– Это никуда не годиться, темы не выделяются, одновременное звучание ни к черту, ты теряешь мысль, и совсем не следишь за динамикой. Детка, здесь написано «пиано», а не «сдохнуть»! Интермедии у тебя безликие и скучные. Я почти заснула на второй части сонаты. Ты точно не перепутала слушателя? Мы не в доме культуры, девочка, здесь нет вечно восторженных людей. Что за примитив фразировки, такое чувство, что ты никогда не слышала, как исполняют эту, бесспорно, популярную вещь. Шопена ты чувствуешь, но совсем не думаешь головой, а одними чувствами доедешь только до ближайшего туалета, где и можешь испустить эти шумы в самое нутро унитаза, потому что больше это ни на что не годиться…
Она продолжала долго, заставляя меня сникать и понимать, что никогда я еще не была более близка к пониманию ничтожности своих стремлений. Что я, самоучка, хотела кому-то доказать? Почему повелась на пару восторженных отзывов тех, кто был далек от музыки? Зачем не слушала родителей и брата?
Это длилось недолго, а после своей разбивающей меня на части речи женщина замолчала и, как и прежде, уставилась на меня тяжелыми глазами.
Я поднялась и скрылась от нее и своего стыда завесой волос.
– Я пойду, – едва слышно произнесла я и сделала несколько шагов в сторону двери.
– Если хочешь хоть что-то из себя представляясь, вкалывай, как проклятая. Только слабаки жалеют себя. Никогда не давай себе спуску. И помни, что нет предела совершенству. Можешь идти, – она отвернулась, показывая мне, что я больше не представляю ровным счетом никакого интереса.
На улице было облачно и прохладно, почти также, как на душе. Лавочка приняла мою одинокую фигуру, скрючившуюся и затравленно уставившуюся в пустоту. Северский обещал забрать меня через час, но было еще слишком рано, и до его приезда мне предстояло взять себя в руки, чтобы не показать жалкой и уничтоженной, и загнать вглубь себя съедающие меня мысли и не показывать боли.
Однако машина подъехала почти сразу, а из нее, к моему удивлению, вышел совсем не Северский, а какой-то безликий дяденька в костюме, скорее всего водитель; приглядевшись, я поняла, что машина, хоть и была похожей, но всё таки принадлежала совсем не Марату. А мужчина, тем временем, приблизился ко мне и заговорил.
– Зинаида Шелест? – вопросительная интонация заменила непоколебимое утверждение, однако, он молчаливо дождался моего едва заметного кивка, и лишь потом продолжил, – Прошу вас, следуйте за мной, – указал он на машину, которая вызывала во мне лишь чувство опасения. Если ее прислал Северский, то почему не написал об этом; если же нет, то вставал вопрос о том, в какую сторону кричать караул, и смогу ли я запомнить номера прежде, чем окажусь в непроницаемом салоне?
– Вы от Марата? Если нет, тогда объяснитесь, – встала я напротив мужчины в позу, с надеждой, что он понял по ней, что я не собираюсь сдаваться просто так.
– Девушка, – улыбнулся он тонкой профессиональной улыбкой, – Не бойтесь. Один очень серьезный человек хочет с вами поговорить. Никто не собирается тащить вас силой, но я надеюсь на ваше благоразумие и понимание, – он добродушно мотнул головой и посмотрел на меня непроницаемыми глазами, эмоции в которых душились всё то время, что этот человек проводил на работе.
И я, точно укушенная безропотностью, с некоторой долей любопытства последовала за ним, даже не пытаясь убеждать себя, что так поступают только наивные глупышки из кинематографа. Потому что, когда всё идет не по плану, жизнь становится самым настоящим фильмом, и ты перестаешь завидовать любимым героям, которым, оказывается, не так-то и легко переносить в одиночку страдания. Это красиво только в рамках экрана, когда кадры сменяются слишком быстро, чтобы успеть заскучать, а на смену им приходит негаданное счастье. На деле, только эта опасность и может на некоторое время спасти тебя от горя, поэтому ты, даже не зная наверняка, что с тобой ничего не случится, всё равно идешь ей навстречу.
А потом, спотыкаясь о собственное любопытство, недоверчивым взглядом смотришь на Бориса Демидова, и не веришь своим глазам.
