Ишь ты, даже имена сыновей выяснил, подивился Воронин, а на риторический вопрос отвечать не стал. Промолчал и полковник.

– Именно этим принципом в своей деятельности намерен руководствоваться я. Всякий честный работник, желающий блага государству, мне дорогой союзник, которого я приму с распростертыми объятьями. Мои враги – те, кто желает государство ослабить и разрушить. Ибо Россия без государства – как плоть без позвоночника. Моя стратегия – отсечение и изоляция тех немногочисленных элементов, которые поставили своей сознательной задачей переломить этот хребет. Я буду опираться на все здоровые общественные силы. Компромисс между так называемыми либералами и так называемыми державниками – вот единственный путь, который спасет Россию. Государственнический либерализм или либеральное государственничество – таковы должны быть две соперничающие российские партии. Соперничающие – но не враждующие. Думаю, им будет нетрудно между собой договориться по самым важным вопросам. Возражения против такой программы есть? Прошу откровенно, без стеснений. Это мое всегдашнее правило в работе: не согласны – возражайте.

Он прав, сказал себе Воронин. Мы с тем же Эженом Воронцовым расходимся по тысяче разных поводов, но оба желаем стране блага, оба приходим в ужас от террора. Эжен и такие, как он, винят нас в полицейском произволе и тычут в нос виселицами. Но разве мне нравятся виселицы? Да если б можно было обойтись без них, я первый запел бы осанну! Я, со своей стороны, виню либералов в пособничестве терроризму, но ведь на самом деле они вовсе не за бомбы, они против репрессий. И если почуют изменение политического климата, с облегчением отвернутся от разрушителей.

– Я согласен с такой программой, – сказал Скуратов.

– Я тоже. Если она осуществима, – молвил Воронин.

– Осуществима ли она, будет ясно по тому, сумеете ли вы двое работать друг с другом. Можете вы оставить в прошлом взаимные претензии и обиды, если таковые были?

Полковник протянул руку:

– Я готов попробовать.

Арамис пожал ее.

– Я тоже.

Вика был очень взволнован. Теперь он понимал, почему государь вознес провинциального администратора на вершину правительственной пирамиды. Граф Лорис-Меликов необходим империи. Это острейший ум во всей России.

Когда полковник вышел, Михаил Тариэлович стал говорить с Ворониным уже как со своим сотрудником, без красивостей и деклараций. Объяснил, какой именно работы от него ожидает.

Сейчас первейшая задача – подобрать хорошую команду, которая сумеет поднять паруса и пустить корабль в плавание. Виктор Аполлонович должен составить список толковых людей не из своего, а из противоположного, либерального лагеря. Точно такое же задание дано Скуратову: выбрать самых дельных работников из числа идейных оппонентов.

«Хочет, чтобы мы руководствовались не симпатиями, а объективными параметрами. Очень умнó», – подумал Воронин.

– К завтрашнему дню сделаю.

– Почему не прямо сейчас?

Вика объяснил, что должен быть на встрече духовных предводителей патриотического лагеря. Во-первых, обещал обер-прокурору, а во-вторых, это важно.

– Архиважно! – воскликнул Лорис. – Как вы полагаете, могу я поехать с вами?

От неожиданности Вика сморгнул. Глава правительства в день своего назначения поедет беседовать с литераторами? Вот это действительно sans précédent.

В министерской карете, по пути на Николаевскую, где жил знаменитый издатель и публицист Мещерский, граф Лорис-Меликов расспрашивал чиновника об участниках встречи. По своей службе далекий от литературных кругов, Михаил Тариэлович не знал некоторых вроде бы общеизвестных фактов, нисколько не прятал своего невежества и слушал очень внимательно.

– Хозяин дома, князь Владимир Петрович, из числа «проблемных союзников» – как выражается мой прокуратор, – рассказывал Вика. – Страстен, неуправляем. Его газета «Гражданин» позволяла себе такие выпады против правительства, что цензуре пришлось ее закрыть. Либералы накляузничали государю. Мещерский из тех монархистов, кто даже царя считает республиканцем.

