Священники провожали мёртвых в могилу, солнце катилось с небес за Кобальский хребет, в выжженных травах кричали перепела, Миннона совсем не по-офицерски держалась за руку Родольфо, Орсо хотелось двух вещей — напиться холодной, чтобы зубы ломило, свежей воды и спать… Но это потом, а сейчас — то самое подходящее время, чтобы сказать положенное. Чтобы потом не говорили «я не знал», «не ожидал», «не рассчитывал» и «вообще ни при чём». Пусть знают. А если врагам донесут — пусть враги тоже знают.

Красивой речи у него не вышло — устал очень. Где-то наверняка запутался, повторился, сказал не очень понятно — да и бес с ними, не до риторических красот. В наш мир — наш! не чей-то! — пришла чужая сила, она полна ненависти, она хочет погубить нас нашими же руками. Мир, такой, каким он был до сих пор, не устоит; нам придётся создавать новый. Вот прямо здесь, сейчас, на этих пыльных полях, на развалинах, без сапог и со старыми ружьями, по десять выстрелов на ствол. Мы уже со многим справились, пора идти дальше, а кто не хочет… Творец им судья, пусть уходят сейчас. Вольно, разойтись.

Не дожидаясь, пока толпа горожан и ряды бойцов действительно разойдутся, Орсо тронул кобылу и поехал в город. В голове тонко звенело, слипались глаза — то ли две бессонных ночи опять виноваты, то ли перегрелся на кобальском солнышке… Ему казалось, что стоит только добраться до постели — и можно будет уснуть, но сон не шёл. Под веки будто насыпали песка, а стоило задремать — выплывал из кромешной мути передок «железной малышки», заляпанный кровью.

Промаявшись какое-то время, он поднялся, мельком глянул в окно — ах ты, уже сумерки. Кончается денёк. И воздух, снова не хватает воздуха!

Заглянул Будай:

— Господин, Ты не спишь?

— Нет, — Орсо сел на табурет у стола, подпер голову руками, — не спится. Душно…

Голова разболелась не на шутку. К болезням Орсо не привык, как с этим бороться — не знал…

Будай вышел на минуту, вернулся с кувшином вина и ломтями хлеба на глиняном блюде:

— Горячая еда ещё не готова, господин, поешь пока что есть.

— Спасибо, не хочется… Потом, может быть.

Будай покачал головой, но спорить с сыном Творца не стал, вышел. Орсо снова лёг, закрыл глаза ладонями — кажется, так меньше жгло…

Видно, он всё же задремал, потому что проснулся вдруг от незнакомого запаха. Первое чувство было тревогой: что опять, где?! Темно, тихо, уже давно не жарко — наоборот, из окна тянет ночным холодком. Но запах не оттуда. Тихое дыхание рядом, еле слышный шорох ткани, ещё тише — живое дыхание. Он повернул голову:

— Кто здесь?

— Вадё*, — ответила шёпотом темнота. Еле видна в сумерках — светлый овал лица, тёмные волосы облаком по плечам, белая рука осторожно берёт его за запястье, пальцы тверды и прохладны.

Орсо приподнялся, опираясь на локоть, с удивлением рассматривая нежданную гостью.

— Вы кто?

— Илли, — в голосе слышна улыбка. Белая рука осторожно касается его волос, скользит по щеке на шею…

— Что… что вы, зачем?.. — Он растерялся, ощущая нечто неведомое: воспитание твердило, что незнакомая девушка в его комнате — верный знак будущих неприятностей, но… здесь не дом, не мир, вообще непонятно что — всё куда-то катится, рушится, и кто знает — быть может, здесь, посреди обломков старого, только так и бывает? И так не хочется, чтобы исчезала эта прохладная рука, приносящая исцеление больной голове…

Тёмная извитая прядь упала ему прямо в ладонь, пахнуло розой — это запах любят зинальи, их любимый аромат. Роза — символ Надежды мира, на иконах белокурая жена Творца часто держит в белых пальцах розу.

Девушка потянула завязки на воротнике, повела плечами — белая рубашка, вышитая розами, сползла, открывая грудь. Белые руки притягивали его голову туда, ближе, и вот теперь оттолкнуть эти руки — уже верх невежества, незаслуженная обида для этой тихой, чудной, пахнущей розами…

— Тебя зовут Илли? — Он сел, притянул её к себе, усадил рядом, осторожно коснулся щекой белого плеча.

— Ие**, — кивнула она, прохладная рука легла ему на затылок, другая подхватила белую прохладную грудь, подтолкнула поближе к его обветренным губам.

