Скорее всего, конечно, привиделось. Умом Воронцов это понимал. В Татьянин день, выступая в университете перед студенческой аудиторией, он вдруг отчетливо увидел в зале среди молодых лиц сына Вику и не мог говорить, сжалось горло. Но сердце хотело верить, что на мосту была Ада.

Эжен повернул на Инженерную. Ноги сами несли его к тому месту, где он видел – да, да, видел! – Ариадну.

Вдруг, на площади перед Михайловским дворцом, идущий впереди прохожий обернулся, внимательно глядя позади себя прищуренными глазами. Евгений Николаевич чуть не вскрикнул, узнав молодого человека, который разговаривал с Адой. Нынче он был в черном пальто и надвинутой на лоб шапке, с длинным белым шарфом через плечо, под мышкой держал какой-то сверток.

Чудо, произошло настоящее чудо! В миллионном городе второй раз столкнуться с одним и тем же человеком!

Первое движение было окликнуть, остановить, но Воронцов одумался. Очень возможно, что это не такое уж чудо. Просто незнакомец живет где-то поблизости. Что если и Ада там? Тогда, на мосту, она смотрела на своего спутника особенным образом. Что-то такое в этой паре было, будто они отгорожены от всего остального мира.

Быть может, это ее избранник, мысленно произнес Эжен старомодное слово, которое теперь, кажется, совершенно вышло из употребления. Передовые девушки, с которыми ему доводилось иметь дело по общественным делам, – курсистки, телеграфистки, стенографистки – запросто и даже с бравадой употребляли слово «любовник».

Пускай любовник, только бы привел к Аде. Евгений Николаевич заранее проникся симпатией к молодому человеку. Такое серьезное, даже суровое лицо, статная фигура, красивые черные брови вразлет, орлиный нос. Сразу видно, что личность.

Несказанно волнуясь, Воронцов пристроился позади. Но пришлось отстать подальше – незнакомец все время оборачивался, будто чуял слежку. Хорошо, что свисающий на спину белый шарф был виден издалека.

Вот незнакомец дошел до Екатерининского канала, повернул направо и вдруг остановился у самого парапета. Кажется, кого-то ждет? Неужто Аду?

Евгению Николаевичу стало жарко. Он отступил к стене ближайшего дома и замер.

Время было оживленное, третий час пополудни. По набережной в обе стороны шли люди. Некоторые тоже стояли, беседуя. От Воронцова до предположительного Адиного избранника было саженей пятнадцать, к тому же молодой человек больше не оглядывался, а смотрел только влево. Тот – нет, та! – кого он поджидал, очевидно, должна была подойти оттуда.

Люди заоборачивались. По набережной приближался кортеж: карета в окружении шести верховых, за нею двое саней. Государь, подумал Евгений Николаевич. Должно быть, едет в Зимний.

Прохожие снимали шапки, кланялись. Впрочем, не все. Воронцов, например, раболепствовать не собирался. Адин знакомец тоже не обнажил голову, а сделал быстрый шаг по направлению к мостовой, но поскользнулся на льду и чуть не выронил свой сверток.

Покачивающаяся на рессорах карета с гербами проехала мимо. За стеклом мелькнул монетный профиль самодержца.

Вот ведь странно, подумал Евгений Николаевич. Если бы я увидел в экипаже знакомого, непременно приподнял бы шапку. С государем я знаком, но проявлять вежливость в данной ситуации считаю неуместным. Где же проходит граница между учтивостью и приниженн…

Додумать мысль он не успел. Справа – там, куда проехал кортеж – полыхнула яркая вспышка, взметнулся дым. От гулкого грохота заложило уши. Воздушная волна впечатала Эжена в стену. Не веря своим глазам, он увидел, как вверх беззвучно взлетают какие-то куски и клочья, снежные комья. В следующий миг слух вернулся. Раздавалось истошное ржание, женский визг, крики.

Подул ветер, отнес в сторону чад. Царская карета скособочилась. Перед нею бились и вскидывались раненые лошади. Из саней к месту взрыва бежали люди в мундирах. На тротуаре копошились люди, взметались кулаки, опускаясь сверху вниз. Кто-то лежал, раскинув руки.

