Оба собеседника излучали холодное равнодушие и бесчувственность. Ни одна эмоция не проступила на их лицах, скованных напускной суровостью.

— Ты оглох? — презрительно бросил Джордж, — Ты вызываешь у меня отвращение, рвотный рефлекс.

— Поэтому называл святым?

— Да меня тошнит от религиозных примочек.

— Я так и думал.

— No! Ты не способен. Твой мозг работает только, если получает команды извне.

— Конечно. Я инструмент.

— Многоразовый и многофункциональный. Правда, твое тело уже порядком износилось. Но это издержки производства.

— Все заканчивается…

— Какая шаблонная и избитая фраза, — презрительно усмехнулся Джордж.

— Ты ведь сказал, что я лишь инструмент, программа. А как иначе может изъясняться механика?

— Лучше заткнись и уходи. Не хочу сейчас тебя видеть. Мне хочется дотронуться до прекрасного, а ты просто отвратителен, особенно, если вспомнить, чем и как тебе приходилось расплачиваться за сытую жизнь в монастыре.

Альентес развернулся и пошел вдоль коридора.

— Эй, — окликнул его американец.

Парень развернулся, в его глазах вспыхнула едва уловимая и столь хрупкая надежда, которая, столкнувшись с каменным лицом Джорджа, тут же потухла и испарилась в вишневой бездне глаз Альентеса.

Гленорван швырнул в него кошелек.

— Возьми, придумай себе долгоиграющее занятие. Приказ! — кинул он и скрылся за дверью номера.

Погрузившись в круговорот земных страстей, Гленорван не скоро ощутил усталость. Но, когда все-таки это случилось, он поспешил выпроводить удовлетворенную на год вперед Лилию, и, приняв контрастный душ, улегся спать.

Все дышало расслабленной негой. Но Джордж почему-то нервничал. Его беспокоил Альентес, точнее их недавний разговор, который вышел весьма грубым и в целом, не отражал истинного взгляда Гленорвана на монаха. Наоборот, беззащитность и покорность Альентеса вызывали если не уважение, то желание защитить и уберечь уж точно разжигали.

— И что я нервничаю?! — пробурчал Гленорван себе под нос, кутаясь в одеяло, — Обычный монах, к тому же враг, какое мне до него дело? Я ведь по сути все верно ему сказал. Так они и есть… Монах для меня не может ничего значить. Это было бы слишком глупо. До смешного абсурдно!

Уняв свою совесть аутотренингом, Джордж погрузился в сладкую иллюзию долгожданного сна.

Сон действительно оказался приятным. Изнеженному женским теплом и лаской телу Гленорвана снова снились обжигающие объятия молодой женщины. На этот раз мулатки. Вскоре девушка трансформировалась сначала в азиатку, а после в цыганку, благо эфирное пространство сна позволяет происходить подобным метаморфозам. Джордж заулыбался.

Он лежал неподвижно на шелковистой траве, а девушка сидела сверху, двигая бедрами. Возбуждение возрастало и казалось настолько реальным, что Джордж во сне стал сомневаться, что он спит.

Волны удовольствия нарастали с новой силой, девушка приобретала более угловатые очертания, а свет солнца мерк. Гленорван понял, что он уже просыпается. Словно разряд тока ударили тревожные мысли, и американец распахнул глаза.

Реальность оказалась мрачным подобием яркого сна.

Верхом на спящем, до описываемого события, Джордже восседал Альентес. Единственное, что успокаивало американца, монах был в одежде, правда рубашка болталась, распахнутая на все пуговицы. На оголенной груди Альентеса, слева, где под слоем мышц и костей прячется сердце, черным пятном пульсировала свежая наколка. Даже в темноте глаз мог различить, как покраснела кожа от травмирующего рисунка. Но сам рисунок шокировал куда сильнее. Сердце величиной в аналог, с дотошно выписанными деталями органа, чернело на своем законном месте, словно рентгеновский снимок. Огромная змея, спускающая локоны своего хвоста далеко вниз, оплетала сердце в смертельном захвате. Ее острые зубы вгрызались в плоть нарисованного органа, вырывая из него куски. По раздвоенному языку змея стекала реалистичная кровь. Краски — мерцающие пятна боли, они бросались в глаза во вторую очередь. Черный змей и багровое сердце — страшное клеймо, которое избрал для себя Альентес.