Нет правил, нет закона, нет морали, нет долга, обязанностей, обычаев, только прохладное тело невесть откуда пришедшей Илли, пахнущее розой, тяжёлые кудри, рассыпанные по спине, горьковатые прохладные губы, и только жаль, что в темноте не видно цвета её глаз…

Кажется, он пытался ещё что-то объяснить насчёт того, что не знает точно, как правильно, и вообще… Она только выдохнула: «Эс йен***», — и улыбнулась, и ждала сколько потребуется, и сама, как оказалось, тоже не знала, как правильно… Но здесь, на краю старого мира, и знать было не нужно — всё приходило само.

Хохот в несколько глоток и разудалая песенка разбудили командующего, солнце поливало уже через окно жарким лучом, по белой занавеске прыгали весёлые тени. Будай поставил на стол, в точности как вчера, запотелый кувшин и деревянный поднос с нарезанным хлебом. Орсо прислушался к себе. Голова не болела, ушла резь в глазах, и не ныли больше колени после целого дня в седле, и еле слышный запах розы задержался на волосах…

— Будай, — спросил он без предисловий, — какие у неё глаза?

— Как сосновая кора, — не удивился зинал.

Орсо провёл ладонями по лицу сверху вниз, от лба к надоевшей бороде:

— Когда мы победим… ты поможешь её разыскать?

Будай глянул сурово, сжал губы, словно в сомнениях, но потом молча кивнул и налил сыну Творца свежей простокваши в глиняную чашку.

------------------

* Я тут (зинал.).

** Ага (зинал.)

*** Я тоже (зинал.).

— Даже не знаю, какой предложить тост, — мрачно пожаловался Рохас. Орсо взял серебряный кубок, заменявший в походе бокалы, полюбовался бликами в золотой глубине:

— За мир? Мы с вами знаем: никто не ценит мир так высоко, как военные…

— Что вы понимаете в мире, юноша, — буркнул генерал, но за мир выпил. Он вовсе не показался Орсо тупым солдафоном, как о нём частенько отзывались подчинённые, в том числе пленные из его корпуса. Они просто не бывали в генеральской шкуре, а командующему Освободительной армией уже довелось её примерить, и он Рохаса понимал. Генералу в самом деле трудно было пойти на соглашение, и не только из-за бешеной айсизской гордости — с этим он справлялся великолепно. Нет, его язвило другое — это Орсо тоже отлично видел. Его, боевого генерала, всю жизнь отдавшего служению республике, обвели вокруг пальца, подло обманули — и кто? Свои же! Проклятый парламент, проклятые министры, будь они все прокляты бесам на радость… И трижды проклятый канцлер бросил таких вот верных, преданных, умелых в жертву дикарским планам неведомых пришельцев. Свобода республики, купленная в революцию двумя миллионами жизней, для них пустой звук!..

Как и предполагал Орсо, генералу было с чем сопоставить принесённые переговорщиками новости. Не мог высший офицер республики, член Военного совета, не видеть неких признаков грядущей измены, но не мог и опознать их наверняка. В точности как старший Треппи, отец Родольфо: слышал, видел, понимал, но… этого было слишком мало! А когда чаша переполнилась и серый морской десант уже маршировал по Саттине, для андзольцев стало поздно. А для айсизцев?

Генерал понимал всё. И возможность бунта в войсках, а особенно на флоте, и забастовки на заводах, которые в любую минуту рискуют перейти во всеобщую стачку, и волнения в крупных городах. Республика — унитарное государство, не в пример Андзольскому королевству, где отдельные провинции ещё не забыли, что не так давно на их гербах были свои короны. Республика гниёт с головы, и пришельцы-заговорщики для неё опаснее, чем для соседей. Рохас зло посмеивался над устарелыми королевствами и над их архаичными обычаями, но спасать республику намного, намного труднее!

Осторожно примостившись на хлипком раскладном стуле в походном шатре, Орсо следил за метаниями Рохаса. Худой, поджарый седоватый генерал, без бороды, но при роскошных усах, как подобало бравому кавалеристу, шагал из углу в угол, бормоча порой неразборчивые проклятия неведомым Орсо людям. Он принял условия, вежливо предложенные Освободительной армией: зажатый с одной стороны освобождённой Полленой, а с другой — восставшей Кобальей, он мог сделать единственный разумный шаг — отойти к Каррело и, забрав оттуда айсизский гарнизон, отступить на юг, на территорию республики. Взамен Рохас требовал только одного: гарантий, что Освободительная армия и примкнувшие к ней регулярные андзольские силы в Кобалье не перейдут границу. Иначе, мрачно пообещал генерал, ярость республики будет неукротима!