Едва отбив Гаршина от жандармов, Вика усадил его на извозчика и только тогда перевел дух. Воздух пах грязным, прокопченным снегом, но чиновнику казалось, что в петербургской ночи разлиты миазмы сумасшествия.

В следующую минуту безумие усугубилось. Со стороны Гороховой с грохотом и лязгом вылетела тяжелая карета, запряженная четверкой лошадей. Это мчался в своем бронированном экипаже Дрентельн. Виктор Аполлонович тихо выругался и ретировался в дом – предупредить начальника.

Он еще поднимался по лестнице, когда внизу хлопнула дверь.

– Капитан! Где подозреваемый? Как уехал? Почему не арестовали? Догнать и задержать!

Пришлось возвращаться.

– Александр Романович, уверяю вас, ничего страшного не произошло. Граф мирно поговорил с господином Гаршиным, и тот отправился домой. Его не за что арестовывать.

– Милостивый государь Виктор Аполлонович, – с достоинством пророкотал бравый генерал и приосанился, – я не учу вас вашей службе, а вы не учите меня моей. Какой адрес у Гаршина, капитан? То есть как «не могу знать»? Адресную книгу сюда!

– Не нужно адресную книгу, – вздохнул Воронин. – Я сажал его на извозчика и слышал, как он сказал: «На Васильевский, угол Малого и Восемнадцатой».

– Благодарю! – грозно возликовал Дрентельн. – Произведу арест лично. Шутка ли – среди ночи врываться к председателю Распорядительной комиссии. А вы, капитан, у меня отправитесь на гауптвахту!

И, звеня шпорами, вышел вон. Тогда Вика продолжил подниматься по ступенькам. Увидел стоящего у перил Лориса.

– Зачем вы назвали адрес? – укорил тот.

– Я понятия не имею, где живет господин Гаршин, – устало молвил Воронин. – Услал генерала подальше, чтобы остыл. А то он по своему обыкновению велел бы арестовать всех Гаршиных, записанных в адресной книге.

Граф залился тихим смехом и долго не мог остановиться, ойкал и даже икал. Никак нельзя было ожидать от важной государственной особы подобной смешливости.

А досмеявшись, уже в кабинете, продолжил разговор, прерванный явлением полоумного писателя.

– Позвольте повторить мой последний вопрос, в более жесткой редакции. Может ли борьбой с революционной опасностью руководить дурак? Нет, даже не так. Хорошо ли, что в государстве, сражающемся за свое выживание, руки, – он кивнул вниз, – не повинуются мозгу? – и ткнул пальцем в собственный лоб.

– Плохо, – честно признал Вика.

– Тогда еще один вопрос, завершающий: как сделать так, чтобы руки подчинялись мозгу?

И выжидательно воззрился на Воронина.

…Чиновник молчал. Михаил Тариэлович не торопил его – понимал всю трудность.

Воронин внутренне затрепетал. Вот он рубеж, когда придется выбирать, с кем ты. Наполовину принадлежать Толстому, а наполовину Лорис-Меликову больше не получится.

На Лориса он сейчас смотрел, будто в первый раз. Видел не искусного интригана, который кого хочешь обведет вокруг пальца, а старого, закаленного в сражениях полководца. Он единственный знает, как спасти свое потрепанное, смятенное войско. Так Кутузов в Филях после Бородинского побоища один из всех понимал, что война еще не проиграна.

Говорить прочувствованных слов Виктор Аполлонович, однако, не стал. Просто перешел на деловитый тон.

– Здесь, ваше сиятельство, собственно, два вопроса в одном. Во-первых, как убрать Дрентельна, не вступив в прямой конфликт с Дмитрием Андреевичем Толстым.

Лорис кивнул и сделал жест: продолжайте.

– Но это только полдела. Если на место Дрентельна назначат другого такого же… Собственно, любого, кто не будет находиться в вашем непосредственном подчинении, может возникнуть та же ситуация. Значит, вторая часть вопроса: как назначить руку, которая будет слушаться мозга?