– Привет, – необычайно дружелюбно скалится акула бизнеса и хлопает рядом с собой ладошкой, – Присаживайся, Зина.
И в то время, как один из самых именитых бизнесменов города ведет себя, как мой старый добрый дядюшка, что никак не вяжется с его дорогим костюмом, парфюмом, водителем и прочим, я мысленно, и, скорее всего, даже внешне, недоумеваю и ошокирываюсь. Словосочетание «очень серьезный» не до конца описывает явление в лице Бориса Демидова но мою голову. А то, с каким интересом он на меня смотрит, и вовсе попахивает шоу «необъяснимо, но факт», или чем-то подобным.
Благородное лицо, которое смотрит на меня, едва я оказываюсь в салоне, кажется смутно знакомым и до боли на кого-то похожим своими аристократическими чертами. И чуть позже до меня доходит, что передо мной отец Васи, моего бывшего парня, который, как он сам сказал в последнюю встречу, был решительно настроен меня вернуть.
Слишком решительно, как по мне. Я и не предполагала, что парень осмелится на такой отчаянный шаг, как обратиться к собственному отцу, чтобы силой его влияния склонить меня к желаемому результату.
– Ну, давай знакомиться, меня зовут Борис Дмитриевич, – протянул он мне руку, которую пришлось пожать, попутно отвечая; было достаточно странно представляться друг другу, поскольку мы и так знали эту информацию. Но официальная часть также важна для разговора, как тамада для свадьбы – что-то должно разогреть людей и приготовить их к последующим шокирующим событиям.
– Как ты наверняка знаешь, я являюсь отцом твоего парня, – на этих словах он хитро прищурился, а я робко, но уверенно возразила.
– Мы с ним больше не вместе, – и увидела в ответ сначала искреннее недоумение, а затем и удивление. Похоже, Вася не успел посвятить отца в произошедшие события, если вообще собирался. В таком случае, возникал вопрос какой статус был у Эльвиры Тихомировой? Если, конечно, в семье Демидовых не рассматривается практика девушка номер один и девушка номер два.
– Как быстро, однако, – поднял он брови и рассмеялся, – Хорошо быть молодым, запросто ссориться и мириться из-за всяких пустяков! Помниться, и я в свое время вот так переживал, столько драмы было, а всё ровным счетом из ничего, глупые слова, нелепые обиды… Ты, детка, не сердись на моего мальчика, я хоть с ним и не очень близок, да и, честно говоря, воспитать у меня его толком не удалось, сама знаешь, как судьба распорядилась. Вот только уверен, что человек он хороший, и если что сделал сгоряча, так искренне переживает по этому поводу. Я сам, Зина, такой, и сын у меня такой, и гордые оба, что уж говорить… А ты я вижу смышленая, понимающая, только глаза у тебя грустные! Обидел кто?
– Что вы, нет, – поспешила я отрицательно махнуть головой. Я всё еще не до конца понимала, почему отцу Васи потребовалось со мной поговорить, и с чего столько затрат времени и энергии, которые стоили, навскидку, некую круглую сумму, ради одной не самой подходящей для его сына девушки, – Просто… думала.
– Думать это хорошо. Ну раз уж так, что ты думаешь о том, чтобы прийти на день рождения моего сына Васи? – дошел он, наконец, до сути, и, видя мою растерянность и недовольство, поспешил добавить, – Знаю, что прием будет большой, люди важные… Но для меня и моего сына это очень много значит. Наши отношения могли бы стать лучше благодаря тебе. Честно говоря, меня беспокоит, что я могу его не увидеть, если тебя, Зина, там не будет. Поэтому приехал тебя просить.
Когда на тебя смотрит знаменитый бизнесмен с тревогой в глазах и говорит о том, что ты – единственная, кто может ему помочь сблизиться с сыном, это крайне неловко и попахивает отчаянной безотказностью. Кто вообще отказывает в просьбах таким людям, когда они сами приезжают для того, чтобы их озвучить?
Прочитав на моем лице сомнение, Борис Демидов добавил, едва ощутимо касаясь моего плеча рукой:
– Доставь радость старику, Зина, думаю, что это не так уж и трудно. А если поссорились, так и повод помириться какой, именины! Уверен, что в такой день все обиды испарятся.
