– Забавный, – прошелестела я, бросая косой взгляд в сторону лавочки, где весело смеялись ребята.

– Нравится? – прищурился Марат, облокачиваясь на невысокий железный забор и засовывая руки в карманы куртки. Я против воли засмотрелась на его игриво перекатывающиеся по лбу от резких порывов ветра русые прядки, на хищные холодные глаза и едва заметные морщинки в их уголках, на маленький продолговатый шрам на левой скуле и очень захотела сказать – да, нравится, ты даже не представляешь насколько… Пришлось одернуть себя, потому что это было чревато тем, что меня как минимум неправильно поймут.

– Перед его обаянием трудно устоять.

– И всё же?

– Нет, – твердо ответила я, и Северский как будто облегченно выдохнул. Впрочем, это могло показаться моему далеко не адекватному в его присутствии мозгу, – Я бы предпочла кого-то менее… яркого, – морозного и свежего, как зимнее утро, – Северский, чем ты не угодил моему брату? – быстро поменяла я тему, поняв, что еще немного, и меня могут разоблачить холодные проницательные глаза, – Почему он запрещает мне с тобой общаться?

Парень раздраженно повел плечами.

– Он по дурости или по незнанию влез туда, где ставки выше, чем он может себе позволить. Теперь пытается выкарабкаться сам, при этом приручив меня. Но я не домашний зверек и кусаюсь больнее, чем он может себе представить.

– В чем же дело?

– Действительно хочешь знать?

Я кивнула под его внимательным взглядом, и он поднялся, молчаливо предлагая мне проследовать за ним к машине. Никто из нас не нарушал установившегося молчания, а тишину прореживала лишь негромкая музыка, разносившаяся по салону. Старые песни, что-то из Electric Light Orchestra и Depeche Mode, что-то крутое и как нельзя кстати соответствующее Северскому и его особой суровой и неприступной атмосфере. Я бы, наверное, разочаровалась, услышав в его машине какую-нибудь пошлую современную музыку с ее примитивными гармониями и бессмысленностью содержания. А так, оставалось лишь закрыть глаза, растворившись в приятном запахе и окутывающих точно теплый плед звуках, позволяя себе помечтать о том, что я не просто случайная гостья, по злой шутке судьбы оказавшаяся рядом с популярным и неприступным Маратом Северским, и что всё это не развеется как туман над рекой, после того, как эта самая река вернется в привычное русло и неторопливо потечет, спокойно обтекая препятствия и позволяя другим перешагивать через нее, не замечая многообразия разноцветных красивых и причудливых камней и рыб в ее чистой глубине.

Когда мы остановились около театра, где я работала, я удивленно повернулась к Северскому, но тот лишь мотнул головой и вышел из машины, а мне пришлось пойти следом.

Мы вошли в соседнюю с «Орфеем» дверь. Она была такой же невзрачной и непритязательной, как будто тоже пропиталась старым духом здания, атмосферой обветшания и затхлости, и могла вести разве что в мрачные туннели с минимумом света и максимумом крыс. Но, как оказалось, за дверью прятались лесенки, ведущие в подвал, – крутые и опасно съедаемые мраком подземелья.

Я схватилась рукой за стену, вжавшись спиной в закрывшуюся позади дверь, и прикрыла глаза, стараясь побороть головокружение. Марат уже спустился на несколько ступенек вниз, но быстро вернулся, когда понял, что я не двигаюсь следом.

– Что случилось? – поднялся он на верхнюю площадку и тревожно коснулся меня рукой, – Тебе плохо?

– Высоко, – тусклым голосом ответила я, отворачиваясь от крутого спуска.

– Шутишь? Это же просто ступеньки, – недоверчиво смерил меня взглядом парень.

– Здесь даже нет перил.

– Не смешно, Шелест.

– Я похожа на клоуна? Я с детства высоты боюсь. Никогда не понимала, как можно спокойно залезть на колесо обозрения или на смотровую площадку. Мне страшно даже со второго этажа вниз смотреть. И вообще, Северский, что это за злачное место ты выбрал? Если девушку может не напугать сомнительно привлекательный район и плачевное состояние старого здания, то подвальное помещение уж точно должно насторожить.