– Святее папы римского? – понимающе кивнул граф.

– Ну, святым Владимира Петровича не назовешь. С ним еще вот какая проблема. Поговаривают, что он увлекается молодыми военными. Даже эпиграмму сочинили. Называется «Содома князь и гражданин Гоморры».

– Не отвлекайтесь на чепуху, – поморщился Лорис. – Какая мне разница, кем он там увлекается. Скажите лучше, умен ли он? Деятелен ли?

– О да. И то, и другое в высшей степени. В идейном смысле он верный последователь своего деда, историка Карамзина. Точнее говоря, знаменитой карамзинской записки о русской истории.

– Какой записки? Я учился в кавалерийской школе, мы только «Историю государства российского» проходили, и то бегло.

– Перед Отечественной войной Карамзин представил государю обширную меморию, в которой отрекся от первоначальных вольнодумных взглядов как совершенно неприменимых в России. Занятия русской историей убедили Николая Михайловича, что единственный стержень нашей государственности – самодержавие. Разрушь его, и страна развалится.

– У дураков и неумех что угодно развалится, – заметил на это генерал, и осталось непонятно, согласен он с великим историком или нет. – А что Достоевский и Лесков? Имена, разумеется, мне известны, но я беллетристики не читаю. Полезные для дела люди?

Виктор Аполлонович-то беллетристику читал и даже неплохо знал, потому затруднился с ответом.

– …Писатели они и есть писатели. С этой публикой сложность в том, что они не признают над собою никого кроме Бога – да и то лишь в том случае, если в Него верят. Воображают себя провидцами. Их сила в воздействии на общество. От популярного сочинителя может быть и много пользы, и много вреда. Эти двое – наши, поэтому весьма и весьма полезны. Но иметь с ними дело непросто. Граф Дмитрий Андреевич предпочитает держаться от них подальше, его бесит безответственное прекраснодушие.

– А вот это напрасно. Личности, воздействующие на общество, заслуживают самого тщательного к себе отношения.

Михаил Тариэлович задумчиво побарабанил по бархатной стенке, и та вдруг отозвалась металлическим лязгом. Генерал изумленно отдернул руку.

– Что это?

– После покушения на Дрентельна кареты высших чинов обшивают стальными пуленепробиваемыми листами.

– Господи, зачем? Окна-то все равно стеклянные. Пусть сначала изобретут непробиваемые стекла, а то выходит чепуха и лишний перевод казенных денег. Ладно, вернемся к делу. Писатели, я полагаю, самолюбивы, и обижаются, если кто не читал их сочинений. Изложите мне коротенько, в двух словах, суть какого-нибудь романа господина Достоевского. Он Лев Николаевич?

– Нет, Федор Михайлович.

Воронин недолго колебался, какое произведение выбрать.

– Роман называется «Бесы». Вызвал бурную полемику в обществе. Помните дело нигилиста Нечаева? Как он создал в Москве подпольный кружок и устроил убийство одного из членов, чтобы повязать остальных круговой порукой?

– Разумеется, помню. Это ведь не художественная словесность, а полицейский факт.

– Достоевский изобразил революционеров бесами, развращающими души.

– Как в романе зовут главного беса?

– Петруша Верховенский.

Граф кивнул, запоминая.

– И еще какой-нибудь роман, просто название.

– «Преступление и наказание».

– Угу. Теперь из господина Лескова что-нибудь.

– Примерно такую же бурю вызвал роман Николая Семеновича Лескова «На ножах». – Вика специально назвал имя и отчество литератора. – Там много всего накручено, но суть, в общем, примерно та же: интриган-нигилист по фамилии Горданов затевает убийство с целью обогащения. Другое известное сочинение Лескова – повесть «Очарованный странник». Но это не про общество, а про любовь.