Еще несколько дней Водяной обходил дворников по всей Коломне и установил адрес, а также определил личность.

– На месте он или сбежал? – вскинулся Воронин.

– На месте.

– Почему не взяли?

– Зачем это? – снисходительно поглядел на дилетанта Водянов. – Ну взяли бы мы его, а он, как все они, молчок. Публика сами знаете какая. Кремни. Нет, сначала надо было, чтоб он нас за собой поводил, всю свою паутину обнаружил.

– И что же? Нашли еще кого-нибудь? Тех двоих, что связаны с цареубийцей, мужа и жену Ивановых?

Агент вздохнул.

– С этим вышла оказия. На явку-то Толстяк моих людей вывел. К даче одной, в Парголово. Установили скрытное наблюдение. Присылают мне донесение: как де быть? Иванова присутствует, а ее сообщника вроде нету. Брать или ждать, чтоб Толстяк вывел и на него? Я решил, что спокойней арестовать. Наутро взял команду, поехали. Как положено, заняли позицию, ждем момента. Динамитчицу ведь дома брать опасно. Лучше, когда выйдет куда-нибудь, а то сама подорвется и людей погубит, такое бывало. Тем более там подобраться трудно было. Место голое.

– Ну? – нетерпеливо спросил Воронин. – Вы говорите «вышла оказия»?

– Да, – закручинился филер. – Унюхала она что-то. Не успели взять. Подорвалась. Вчистую, на мелкие куски. Не из чего личность устанавливать. Там еще одна интересная штука поманила было, да… – Он досадливо крякнул. – Когда фигурантка устроила фейерверк, там мимо шел некий человек. Помер он при взрыве, от контузии что ли, или с перепугу, ляд его знает. В кармане у него конверт с адресом, с именем. «Графу Евгению Николаевичу Воронцову».

– Что? – ахнул Вика, вспомнив рассказ жены. – Это был Воронцов?

Водяной кивнул.

– Вот и я было так же обрадовался. Эге, думаю, а не на интересную дачу ли он направлялся? Вот будет штука, если председатель судейского съезда с цареубийцами связан! Интересный поворот!.. – Сокрушенно покачал головой. – Несколько дней рыли, труп держали в морге. Ничего. Черт ведает, что Воронцов в Парголове делал. Похоже, оказался там случайно. Сердце больное, вот и окочурился. Только время зря потратили. Правда, Воронцов знался с Толстяком, но это ничего не дает. Толстяк с половиной города знакомствовал.

– Да? – встряхнулся Воронин. – Кто же он?

– Знаменитый журналист. Двойную жизнь вел, сволочь. Прикидывался, что за нас, а сам двурушничал. Фамилия его Питовранов-Оборотень, слышали наверно. Что с вами, сударь? – испуганно повернулся он к Воронину-младшему.

Костя, во время разговора сидевший тихо и делавший записи, вскочил, загремев стулом. У Вики потемнело в глазах.

– Не может быть!

– Установлено железно. Питовранов и с предателем Клеточниковым, который арестованный, знакомство водил, – назвал филер фамилию полицейского чиновника, уличенного в связях с террористами.

Виктор Аполлонович подпер голову руками. Ах жизнь, жизнь, что же ты творишь? Вчера отняла одного друга, сегодня второго. Первый умер, второй хуже, чем умер – оказался нелюдью. В самом деле оборотень.

Ах, ну конечно! Задним числом стало ясно, почему Мишель два года назад столь внезапно перекрасился, переменил свои взгляды. Связался с террористами, ушел в конспирацию. Естественная деградация оппозиционера…

– Где Питовранов? – хмуро спросил Вика. – Взяли?

– С этим тоже закавыка. – Агент виновато потупился. – На улице брать его не хотели. Больно скандально, фигура-то известная. По шапке бы от начальства не получить. Решили на квартире. Зашли туда с отмычечкой, когда Толстяка дома не было. Поискали, нет ли где динамита, после Парголова-то. Сели в засаде. Вчера это было…

– Да рассказывайте скорей! – нервно потребовал Воронин.

