— Сейчас бой закончился, командовать не надо! Иди отдышись и умойся, а мы к тебе с докладом придём, — Родольфо подтолкнул его к положенному вдоль стены караулки толстому бревну, на котором раньше отдыхали курили солдаты, сменяясь с вахты.

Орсо сел, стараясь не сгибать спину — снова становилось тяжело дышать. После двух почти бессонных ночей хотелось привалиться тут же под бревно и спать, спать сутки напролёт… С этим придётся подождать — впереди ещё ночной марш в сторону гор!

Что-то твёрдое упёрлось в бок: а пистолет-то и не пригодился! Орсо осторожно вынул оружие, откинул барабан и разрядил первую камору. Ада права — с этим не шутят.

Всего в лагере удалось захватить тридцать одно ружьё, семнадцать пистолетов, небольшой запас пороха и готовых пуль, немного свинца и ружейного масла в бочонке. Припасов у солдат почти не было, но то, что нашлось, было кстати — когда теперь удастся поесть, никому не было известно. Оружие раздали тем, кто умел им пользоваться, запасли в солдатские фляжки воды, и Орсо отправил небольшой отряд в деревню с приказом тихо вывести женщин, по возможности не тревожа местных.

В час пополуночи было назначено выступление.

Тишина леса — никогда не молчание, она не похожа на тишину запертой комнаты или другого замкнутого пространства. Тишина леса — это едва заметные звуки, скрадывающие друг друга, фон для торжественного покоя. Шум ветра в кронах дубов не похож ни на какой другой шум листвы; движение каждого отдельного листа слышно особо, а всё вместе напоминает далёкий грохот битвы. Древние языческие предки народов этого края не зря считали дуб деревом воинов… Падение листа, сорванного с ветки высоко над землёй, — тоже особый звук, лист дуба падает как лист бумаги, с лёгким свистом, а его прикосновение к земле похоже на удар медного гонга. Заросли цветущего дрока и низкорослого самшита по берегам ручьёв шумят тревожно и грозно, будто в них, пробираясь сквозь листву, постоянно маршируют маленькие армии.

Течение ручья в дубраве не утомительно равномерно — звук текущей воды то усиливается, то слабеет, как далёкая людская речь, и этот никогда не повторяющийся узор чередований плеска и грохота приводит человека в состояние, близкое к гипнотическому сну. Нет, не зря дубравы в древности считались местами, полными странной мистической силы.

Здешние горные дубы — вечнозелёные, здесь нет толстого слоя опада, как в более северных лесах, и отдельные упавшие листья, лежащие там и тут на серой земле, долго сохраняют свой терракотовый цвет. Всё остальное покрыто ярко-зелёным мхом: камни, выступающие повсюду из почвы, корни и стволы дубов, упавшие сучья и редкие пни. Если бы не эти покровы мха, бывшие пленные до крови разбили бы босые ноги в этих бесконечных дубравах. Моховые подушки, конечно, не скрывают следов, но идти по ним всё равно что по ковру в богатой гостиной. Далеко, над ветвями дубов, бушует солнце, но сюда его лучи падают только в редких просветах между листвой, как сияющие белые копья. Чуть отвернёшься от освещённого места — и повсюду серо-зелёный полумрак. Темнеет здесь рано, и ночи черны, и крошечные костры, которые решались разжигать бойцы, не разгоняли мрака уже в трёх шагах от огня.

Дубовые леса Кобальского хребта пустынны — здесь всегда было мало дичи, а за столетия аристократических охот отсюда ушли последние олени и кабаны. Только мелкие птицы перекликаются высоко в кронах, а больше здесь никто не живёт. Иногда можно встретить обширную, как занавес, паучью сеть между двумя широко расставленными дубовыми стволами, и паук размером в мелкое яблоко сидит в ней, как древний барон в своём замке, но зверей здесь нет. Нет и рыбы в ручьях. Последние запасы, взятые с собой из лагеря, кончились накануне, и второй день отряд шёл голодным. Только вода ключей, мягкая, вкусная, слегка пахнущая желудями, немного помогала жить. На маленьких прогалинах, залитых солнцем, бойцы на ходу срывали ароматные стебельки тимьяна и жевали, чтобы заглушить голод. И всё равно, даже шатаясь от голода, даже не зная, куда приведёт их путь без дороги, люди шли молча, созерцая пронизанное солнцем величие лесов. Здесь не страшно и умереть, если случится.

