– Я не люблю, когда за мной ухаживают, как за девицей. И не верю обаятелям. Необходимо как можно скорей разобраться в этом кавказском варяге. Он армянин, представляешь? Есть у тебя знакомые армяне?

– Хозяин лавки, где я покупаю вишневый ликер для жены, – не сразу вспомнил Виктор Аполлонович. – Если, конечно, лавочника можно считать знакомым.

– Вот и я о том же. Во главе правительства – армяшка. Каково? – Обер-прокурор сердито фыркнул. – В общем, так. Отныне твоя главная работа – Лорис. Раскуси, что это за птица. Куда полетит, какие яйца снесет.

– Да как я это сделаю?

– Он попросил у меня помощи. Я, говорит, в столице новый человек, провинциал, боюсь наломать дров. Прошу-де вас, дражайший Дмитрий Андреевич, быть моим советчиком и наставником.

– Даже так? Ты, конечно, согласился?

Толстой улыбнулся – первый раз с начала разговора.

– Я сказал, что поступлю лучше: одолжу ему на время свою правую руку. Тебя. И расписал твои достоинства золотой краской. Лорис горячо благодарил. Он про тебя наслышан. Поезжай к нему нынче же. Ждет.

И чиновник особых поручений (теперь уже непонятно, при ком) отправился на Большую Морскую, где председателю всемогущей комиссии был выделен для резиденции превосходный особняк итальянского стиля.

У входа кипела работа. С фур в дом затаскивали пальмы в кадках, какие-то тюки, помпезную мебель. Распоряжался работой горбоносый фельдфебель, сверяясь по списку.

– Буфэт арэховое дэрэво? – спрашивал он с гортанным акцентом. – По лэстнице вторая зала налэво. Стул вэнский двэнадцать штук? Из Зимний дворэц или из Анычков? Анычков? Тогда пэрвый этаж направо.

Должно быть, меблировкой ведало министерство двора. Обзавестись собственной обстановкой у только что назначенного председателя времени не было.

– Дэйствитэльный совэтник Воронин? От граф Толстой? – так же деловито переспросил служивый, провел крепким пальцем по бумажке и нашел там, вероятно где-то между гарнитурами и казенными фикусами, подтверждение. – Пожалуйтэ, ваше благородие, на второй этаж, к господыну адъютанту.

По ступенькам Вика поднимался с тяжелым чувством. Всё это ему категорически не нравилось: и небывалая комиссия, и суматоха, очень напоминающая общую российскую ситуацию, и кавказский фельдфебель, назвавший его «благородием», а не «превосходительством». Но неприятней всего, конечно, было шпионское задание и неопределенность нового положения. Что за Труффальдино, слуга двух господ?

Настроение совсем испортилось, когда Виктор Аполлонович вошел в абсолютно пустую приемную. За отсутствием стола и стульев полковник с аксельбантами – несомненно тот самый адъютант – сидел с бумагами на широком подоконнике. Офицер поднял голову и оказался Скуратовым, одиознейшим из милютинских клевретов. У него даже прозвище было «Милюта Скуратов». Этот что здесь делает?

– Вы-то зачем здесь? – спросил полковник, глядя на Воронина с точно такой же неприязнью.

– Какое вам дело?

– Прямое. Я временно откомандирован к его высокопревосходительству старшим адъютантом.

– Ну так доложите, – буркнул Вика, еле сдерживаясь. Он уже решил, что первая его встреча с армянским временщиком будет и последней. В конце концов не крепостной, исполнять любые прихоти барина!

Скуратов обжег врага взглядом, но тоже сдержался. Вошел в кабинет, тут же вернулся. Холодно бросил:

– Извольте.

Навстречу хмурому Воронину, широко улыбаясь, шел генерал с таким же преогромным, как у давешнего фельдфебеля, носом и густейшими, черными, будто сапожные щетки, бакенбардами.

– Жду, жду вас с нетерпением! – воскликнул он и крепко сжал кисть сразу двумя руками. – Милости прошу садиться… Куда бы нам?

Огляделся. Садиться было некуда. Кроме письменного стола, единственного стула и нескольких книжных стопок в кабинете ничего не было.

– Да вот хоть сюда.