«Это покушение. Снова, – пронеслось в онемевшем мозгу Воронцова. – Господи, неужели на этот раз…»

Но дверца кареты распахнулась. На землю спустился высокий человек в генеральской шинели. Евгений Николаевич облегченно выдохнул – оказывается, перед тем он какое-то время не дышал. Государь жив!

В следующее мгновение царя со всех сторон обступили, и его стало не видно. Эжен тоже двинулся туда, желая убедиться, что император не ранен. Адин знакомый шел впереди. Растолкал толпу, исчез в ней.

Воронцов сделал еще несколько шагов – и всё повторилось.

Вскинулся дым, сверкнула вспышка, плотный воздух ударил в грудь, в ушах что-то лопнуло. Люди бежали врассыпную, прочь от страшного места. На Эжена налетел кто-то огромный, бородатый, с черной дырой вместо рта, с вытаращенными глазами, ударил чугунным плечом в грудь. У Евгения Николаевича отлетела барашковая шапка, а сам он опрокинулся навзничь, стукнулся затылком о бровку тротуара и больше ничего не видел.

Очнулся Евгений Николаевич от препротивного ощущения. Кто-то тер ему лицо холодным грязным снегом.

– Что вы себе позволяете?! – крикнул Воронцов, ничего не понимая.

– Барин, ты целый? Соображение имеешь? – спросил мужской голос.

Эжен открыл глаза, увидел над собой усатую физиономию, фуражку с кокардой.

– Государь… Где государь? – спросил он городового, садясь. – Жив?

На месте первого взрыва по-прежнему стояла поврежденная карета, валялись лошади. Там, где взорвалось во второй раз, теснились синие шинели.

– Какое там, – махнул рукой служивый. – Энтот, чернявый, шибанул бонбой прямо под ноги. А, впрочем, не могу знать. Увезли их.

– Чернявый? – переспросил Евгений Николаевич. – Какой чернявый?

– А вон. Тоже и сам убился.

Полицейский показал куда-то вбок. Приподнявшись, Воронцов сначала увидел двух часовых с саблями наголо. Они сторожили нечто черное, неподвижно лежавшее в красной луже. В сторону откинулся край белого шарфа.

У Воронцова застучали зубы.

– Вы встать можете, сударь?

Он поднялся.

– А идти?

– М-могу…

Городовой подтолкнул его в спину.

– Так ступайте отседова. К лекарю ступайте. Нельзя тут. Велено всё оцепить, посторонних убрать.

Не подобрав шапки и трости, шатаясь, Эжен побрел прочь. Он был сокрушен случившимся. Царь-освободитель убит либо очень тяжело ранен – ведь бомба разорвалась прямо перед ним. Еще ужасней было сознание, что чудовищное деяние совершил знакомый Ады. Ах, да что себя обманывать – Ада является сообщницей цареубийцы! Они связаны не романтическими отношениями. Они заговорщики. Вот почему тогда, на мосту, они глядели на Екатерининскую набережную столь пристально – выбирали место для покушения. И теперь понятно, почему Ада не подавала о себе вестей. Она не просто ушла в революцию, она участница подпольной «Народной воли».

Одна из метущихся в голове мыслей была вроде бы пустяшная. «Какое нынче число? Ах да, первое марта, воскресенье. Воскресенье?!». И возникла глупая, зряшная надежда на чудо. Быть может, Александр все-таки воскреснет. Быть может, раны не смертельны. Спасал же его рок – сколько? – уже пять раз.

Воронцов перешел на бег. Скорее в Зимний! Узнать. Выяснить.

Евгений Николаевич скоро начал задыхаться. Он уже не помнил, когда в последний раз бегал. Много лет назад. Обычным ходом он добрался бы до Дворцовой площади быстрей. Пришлось останавливаться, чтобы перевести дыхание.

Через несколько улиц, на отдалении от страшного места, город жил обычной жизнью. Люди ничего еще не знали, направлялись по своим делам. Не догадывались, что их существование уже не будет прежним. Если царь убит, всё переменится. Над Россией сомкнутся свинцовые тучи.

Но ведь сегодня воскресенье, воскресение!