Обескураженный Мастер сделался похож на индюка, и Кирина посмеялась бы над его нелепым видом, не будь ошарашена еще больше, чем он.

— А куда ты летишь? — вкрадчиво уточнил старый аёрнец, словно общаясь с душевнобольной. Тем же тоном он мог спросить у Селены, что говорят голоса у нее в голове.

— Пока не знаю, — выложив то, что ее тяготило, Селена успокоилась и заговорила ровно. — Может быть, на Жобу или куда-то еще. Инга Реон обещала спонсировать любой маршрут, пока Сказки приносят деньги Фармосу.

— В таком случае, твои путешествия продлятся не долго. На Жобе нечего снимать.

— Я что-нибудь придумаю. Простите, что разочаровала вас, Мастер.

Гамаюн окинул Селену и Алконоста холодным взором.

— Вы оба рехнулись, — объявил он и медленно повторил, точно споткнувшись о собственные слова, — оба.

Кирина не верила своим ушам. Она все ждала, что Селена рассмеется и скажет, что это лишь неудачная шутка. Но подруга молчала, окостенев под немигающим взором Гамаюна.

— А как же Бруно? — Кирина не сразу поняла, что произнесла это вслух.

Селена дернулась и перевела затравленный взгляд на нее.

— А что Бруно?

От ее притворства в Кирине поднялась злость.

— Не валяй дурака, ты прекрасно знаешь, о чем я, — сердито воскликнула она. — Все Посольство знает, — Кирина обернулась к Мастеру, словно ища у него поддержки, но он, кажется, даже не слышал ее, погруженный в свои мысли. — Все видели, как ты прогуливалась с ним, как улыбалась ему, — взор землянки метнулся к Фину и Руху то ли с мольбой, то ли с обвинением, но гарпии остались безучастны. Гало заморгал глазками-бусинками, с любопытством ожидая развязки.

— И что с того? Это были просто дружеские прогулки.

Кирина опешила.

— Дружеские? Ты читала его стихи?

— Какие стихи?

Кирине показалось, что она говорит не с человеком, а с насмешливым эхом.

— Наверное, эти, — Алконост вынул из кармана сложенный листок и положил на стол перед Ферией. — Я не читал, просто догадался, — спокойно ответил он онемевшей Кирине. — Селена обронила записку… во время сборов. Но теперь, думаю, в ней нет никакого смысла. Стоит вернуть ее автору.

— Я думала, ты любишь Бруно, — глухо произнесла Кирина, не сводя остекленевших глаз с листка.

— Прости, — с раскаянием произнесла Сорса. — Я не думала, что он воспримет все всерьез. А тем более ты.

Кирина вскочила на ноги. Селена подорвалась следом, ухватив ее за рукав.

— Кирина, постой…

Ферия со злостью вырвалась. Мастер Гамаюн, наконец, отмер, привлеченный их перепалкой.

— Не повторяй ошибку Гелиоса, — проговорил он, и теперь Кирина была уверена, что он обращается именно к ней, но ей не было никакого дела до странных напутствий Мастера. Ни на кого не глядя, она выбежала из зала.

— Мразь, — выплюнул Бруно дрожащими губами, — сука! Как она посмела отдать мои стихи этому коршуну?!

Кирина могла бы в сотый раз повторить, что Алконост лишь подобрал оброненную записку, но не стала. Ей ничего не хотелось говорить. Ей не хотелось слушать этот поток грязных ругательств. Ей не хотелось смотреть, как одна за одной чадят в зубах брата дешевые сигареты. Она очень устала, и хотела лишь очутиться далеко-далеко отсюда, там, где ее не достанут пришельцы, Пенз и даже Бруно.

Кирина попыталась вообразить такое место и не смогла. Даже в таком простом деле она потерпела неудачу. Ничего удивительного. Разве когда-то было иначе? Разве она хоть в чем-то преуспела? Вся ее жизнь была чередой не сбывающихся надежд.

Когда это началось? Со смертью мамы?

«Нет, раньше, когда не стало отца».

Кирина помнила, как старательно выводила звезды желтым карандашом, рисуя открытку к возвращению папы. Она не знала точно, какие именно звезды рисует — те, что зажигаются по ночам в далеком небе, или те, что украшают погоны отца. А может, и вовсе — морские. Просто звезды получались у нее лучше всего, и папа всегда хвалил их.