– Для меня было бы огромным облегчением, если бы свершилось хотя бы первое, – тихо сказал Михаил Тариэлович, пытливо глядя на вновь замявшегося чиновника. «Сейчас, в эту самую минуту решается, со мной он будет или нет», – совершенно правильно угадал граф.

– …Есть один факт, – побледнев, заговорил Воронин. – О нем знает только Дмитрий Андреевич – и я. Перед трагедией в Зимнем дворце в руки к Дрентельну попала схема, на которой место взрыва было помечено крестиком. Генерал не придал этому значения…

– Благодарю вас, – чуть поклонился Лорис, давая понять, что оценил всю тяжесть жертвы. – Этого совершенно достаточно, чтоб государь погнал чертова кретина с обеих должностей. Но правильно ли я угадываю, что у вас есть идея и по второму вопросу?

– Есть. Нужно назначить человека, который получит одобрение графа Толстого, но при этом не будет создавать трудностей для вас…

– Кого?! – вскричал Лорис. – Разве такое возможно? Имя! Назовите имя!

– Помощник Дрентельна свитский генерал Черевин графу симпатичен. Государь и наследник Черевину тоже благоволят. Его вообще все любят. Он человек приятный, легкий, весельчак. Но по своей природе это второй номер, который не претендует на первые роли. Ему всегда нужен руководитель…

– Так-так, – поторопил Михаил Тариэлович. Воронин был всем хорош и даже превосходен, но очень уж медленно говорил.

– К тому же он всего лишь генерал-майор, то есть уместно будет сделать его временно исправляющим должность. Полагаю, государь согласится, что окончательное решение по этому назначению будет зависеть от вашего сиятельства, поэтому первым номером Черевин будет считать вас. Не сомневаюсь, что вы его в два счета приручите.

Граф пристально смотрел на Воронина своими южными бархатными глазами и ничего не говорил.

Вика забеспокоился.

– Так что вы думаете?

– Я думаю, что мне с вами, Виктор Аполлонович, очень повезло, – тихо, торжественно сказал Лорис.

Воронин с поклоном ответил:

– Нет, Михаил Тариэлович. Это России с вами очень повезло.

Чего Адриан совершенно не умел – это жить рутиной. Когда один день похож на другой, и все маленькие, кругленькие, слипшиеся, словно конфеты-тянучки в банке, и так же лениво тянутся, но странность в том, что сутки очень длинные, а недели и месяцы короткие и пролетают пулей. Не успеешь оглянуться – года нет. А зазеваешься, просвистит вся жизнь. Ларцев знал, что большинство людей именно так и живут, не видя в том ничего страшного, но не умел этого понять.

Рутина началась не когда интересная северокавказская трасса была достроена, а когда установился идеальный порядок в ее эксплуатации. Почти два года ушло на то, чтобы наладить максимальную эффективность. Во-первых, переучить на американский манер паровозные бригады. У русских машинист привязан к своему локомотиву – как ямщик к лошаденке. С одной стороны это имеет свои плюсы: подвижной состав содержится в хорошем состоянии, потому что человек отвечает за свой паровоз и частенько начинает его даже любить, дает ему имя. По российским дистанциям бегают-пыхтят Савраски, Буяны, Горбунки, и это, конечно, очень трогательно. Но проблема в том, что людям нужен сон, отдых. Спит машинист – спит и машина. Из-за этого средний локомотив работает только десять часов в сутки. И Ларцев разлучил человека с железной лошадкой, учредил сменные бригады. Теперь паровозы останавливались только на заправку, смазку и чистку. Подвижной состав заработал вдвое интенсивней. А за его исправность стали отвечать ремонтники.

Вторым, более трудоемким новшеством, было введение семафорной системы. Трасса ведь, как почти повсюду, одноколейная, то есть поезда должны постоянно останавливаться, пропуская встречный состав, да еще возможны ошибки в регуляции движения, чреватые лобовым столкновением при плохой видимости. Управляемые электричеством семафоры позволили сократить время каждой стоянки на запасном пути до трех-четырех минут. В результате грузопоток и пассажироперевозка ускорились в полтора раза.