Генерал легко, одной левой рукой поднял стул, перенес на середину комнаты, сделал приглашающий жест, а сам сел на книги.

– Что вы, ваше высокопревосходительство! – переполошился Вика. – Как можно?

– Я человек кавказский, у нас главный почет гостю, – пресек Лорис возражения. Ничего восточного в его выговоре не было, разве что легчайший клекот. – Неудобства временные. Обустройством распоряжается мой многолетний вестовой Джафаров, а он свое дело знает. Я не вмешиваюсь, да он и не позволил бы. У меня правило: не мешай работать мастеру.

Виктор Аполлонович открыл рот сказать: я пришел лично принести свои извинения за то, что не смогу быть вашим сотрудником, но пауза была слишком короткой.

Генерал энергично продолжил:

– Я слышал о вас и раньше, а после разговора с графом Дмитрием Андреевичем навел дополнительные справки. Это было нетрудно. Вы удивительная фигура, Виктор Аполлонович. За пределами правительственного аппарата о вас никто не знает, зато внутри нет человека, который не имел бы о вас мнения. И делятся мнения поровну: или очень лестные, или наоборот.

– Легко угадать, какое мнение высказал новый адъютант вашего высокопревосходительства, – усмехнулся Воронин.

Лорис весело расхохотался, обнажив отменные белые зубы.

– Зовите меня Микаэл – можно Михаил – Тариэлович. Выговорить это почти так же трудно, как «ваше высокопревосходительство», но мне будет приятней.

И немедленно, в секунду посерьезнел. Будто по лицу провела невидимая длань, распрямив черты и прорисовав на высоком лбу резкие морщины.

– После вашего патрона я побеседовал с военным министром. Милютин, в точности как граф Толстой и даже в тех же выражениях, предложил мне во временное пользование свою правую руку. Я с благодарностью согласился. Для большой работы две руки лучше, чем одна. Правда, учитывая разницу между вами и Скуратовым в политических взглядах, я полагаю, что правой рукой будете вы, а он – левой.

Снова заразительный смех, а секунду спустя опять полная серьезность. За переменой настроений Микаэла-Михаила Тариэловича можно было наблюдать, как за игрой пламени.

– Руки должны ладить между собой, а мы с полковником не поладим, – сухо сказал Воронин, не позволяя себе проникнуться симпатией к этому обходительному, ловкому человеку.

– Отчего же?

– У нас нет ничего общего.

– А это мы сейчас проверим. Вениамин Сергеевич! – громко крикнул генерал, повернувшись к двери.

Заявить себе отвод Вика так и не успел – всё происходило слишком быстро.

Вошел Скуратов, нарочито не глядя на врага.

– Садитесь на другую стопку. Сейчас я буду задавать вам обоим вопросы, а вы отвечайте. Желаете ли вы блага России?

– Разумеется, – удивился Вика.

Полковник сказал:

– Так точно.

– Вопрос второй. Считаете ли вы, что слабость государства для России губительна?

– Я-то определенно, – пожал плечами чиновник.

– А я тем более. Только надобно разобраться, что такое слабость и сила применительно к государству.

– Непременно разберемся, всему свое время. Но сначала прошу ответить на третий вопрос. Почему вы состоите на государственной службе?

– Это моя жизнь, – был ответ Воронина.

– Моя тем более, – насупил брови Скуратов. – Я офицер, я давал присягу.

– Отлично. Вопрос четвертый. Хотите ли вы, чтобы в правительстве работали люди, которые относятся к своей службе с такою же честностью?

Оба ответили одновременно:

– Конечно.

– Ну и тогда последний вопрос. Что для вас важнее в специалисте – его верования или его профессиональные качества? Вот вы, Виктор Аполлонович, приверженец великого патриота графа Толстого, к кому бы вы легли на операцию – к русскому и православному, но паршивому хирургу или к иудею, но виртуозу скальпеля? А вы, Вениамин Сергеевич, предпочли бы лечь под нож к криворукому лекарю, подписчику газеты «Заря», или к светилу, читающему «Московские ведомости»? Даже обострю вопрос. Вообразите, что речь идет не о вас, а о жизни вашего единственного сына – о Константине Викторовиче или Антоне Вениаминовиче?