— Стой, — Джордж взял монаха за плечи и остановил его несуразные подрыгивания.

— А ты твердый, — отстранено изрек монах.

— Мне снился эротический сон, — усмехнулся Джордж, — Но ты все испортил.

— А… да…

— Ты себе tattoo сделал? С какой стати?

— Просто, символизм, — в сомнамбулической манере продолжал отвечать Альентес.

— Напыщенно, — поморщился Гленорван, — Лучше слезь с меня.

— Тебе ведь приятно…

— Но не ты этому виновник.

— Ясно…

— Стало быть, змей это я, — американец провел пальцем по шершавой поверхности рисунка.

— Да, выедаешь мое сердце…

— И на что ты так неразумно потратился, — я иронией протянул Гленорван.

— Ты же сам сказал… Найти дело, которое бы заняло много часов. Я послушно выполнил твою волю.

— Да уж. Здоровый рисунок, на половину груди, а хвост вообще чуть ли не до ремня штанов доходит. И не жалко?

— Чего…

— Действительно, я порой задаю наивные вопросы, — снисходительно произнес американец, — Ты запросто распрощался с глазом, что тебе до кожи-то.

— Да… Джордж, ты ведь теперь не возражаешь… Давай?

— Что тебе вновь приспичило?

— Ты знаешь. Я не могу понять твоего отношения к себе. У меня в жизни такого еще никогда не было… Не укладывается в мой привычный сценарий взаимоотношений. Я должно все вернуть в нормальное русло.

— Чего там себе под нос лопочешь?

— Ты нарушаешь порядок… Отнесись ко мне как к вещи… Воспользуйся мной, иначе я окончательно запутаюсь и соду с ума.

Альентес схватился за голову и, впиваясь ногтями в волосы, с силой рванул их на себя. Прическа растрепалась.

— Ну, это тебе не грозит, — осторожно отозвался Гленорван, — Дважды разум не теряют.

— Я прошу… В темноте, без света, ты не почувствуешь разницы… Ты даже можешь представить вместо меня любую женщину планеты.

— А, ты все о своем, о наболевшем, — подытожил Джордж.

— Я… Ты должен…

— Да, ну?!

— Я же чувствую, ты не возражаешь.

— Ты хоть осознаешь, что тебе сейчас нельзя? Сегодня, по сути, первый вечер, когда тебя не лихорадит от жара. Процесс заживления только-только наладился.

— Неважно… Я неважен. Так надо.

— Ты готов на все? Даже, зная, к примеру, что я тебя не пожалею и не стану стремиться к аккуратности?

— Да.

— Тебя не пугает боль и последствия? Я же говорил абсолютно серьезно про изношенный организм, такими темпами ты долго не протянешь. Эй!?

Американец трухнул парня.

— Мне все равно. Просто сделай это со мной! — твердым голосом отозвался монах.

— Ладно, — Джордж злился и вложил в слова все свое раздражение, — Если ты так жаждешь, будь по-твоему, но с себя я снимаю всю ответственность.

Он скинул с себя Альентеса, опрокидывая его на спину, а сам завис сверху, навешиваясь над телом монаха. Его пальцы резко распахнули рубашку парня, и, казалось, Джордж на самом деле настроен решительно. Но, голубые глаза, скользнув по фигуре распластанного Альентеса, отразили иронию. Джордж остановился и расхохотался. Рубашка снова запахнулась небрежным мановением сильных рук американца.

— Знаешь, — Гленорван откашлялся после пронзительного приступа смеха, — Я могу увидеть на твоей груди все что угодно, но только не то, что заставит меня захотеть тебя. Если угодно я представлю известную улыбку самой Джоконды. Но все равно, как бы я не старался, даже она не способна вселить в меня вожделение к другому мужчине. Извини, придется мне тебя разочаровать. Ванная сам знаешь где!

Джордж устало откинулся на кровать.

— Не требуется, — с задержкой отозвался Альентес. Он все еще находился в своем сонном и заторможенном состоянии.

— Эй, — Гленорван, конечно же, подметил необычное поведение монаха. Он решил понять в чем дело, поэтому наклонился к лицу Альентеса.

Парень не отреагировал.