– Что-то ты стал слишком неразборчивым, – спокойно сказал Северский Паше. И мне бы возмутиться столь недвусмысленному намеку на то, что я и его друг две параллельные крайности, и Ромашко следовало бы лобызать ручки вот этим двум блодинкам вместо меня, да только крыть мне было нечем, а конфронтация с этим ледяным парнем только усложнит мое и без того экстремальное положение. Но его эгоизм я оценила в полной мере – надо быть очень уверенным в себе, чтобы считать себя правым переваливать на друзей свои личные, далеко не приземленные вкусы по отношению к женщинам.

– Не жлобись, Север! Если ты в пролете, не мешай другим действовать, – странный взгляд на друга, едва заметная ухмылка мимо всех – и совсем не разобрать, что на уме у этого знаменитого Казановы университета. Чем он так задел Северского, я не знаю, но то, что тот помрачнел, если такое возможно, еще сильнее, было видно, наверное, всем студентам в столовой. Только самоубийца стал бы сейчас с ним спорить.

– Паш, не дури! – осадил друга уже Королев. – Ты же сам знаешь, Зина не из таких, – многозначительно поднял бровь и бросил косой взгляд на Ульяну – какой бы масти не была моя суть, но подруга девушки друга – это железное табу.

– И в мыслях не было, – пожал плечами Ромашко и загадочно улыбнулся. – Просто отдаю дань тонкой и хрупкой белизне этой красавицы.

– Что, Шелест, раз с Северским не вышло, решила на его друга переключиться? – раздался за нашими спинами знакомый желчный голос, заставивший нас разом переключить внимание и повернуться к остановившимся в нескольких шагах Тихомировой и Елисеевой. – Я смотрю, ты заигралась в выход из тихого омута. Не боишься сломаться?

Попытка намекнуть на угрозу участия в моей судьбе столкнулась со стеной холодной отчужденности. Сломаться может каждый, но только глупец по своей воле настолько прогнется под тяжестью слов и действий человека, который ни имеет достаточного груза аргументов в злой и завистливой душе, чтобы хоть сколько-нибудь этому поспособствовать. Но вот вопрос о том, что кто-то заигрался, можно запросто обратить против девушки – она не учла факта, что играет уже против двоих. И пусть к словам Зины Шелест прислушаются единицы, Марат Северский сумеет убедить куда большую аудиторию, в этом можно не сомневаться. Вопрос в том, чья сторона ему нужнее?

Я мимолетно глянула на парня, который стоял справа и почти касался меня рукой – что бы там ни произошло ранее, его лицо снова превратилось в холодную маску, и каждое брошенное Тихомировой слово разбивалось о стену его равнодушия, так что если она сделала ставку на свою победу, то либо хорошо его знала, если такое вообще возможно, либо играла ва-банк.

– Тихомирова, тебе что, больше яд излить негде? – выступила Ульяна, явно доведенная до предела. – Чешите дальше, куда вы там шли, и без лишней помощи разберемся! – помахала она им ручкой. Но намек ушел в пустоту.

– Просто интересно, – протянула Эльвира, игнорируя Ульяну, и обращаясь исключительно ко мне, – ты это из зависти делаешь или на зло? Надеешься, что он вернется к тебе? Узнает, с кем ты водишься, почувствует вину, и позарится на маленькую бледную шлюшку…?

Кажется, эти ее слова привели в движение застывший в напряжении шар, окруживший собравшихся. Резкие движения и вскрики – всё, что можно было извлечь из непонятного вороха событий. Едва ли я осознавала, что потянулась к своему стаканчику с давно остывшим чаем, чтобы выплеснуть его мгновением позже на удивленно замершую Тихомирову, что Ульяна, как тень продублировала мои действия, что мгновением позже Северский железной хваткой схватил девушку за руку и поволок от нас прочь, не знаю только, с целью утешить или вытрясти из нее всю дурь, что на нас уставились притихшие студенты и что по моим щекам текли самые настоящие соленые капли.

Отрезвляющий вихрь осеннего ветра заставил меня успокоиться. Уля достаточно хорошо меня знала, чтобы не пуститься вдогонку и не дать этого сделать парням – успокаиваться в одиночестве мне гораздо проще и быстрее.