Она представляла, как он перешагнет порог, на ходу опускаясь на колени, чтобы скорее сгрести в объятия ее и Бруно. А мама станет ворчать, что незачем хватать детей грязными с дороги руками, что обед давно стынет на столе, что его китель совсем износился. Она будет нести любую чепуху, лишь бы скрыть слезы радости и облегчения.

Кирина помнила, как в дверь, наконец, позвонили, и она со всех ног побежала на звук, позабыв про свои звезды. Но мужчина на пороге и не думал опускаться вниз, чтобы прижать ее себе. Он стоял по стойке «смирно», вскинув подбородок и держа фуражку на сгибе локтя. Он что-то сказал маме и передал ей черный конверт, а она ухватилась за сердце, сползла по стене и залилась слезами. Кирина обо всем догадалась — ей шел уже седьмой год. Она повалилась у ног мамы и горько расплакалась.

Их плач разбудил Бруно. Кирина услышала, как он, кряхтя, выбирается из кроватки и с топотом мчится к ним. Мама отстранила ее и судорожно утерла лицо. Малыш выскочил в коридор и с тревогой уставился на них. Пухлая нижняя губка оттопырилась и задрожала.

— Хочешь померить фуражку? — вдруг предложил мужчина и, не дожидаясь ответа, нахлобучил ее на голову Бруно. Как и любой малыш, брат с легкостью отвлекся на забаву, позабыв, что тревожило его секунду назад.

— Не плачь, — прошептала мама в ухо Кирины, — нельзя пугать Бруно, нельзя его огорчать.

Наверное, тогда Кирина и запрятала свои чувства подальше, раз и навсегда запомнив — что бы ни происходило, нужно оградить брата от боли и зла.

Она взвалила на себя эту неподъемную ношу в детстве и посвятила ей всю свою юность. Теперь на излете была уже и молодость, а Кирина все продолжала жить жизнью брата.

Она так привыкла во всем блюсти его интересы, что как-то совсем позабыла про себя. У нее не было первой любви, разгульных танцев и пьяных песен до утра — всего того, чем богата молодость даже самого последнего бедняка. У нее были только грязный Майло, солнечные братья и чертов Пенз.

И всех этих жертв все равно оказалось мало. Бруно превратился в ненасытного злого божка, который тем больше требует, чем больше ему отдаешь. Кирина отчетливо это поняла, возвратив ему стихи.

Она несла их ему с тяжелым сердцем, не зная, как объяснить отказ Селены и смягчить его боль. Кирина пыталась встать на место брата, представляя, что бы ощутила, отвергни Найтон ее признание.

Но объяснять ничего не пришлось. Брат ни слова не спросил о Селене. Его волновало лишь то, как она обошлась с его подношением. Бруно бесновался, воображая, как Алконост посмеялся над ним, прочтя его признание, точно тому было какое-то дело до его стихов.

«Он ведет себя как мальчишка, — подумала Кирина, глядя, как красивый рот брата исторгает мерзкую брань. — Обидчивый мальчишка, который никогда не вырастет».

От этой мысли на Кирину навалилась дикая усталость. Она молча ждала, когда поток ругательств иссякнет.

— Это ты, ты во всем виновата! — вдруг бросил ей брат, выпустив клуб дыма прямо в ее лицо. — Ты не предупредила меня, что Сорса такая тварь. Айзек всегда говорил, что тебе нельзя верить, а я не слушал его, — глаза брата сузились от ненависти. — Ты всегда мне врала, всегда. Думаешь, я ничего не знаю? Думаешь, я не в курсе, что ты спала с этим поддонком, Майло, у меня за спиной? Айзек все мне рассказал! Ты такая же лживая сука как Сорса!

У Кирины в ушах зазвенело, точно от пощечины. Она смотрела на брата полными слез глазами, как при контузии слыша его голос, но уже не понимая слов. Девушка развернулась и, пошатываясь, побрела прочь.

— Куда ты? — крикнул ей в спину брат. — Я с тобой еще не закончил!

Но Кирина даже не обернулась. В голове не было ни одной мысли — ноги сами несли ее вперед. Точно во сне, она вошла в обеденный зал и направилась прямиком к бару. Пенз ласково улыбнулся ей.

— Зачем? — только и спросила она, рухнув на барный стул перед ним. — Зачем ты рассказал ему?

Пензу не нужно было объяснять, о чем речь.