– Подъезжает он на извозчике, подходит к двери, уже ключ достал. Потом вдруг повернулся, окликнул извозчика. Вскочил, кричит: «Гони! Гони!». И умчал. Догадался каким-то манером. Пока мы выбегали, след простыл…

– Извозчика ищете? – спросил действительный статский советник, уже зная водяновский modus operandi.

– Что его искать? Когда коляска подъехала, я номер посмотрел – бляха 989. Беда в том, что он, собака, на биржу только поздно ночью вернулся. Говорит, седок сошел у Николаевского вокзала. Я опросил кассиров, пришлось по квартирам ездить, ночью с постели поднимать. Один вспомнил. Толстяк взял билет до Москвы на вечерний поезд.

– Телеграмму в московское Охранное дали?

– Само собой. Московские утром на вокзале поезд встретили. Вагон, место известны. Никого. Сошел где-то дорогой. Ищи теперь свищи. Говорю же – виноват я, ваше превосходительство. Кругом оконфузился.

Агент повесил голову.

– Собирайте арестную команду, – медленно произнес Воронин, щурясь на свет лампы. – Я, кажется, знаю, где найти главаря «Народной воли». Мы выезжаем ближайшим поездом.

– Куда, ваше превосходительство?

– В Бологое.

Ни о чем больше не спрашивая, Водянов поклонился и вышел.

– Ты думаешь, что Михаил Гаврилович у Адриана Дмитриевича? – спросил сын. Он знал, что в Бологом временно поселился Ларцев.

– Почти наверняка. Мишелю… – Вика поморщился. Называть преступника по-приятельски было противоестественно. – Адриан не станет задавать лишних вопросов и, конечно, поможет с бегством. Он это умеет. Он всё умеет.

– Но зачем тебе ехать самому? Ведь это… тяжело и неприятно – арестовывать старого друга? Водянов отлично управится сам.

На душе у Виктора Аполлоновича было тяжело, в голове мутно, но настал момент преподать сыну очень важный урок. На всю жизнь.

– Есть две причины. Первая – нужно защитить друга от опасности. Я имею в виду Адриана Дмитриевича. Сколько я его знаю, он не отдаст Питовранова без борьбы. И погибнет, потому что агент Водянов не потерпит сопротивления. Вторая причина – я хочу посмотреть предателю в глаза и сказать ему, что он предатель.

Костя тихо спросил:

– Разве нельзя то же отнести и к тебе, папа? Я уже не ребенок. Я многое знаю. И много об этом думал. Ты был с графом Шуваловым – и оставил его. Ты был с графом Толстым – и предал его, перейдя к Лорис-Меликову. А потом предал и Лорис-Меликова, перейдя к обер-прокурору Победоносцеву.

Он побледнел, но не отвел взгляда. Вика был горд сыном. Задать этот вопрос и не заменить слово «предать» на какое-нибудь менее оскорбительное – это требовало мужества.

– Я никогда не служил тому или иному начальнику. Только государству. Так, как я понимаю его пользу. А я ее, поверь мне, понимаю. Если я видел, что мой начальник и польза государства расходятся, я всегда выбирал пользу государства. Предатель – тот, кто ищет личной выгоды. Ты знаешь, это не мой случай.

– Но Михаил Гаврилович тоже не ищет личной выгоды. И считает, что действует на пользу – пускай не государства, но страны. Разве он не человек идеи? – продолжал допытываться Костя.

– Несомненно. Но наши идеи непримиримы. Между ними развернулась война, главные сражения которой еще впереди. Предателем же я назвал Питовранова, потому что он предал нашу дружбу. Смотрел мне в глаза, притворялся единомышленником – и врал. Втыкал нож в спину.

Юноша помолчал. Воронин ждал, ничего больше не говорил. Дальнейшую умственную работу мальчик должен произвести сам.

– Ты возьмешь меня с собой? Мне будет тяжело на это смотреть, но я хочу видеть, как ты арестуешь Михаила Гаври… как ты арестуешь Питовранова, – наконец сказал Константин.

Виктор испытал огромное облегчение, но качнул головой:

– Нет. Для подобного испытания ты еще не готов. Всему свое время.

В московском поезде, несущемся через звездную ночь, Мишель смотрел в черное окно, вспоминал события последних дней, пытался совладать с внутренней дрожью. Огонек сигары отражался в стекле, и казалось, что это еще одна звезда.