Но не проходит и пары минут, как меня настигает чья-то тень. Его спокойствие отдает мрачностью. Затянувшееся молчание рафинирует воздух между нами, не наполняя его ничем, кроме опасно натянувшейся нити произошедших событий, связанных с нами обоими. Я жду, что он первым нарушит дистанцию, установленную мной, потому что нам надо к чему-то прийти и от чего-то оттолкнуться, чтобы двигаться дальше. Но он все смотрит, протыкает морозными наконечниками стрел, а я ежусь то ли от налетевшего прохладного ветра, то ли от его взгляда, и обхватываю себя руками, в одновременной попытке согреться и перестать чувствовать себя не в своей тарелке. Парень раздраженно кривится, но снимает с себя легкую толстовку, накидывая ее мне на плечи, укутывая теплом, сохранившимся от его тела, и терпким древесным ароматом.

– Шелест, я больше не намерен носиться с тобой, если заболеешь, – по-своему трактует акт собственной заботы парень, на корню срубая мой искренний порыв благодарности.

– Хорошо, когда в следующий раз соберусь упасть в обморок, буду искать место подальше от тебя, тем более, что твоя помощь чревата пагубными последствиями.

Хмуро глянул и засунул руки в карманы джинсов – скорее всего, его тоже не радует свалившаяся на голову беда в лице меня.

– Не думай об этом. Поговорят и перестанут.

– Северский, меня мало заботит чужое мнение, если ты об этом. К тому же всё, что интересует тех, кто распускает сплетни, так это твоя личная жизнь, а не мое мимопроходящее участие в ней. Интерес до моей персоны сдуется как шарик, стоит тебе появиться с очередной девушкой или утолить жажду Тихомировой.

В глазах парня сквозит любопытство – он смотрит на меня внимательно, как бы прощупывая и изучая. Я тоже смотрю; не знаю, с чего вдруг у меня появилось до них дело, видимо, после того, как я стала невольным свидетелем выяснения их отношений, меня гложет интерес, что же чувствует этот холодный парень к Эльвире и чью сторону он принял, учитывая тот факт, что откровенно некрасиво повела себя она. Важно ли мне это, сказать трудно, пока я не услышу ответ. Будет ли ответ, сказать еще труднее, поскольку я едва ли имею право задавать вопрос.

– Понятно. Значит, до мнения кучи людей тебе дела нет, но все же ты дрожишь, только потому, что один человек из этой кучи полил тебя грязью.

Он более чем проницателен, чтобы заметить, как меня подергивает, даже после того, как я уютно согрелась в тепле его толстовки. И ясно, что со стороны всё это выглядит так, словно я сознательно лукавлю, говоря о собственной непоколебимости. Но суть в том, что правда со мной, и если бы на месте Тихомировой был кто-то другой, меня бы вряд ли задело любое из брошенных в мой адрес слов.

– Тогда в чем дело, Шелест? – не унимается и продолжает сверлить меня взглядом Марат.

– Это не имеет отношения к ситуации!

– Просто ответь.

– Почему бы тебе не спросить у той, с кем ты близок?

– Близость и удовлетворение потребностей – разные вещи, – равнодушно говорит он. – Не думай, что пара обоюдоприятных ночей делает меня участливым до ее судьбы. Это ее собственный выбор, как и то, что она сознательно пыталась тебя задеть, имея за словами что-то большее, чем ревность ко мне. И вряд ли это пустая злоба, – хмыкает он, чему-то удивляясь.

– Что ты имеешь в виду? – озадаченно спрашиваю я.

– Только то, что она, видимо, считает, что ей стоит бояться конкуренции с твоей стороны, раз она так резко реагирует на всё происходящее. Не разумнее ли просто проигнорировать тебя?

Его слова заставляют меня задуматься. Неужели Тихомирова, и правда, видит во мне реальную конкурентку, даже после того, как смогла без труда увести Васю? Но это глупо, стоит лишь взглянуть на нас – и видимый разрыв в силах бросится в глаза, точно столб посреди пустоши.

– Глупости, – уверенно говорю я. – Ясно, как день, что любой предпочтет ее мне, – я бы даже сказала, уже предпочел.

– Да, Шелест, – легко соглашается со мной парень, а потом криво улыбается, и добавляет, – когда дело касается мгновенного удовлетворения низменных потребностей, любой предпочтет ее.