– Ты не поверишь, сколько девушек готовы и не в такое место последовать за мной. Давай, держись за меня и иди следом – если и упадешь, то на меня.

Я оперлась одной рукой на стену, а другую положила Северскому на локоть.

– Только помедленнее, прошу тебя.

– Очень двусмысленно.

– Ха-ха. Ромашко на тебя плохо влияет.

– На меня плохо влияет интимный полумрак и рука девушки на моем теле, с которой мы находимся наедине в подвале.

– Как романтично.

– Не боишься?

– Навернуться с лестницы страшнее.

– Приятно оказаться менее опасной альтернативой. Я, конечно, ничего не имею против походить за ручку, но мы уже спустились.

Я с удивлением обнаружила, что мы, в самом деле, стояли внизу лестницы, а впереди тянулся длинный коридор. Я разжала судорожно вцепившиеся в локоть Марата пальцы и смущенно отошла в сторону.

– Спасибо.

– Идем.

За следующей дверью нас ждал не мрачный подвал и точно не логово тронутого маньяка, который запирал в нем девушек и изводил до смерти, – стильное, пропитанное деревом, блестящим металлом и порохом помещение было окутано атмосферой опасной брутальности. Впечатление подпитывалось далеко не игрушечным оружием, видневшимся на столах, и сосредоточенными мужчинами, стоявшими за стеклянной ширмой в наушниках, прицеливающимися в мишени напротив.

Ну допустим, что это стрелковый клуб, по случайности расположенный в подвале «Орфея», я поняла. Об этом говорил ассортимент специфических услуг и наглядная картинка, которую трудно было проигнорировать.

Но что мы забыли здесь с Северским, который вел меня дальше, к еще одной, расположенной в дальнем углу, двери, я не понимала.

– В чем дело? – спросил Марат, заметив мое замешательство.

– Как-то забыла упомянуть, что я пацифист. А вообще, чтобы заставить меня выслушать тебя, нет необходимости впечатлять антуражем, достаточно просто хмуро посмотреть, ты же это умеешь.

– Я начинаю думать, что ты обходишь стороной новых людей, потому что знаешь, что обязательно начнешь их вот так подкалывать, а шутку поймет не каждый.

– Ты просто плохо на меня влияешь.

– Это был комплимент?

– Нет, не он.

– Пусть так. Заходи, пианистка, – с легкой улыбкой открыл передо мной дверь парень, – Обещаю не приставлять к твоему виску оружие. По крайней мере сегодня.

Я уколола его взглядом и молча вошла в другой зал, еще более претенциозный и впечатляющий, но проигрывающий первому по размерам. Кожа, дерево, мини-бар, воздух, пропитанный металлом и порохом, – порох, пропитанный деньгами, или деньги пропитанные порохом – контролируемая опасность для тех, кто любит риск связанный с оружием.

– Я решил, что справедливо будет отплатить тебе за откровенность, – ты позволила мне послушать, как ты владеешь звуками, я позволю тебе увидеть, что ни расстояние, ни размер не являются для меня преградой на пути к достижению цели.

Я смотрела. Как он сосредоточенно и ловко достал оружие, ушел за стеклянное ограждение, отрезав меня от себя стеной тишины, надел наушники и очки, включил мишени.

Холодный и опасный, как острозаточенное лезвие, точный и быстрый хищник, безжалостный и бессердечный.

Красивый и мрачный парень, который точно не делал ничего просто так и явно хотел меня напугать, оттолкнуть от себя, заставить поверить в то, что Зине Шелест опасно иметь дело с человеком, которого она едва знает, в руках которого оружие перестает быть бессмысленной бутафорией, что лучше убежать и спрятаться, подписавшись под словами брата и сдавшись на их милость.

Пуля поражает цель – сердце пропускает удар.

Но что делать, если пуля уже давно поразила сердце, холодный металл застыл где-то в центре главной мышцы, действуя, как антидот к опасности, исходящей от точно разящего и превращающего ни во что мишени на его пути парня? Когда мишень уже перестает быть жертвой, а пуля раз за разом влетает в ее центр, потому что она сама того отчаянно желает?