– Так вы вместе там учились?
– Там и познакомились, – кивнул парень, – Нас поселили в одном домике и вместо того, чтобы смириться с моим мрачным пренебрежением и холодным игнорированием и просто отстать, этот парень однажды в прямом смысле размазал меня по стенке. Меня увезли на неделю в больницу, а когда я вернулся он просто пришел и протянул мне руку, а я решил, что глупо отказываться от дружбы человека, который так классно машет кулаками. В тот момент мне это казалось важным, и я его зауважал, – улыбнулся, вспомнив свое детство Марат, – Мы и по отдельности были не подарком, а вместе стали чем-то совершенно неуправляемым.
– Стрелково-ударный броманс, – улыбнулась я.
– Выражение в стиле Мармеладовой, – ухмыльнулся он, а я пожала плечами – я была уверена, что любой, кто проведет с Соней несколько дней, неизменно начнет повторят за ней всякие, даже самые нелепые вещи. Некоторые люди обладают врожденной способностью оставлять на тех, кто их знает, яркий отпечаток, хочет того человек или нет, – Так или иначе, мы зазнались и стали грозой и младших и старших учеников, думая, что даже педагоги не имеют над нами власти. Тяжелым ударом было узнать, что всё это время нам позволяли всё это, испытывая наш потенциал. Двух маленьких звезд опустили с небес на землю и обрушили весь спектр наказаний, скопившийся за долгое время. Было больно и тяжело, но мы были слишком горды и самодостаточны, чтобы жаловаться, а суровость испытаний, как нам казалось, должна была вылепить из нас что-то большее. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что всё это имело двоякое значение, и никто тогда не был прав; однако я отделался легко, а вот Паше повезло меньше – у него до сих пор бывают приступы панических атак.
Я вспомнила уносящую с собой твое сердце улыбку и сверкающие, как звезды в ясной ночи, глаза и подумала, что по-настоящему большой силой этого парня была способность улыбаться сквозь боль и дарить людям свет, извлекаемый из собственной тьмы. Мальчик, когда-то получивший уважение за умение махать кулаками, дорос до человека, способность которого заставлять людей улыбаться, оставаясь глубоко несчастным, заслуживает настоящего восхищения.
– Неужели ни одна живая душа об этом не знала? – спросила я, отмечая равнодушную тональность тона Марата.
– Мой отец, конечно, был в курсе, и всё поощрял. Он никогда не оставлял попыток управлять мною и думал, что это научит меня подчиняться. Но та сила, которая не сломила меня, дала мне шанс избавиться от его зависимости. Я сбежал. Один человек помог мне это сделать. Я больше не нуждался в деньгах отца, а со временем всё ему вернул, чтобы не чувствовать хоть какой-то долг.
– А он…
– Мы с ним больше не общаемся. У него другая семья. Есть вещи, которые нельзя простить. Ни ему, ни себе…, – добавил он тихо, как будто позабыв про мое присутствие, невидящим взглядом рассматривая свою чашку. Потом он встрепенулся, уже осмысленно посмотрел на меня и улыбнулся.
– Я не из тех людей, кто запросто ведет развлекательные беседы.
– Мне было интересно узнать об этом, – серьезно ответила я, ловя его взгляд. На самом деле было не трудно догадаться о том, что лишись Северский своей красоты, мрачного обаяния, загадочной молчаливости и парочки знаменитых друзей, большинство влюбленных, окрыленных его популярностью наивных дурочек, полагающих, что на самом деле он может быть другим, что он влюбится, откроется, станет милым и забавным, с головой кинется в чувства, преданно поклоняясь предмету своей любви, тут же испаряться, глубоко разочарованные и обиженные, даже не задумываясь, что всё это было исключительно самообманом. Так что, едва ли я могла винить Марата в таком бесчувственном обращении к каждой из тех, кто пришел получить свою красивую картинку и ее заранее выдуманное содержимое – почему тот, от кого ждут несвойственных романтических порывов и ванильных чувств, смешных анекдотов и глупых улыбок, должен дарить свою мужественную преданность, которая и близко не родня той преданности, которую они себе выдумали; на самом деле она куда глубже и серьезнее, неразрывно связана с доверием и способностью защитить любой ценой, идет в комплекте с душевными шрамами, скрытностью и жестокостью. Влюбленность разрушается об каждый из этих элементов; любовь же способна их принять и разделить.
