выдохнула Уля, – А что за «другой подход»? Почему тебе требуется особенный подход? – озадачилась Уля.

– Потому что я – это я, – выдала я прописную истину, на которую дружно закивали две Сони, одна с пониманием, а другая за компанию.

Уля оглядела нас, зависших с задумчивыми лицами, и вздохнула, закатив глаза к потолку.

– Ладно, я-то всегда знала, что ты больная на всю голову, Шелест, – она захохотала и увернулась от моей руки, – Ладно, не будем о грустном... Зинка, пошли уже, день рождения сам себя не отпразднует, – хлопнула она в ладоши.

Я застыла.

Ну кто в здравом уме мог забыть про собственный день рождения? Разве что кто-то, увлечённый новизной ощущений в жизни куда как больше, чем каким-то там однодневным ежегодным мероприятием.

Соня потёрла руки и кровожадно улыбнулась:

– Сейчас кое-кто накатит от души... исключительно некультурно!

Они, удивительно синхронно, точно сговорившись, подхватили меня под руки, и потащили неведомо куда с самыми что ни на есть недобрыми целями.

Как оказалось, праздник, о котором я и знать не ведала, проходил в квартире Ромашко, небольшой, но уютной студии, где собралась, к счастью, немногочисленная и уже привычная компания друзей.

Хозяин встретил нас широкой улыбкой, многозначительно подняв бровь при виде Мармеладовой, которая упорно игнорировала его прямой взгляд. Не знаю, что у них там происходило, Марат помалкивал, а задушевные беседы были не моим амплуа, так что я оставила догадки, и просто решила, что это их личное дело.

– Как вы вовремя, – он моментально полез ко мне обниматься, но замер, бросив косой взгляд за спину, видимо, ожидая чьего-то возмущения, и ещё один на Соню, – А, пофиг, один раз живем! – и по-дружески, быстро, сжал меня в очень крепких объятиях, – Мои поздравления! – достав откуда-то праздничный колпак Паша взгромоздил его мне на голову, – Не болей, почаще улыбайся, и если решишь бросить своего пингвина, ты знаешь мой ном... да понял я, понял, – короче, счастья там, любви, – пробурчал он, – И давайте уже, наконец-то, за здоровье именинницы, что ли… – он отправился к бутылкам с чем-то подозрительно крепким.

Я посмотрела на Северского, который тоже, с легкой улыбкой, разглядывал меня и наверняка угадывал каждую возникающую в моей голове мысль. Почти сверхъестественная способность этого парня читать меня, точно открытую книгу, поначалу очень удивляла, а потом я привыкла, и решила, что судьба оказалась куда прозорливее меня и подарила в спутники самого подходящего на свете человека.

Рядом с ним стоял симпатичный брюнет с хищными серыми глазами и носом с солидной горбинкой. Это был уже знакомый мне Марк Зарубин – прибывший из-за границы на замену Северскому стрелок.

В памяти всплыл разговор, который успокоил на тот момент мою взволнованную судьбой Северского, по моей вине вляпавшегося в неприятности, душу.

– Марат, что ты планируешь теперь делать?

– Снова переживаешь? Боюсь, твои методы решения проблем мне категорически не нравятся.

– Но нельзя же просто так взять и сдастся! Ты сам говорил, что бороться нужно в любом случае.

– Это так, – парень улыбнулся, припоминая что-то, – Волнуешься?

– Да нее, – отмахнулась я, – Зачем мне?

Марат хмыкнул.

– А что ты имел в виду, когда разговаривал с Сережей? Ты на самом деле в силах... уйти от Соколовского? – этот дяденька не показался мне тем, кто мог запросто упустить из рук удачу.

– Я нашёл отличную альтернативу. Кстати, твой брат мне сильно в этом помог.

– Миша? – удивилась я.

– Да. Помнишь, когда мы в баре выходили с ним поговорить? Он тогда сказал, что не хочет видеть свою сестру с участником сомнительных подпольных игрищ. Но от Захара Соколовского не так-то просто уйти, разве что нужно было предложить ему что-то действительно стоящее взамен. А твой брат во Франции не только с Оливье познакомился. Есть ещё кое-кто, говорят, непревзойдённый мастер стрельбы, Зарубин Марк. Вот его-то мы и решили сыграть.

– Но где гарантия, что он будет не против?

– Парень рвётся вернуться на родные земли – а тут возможность. К тому же, они с Дюпоном давние друзья, и если этот тип поговорит и обрисует ситуацию, то дело выгорит. Не беспокойся, все будет хорошо, – он погладил меня по голове, но успокоилась я лишь наполовину.

– Марат, твой отец...

Глаза парня равнодушно замерли на одной точке.

– Мама давно советовала наладить с ним отношения. Она простила его, а я не смог. Может быть, это знак, что пора пересмотреть свои взгляды, – Марат криво ухмыльнулся.

– Прости, – я все ещё не могла простить себя за то, что невольно стала причиной его неприятностей.

Парень обнял меня.

– Все это ерунда, – отрезал он, и тихо добавил, как будто просто мыслил вслух, – Все, что угодно, для тебя...

А потом Миша уехал, увезя с собой французское чудо по имени Оливье, которое долго улыбалось мне на прощание и хлопало незабываемыми небесными глазами, а потом вернулся с другим, куда как менее колоритным персонажем, но который неожиданно стал важной фигурой для меня и Марата. Он был в меру приветлив, приятен, говорил с каким-то иноземным флером и привлекал много девичьего внимания, достаточно быстро сошёлся с Северским и даже мне показался вполне сносной личностью.

Похоже, что и Соколовский оценил по достоинству замену и даже почти без прений расстался с фигурой Северского, напоследок устроив грандиозную битву между ним и новоприбывшим. Это была единственная игра, на которой я побывала, и я ужасно волновалась за Марата, который сыграл в итоге с соперником вничью. Они стоили друг друга, так что никто ничего не потерял, разве что Серёжа Татарский с унылым лицом разглядывал нового оппонента и, должно быть, размышлял о своей горькой доле.