Последние дни и ночи измотали Орсо, а голодный марш по горам сильно подточил его уверенность в успехе похода. Но делать было нечего — он пообещал людям, что выведет их на родную территорию, и они идут куда он ведёт. Пришлось вырезать прочный посох — с ним хватало сил шагать со скоростью отряда. Проводники, хоть немного знавшие горы, держали направление южнее Ореха-де-Гато — «кошачья голова» иногда виднелась в просвете между деревьями, сияя на солнце вечными снегами. Орсо обычно шёл в арьергарде, то и дело получая доклады от разведчиков, замыкавших отряд. Он боялся погони — в Селоне стояло много войск, и кого-то вполне могли отправить по следам, благо найти ихбыло нетрудно. Охрана лагеря хорошо знала, сколько людей ушло и как они вооружены, — не знали только, куда и зачем они идут. Но если их догонят раньше, чем покажутся перевалы, это будет уже неважно… Дубравы просторны, как регулярный парк, здесь кавалерия вполне может догнать пеших и изрубить без помех.

Командир разведывательной группы Мартино — пожилой, но юркий бывший браконьер из Арлето — нагнал Орсо и тихонько доложил:

— Позади мы слышали сигналы трубы.

— Какие? — Орсо похолодел, но говорить старался спокойно, насколько возможно.

— «Общий сбор».

— Та-ак… — Орсо огляделся. Отряд поднимался по пологому склону, держась берега речушки, чтобы не разбредаться — в лесу достаточно было отойти шагов не пятьдесят, чтобы тебя потеряли из виду. Куда прятаться? Лес прозрачен, на том берегу — то же самое, добежать до скал — далековато, но там можно укрыться от кавалерии… Если не высовываться, не давать в себя стрелять, то…

— Передайте приказ по отряду: не растягиваться, двигаться вверх, на скалы. Авангард пусть разведает и покажет дорогу.

Мартино глянул вверх, на скальные зубцы, еле видные в просветы дубовых крон, с сомнением покачал головой — он-то понимал, как трудно будет успеть туда добраться, — но командиру ничего не сказал, кивнул и отбежал вперёд. Приказ передавали по цепочке, люди заспешили, заволновались; многие оглядывались назад, хотя до врага было ещё слишком далеко, чтобы что-то увидеть…

Орсо подозвал командира арьергарда:

— Возьмёте двадцать ружей, боеприпасов на десять выстрелов на каждого, будете прикрывать отход. Долго не засиживайтесь — если заставите их отвернуть, это уже отлично! Тогда снимайтесь и догоняйте нас, но не по этому берегу — перейдите на северный.

— Есть, — длинный смуглый матрос, командир арьергарда, отдал салют, поскольку в отличие от большинства беглецов был в берете.

Орсо оглядел тех, кто остаётся; двадцать человек, двадцать ружей, а это две трети всего серьёзного вооружения, которое есть у отряда… Но не оставить им ружья нельзя! На всех остальных что десять стволов, что тридцать — никакой разницы.

Новоиспечённый командир не обманывал ни себя, ни бойцов: вряд ли им удастся отступить. Всего вероятнее, они останутся здесь, под дубами, на зелёных моховых подушках. Они готовы — это видно ясно. На минуту стало мучительно стыдно, что он сам не может остаться тут с ними и дать бой. Он-то хороший стрелок, успел уже убедиться… Нельзя. Он вызвался командовать походом, и ему верят.

Он тоже отсалютовал остающимся:

— Храни вас Творец. Ждём вас к утру.

Остающиеся молча вскинули ружья. Они понимают — никого к утру не дождутся в скалах над истоком речушки… такова жизнь.

Орсо отвернулся и, опираясь на свою палку, полез вверх по склону вслед за отрядом. Сигналов трубы пока не слышно — то ли слишком далеко, то ли ветер относит… Значит, у заслона будет время укрепиться, найти укрытие где-нибудь среди чёрных дубов.

Когда он поравнялся с основной частью отряда, его догнала Миннона:

— Что там? Погоня?