Мы оба с ним вели невероятно трудную партию, на кону которой стояло что-то большое и нерушимое, способное либо навсегда развести непонятно почему оказавшуюся в центре внимания девушку, размышляющую, может ли она оказаться одной из тех, кто способен принять чужие шрамы и залечить их прикосновениями своих пальцев и парня, который может и не понять, что в очередной раз оказавшаяся рядом влюбленная дурочка может быть той самой; либо навсегда связать их прочными узами, для которых и любовь и дружба, по сути, не имеют никаких различий.
Серьезная беседа уступила место пустякам и милым дружеским колкостям, а потом замерла, как туман над рекой, когда мы принялись за принесенный ужин. Я уловила момент, когда недоверие в глазах парня сменилось удивлением, а после удовлетворением, и поняла, что суп – таки удался, а китаец, стоящий в стороне и напряженно следящий за Северским, получит сегодня свою плату за потрясающе приготовленную пищу.
В какой-то момент я почувствовала себя до неприличия счастливой и тихо грелась о лучи этого чувства, понимая, что тревоги теряют свою значимость, стоит мне оказаться рядом с Маратом Северским. Он что-то говорил, а я улыбалась и не понимала ни слова, ловя взглядом блеск его глаз и кривую усмешку, пропитываясь спокойными интонациями его голоса и замирая от каждого движения в мою сторону. Эта внутренняя трепетность была родственна тому, как временами меня трогала особенно замечательная музыка, заставляя забывать обо всем и слушать, слушать без остановок и мыслей о чем-либо кроме.
Но сказки ведь принадлежат книгам, как и невероятные истории любви, а в реальности всё это разрушается о медленно открывающуюся дверь или звон дверного колокольчика.
Алена Елисеева в сопровождении неизвестно мне девушки приятной наружности приземлилась за столик в глубине небольшой кафешки и, может быть, не обратила бы на нас никакого внимания, если бы я, по нелепой случайности, не уронила бы ложку, которой размешивала чай, на пол. Девушка мельком глянула на нас, снова вернув взгляд в меню, но спустя миг медленно подняла глаза и посмотрела долгим взглядом на меня, а затем на Марата. Она сидела так несколько секунд, а потом что-то сказала своей спутнице, которая тут же кинула в нашу с Северским сторону заинтересованный взгляд, задержав его на парне, Елисеева же поднялась и направилась к нашему столику. Марат тоже заметил ее, и его глаза, как мне показалось, потемнели, но трудно было сказать насколько он рад или не рад присутствию девушки – этот парень едва ли не на каждого смотрел морозными огнями, а по моим наблюдениям Алена Елисеева частенько присоединялась к кампании друзей и, может быть, была их близкой подругой. Скорее всего, Северский был не рад, что она увидела нас вместе, потому что нелепые слухи, поползшие после того, как кто-то развесил в университете наши фотки, распространились и не сходили с уст, несмотря на то, что мы с ним не давали ни единого повода усомниться в том, что мы даже не дружим. Теперь же, когда Елисеева застала нас вместе в кафе, мы оказались в крайне щекотливом положении, ставившем под удар выстроенную схему защиты от несправедливых нападок со стороны одногруппников.
Алена мило улыбалась и смотрела на нас пытливо и показательно – наивно, но где-то в глубине взгляда скрывались заинтересованность и что-то похожее на угрозу.
– Надо же, какая встреча, – радостно сказа она, присаживаясь рядом с нами и улыбаясь до ямочек на щеках, – А вы тут… ужинаете? – обвела она взглядом наш стол и заглянула Северскому в глаза, а потом задала по-настоящему волнующий ее вопрос, – У вас свидание? Неужели слухи были правдой?
Северский не спешил с ответом; прежде он глянул на меня, замершую и не знающую, как на всё это реагировать, потом удостоил коротким взглядом очередную мятую салфетку в моих пальцах, задумчиво повел головой и только потом посмотрел на Елисееву.
