– Но… но угодно ли будет Лидии Львовне рассматривать меня в качестве… возможной партии? – пролепетал он.

– Угодно, угодно, – засмеялась Корнелия. – Виктора Аполлоновича она немного побаивается, а с вами ей хорошо. Пойду ее позову, а то она, бедняжка, мечется у себя в комнате… Только вот еще что, Эжен. Вы возьмете мою сестру без приданого?

– Что? – удивился Атос и поспешно воскликнул: – Разумеется! Это не имеет никакого значения.

– Дело в том, что вы и так состоятельны, а у Вики ничего кроме жалованья нет, – объяснила она, впервые назвав Воронина уменьшительным именем. – Поэтому наш дом и родовое имение отойдут ко мне, а то надо ведь нам где-то жить. Лидия с этим согласна.

«Я счастливейший из смертных, – подумал тут Арамис в несвойственной ему восторженной манере. – И, оказывается, я ужасно ее люблю, просто раньше не догадывался об этом».

Потом они сидели уже вчетвером, но расселись по-новому: Корнелия и Воронин с одной стороны стола, Эжен и Лидия – с другой. Двое последних были пунцовые, потому что Атос под столом взял невесту за мягкие пальчики, те ответили нежным пожатием и не сделали попытки высвободиться.

Говорила в основном Корнелия Львовна. Про то, что со свадьбой тянуть незачем и лучше отпраздновать двойную, поскольку оно и веселее, и не так накладно. Еще про то, что летом они все вместе будут попеременно жить то в воронцовском Приятном, то в дорфовской Щегловке. И учителей для будущих детей тоже будут нанимать совместно, для единой учебной программы. Видно было, что она всё продумала заранее, на годы вперед.

– Очень жаль, что миром не правят женщины, – шепнул Вика другу, когда сестры пересели к фортепиано.

Вот почему счастливые женихи совсем не обрадовались чужому человеку. Их намерение было отметить великое событие втроем с Мишелем. Посторонний тут был ни к чему.

– Отделайся от своего провинциала, – шепотом потребовал Воронин.

– Не могу, он у меня поселился. Да ты увидишь, он парень занятный.

– Тогда пусть лезет на козлы. Сзади вчетвером все равно тесно.

Расселись, поехали.

Услышав сногсшибательную новость, Питовранов горько сказал:

– Бросаете меня, иуды. Это у вас называется «все за одного»?

– Если бы сестер было трое… – развел руками Воронцов.

– Погодите, – оживился Вика. – У них, кажется, есть еще какая-то кузина. Я расспрошу про нее мою Корнелию.

– А я – мою Лиду.

И оба заулыбались.

– Тьфу! – плюнул Мишель. – Коты над сметаной! К черту кузину. Женитьба не для меня. – И укорил, но уже без особенной горечи: – Эх вы, заговорщики. Таились от товарища…

Арамис стукнул его по плечу:

– Ладно тебе, не порти нам праздник. Мы с Эженом в настроении кутнуть. Угощаем.

– Но заказывать вино и кушанья буду я, – поставил условие Михаил Гаврилович, получил на то согласие и повеселел. – Ладно, рассказывайте про ваши котовские похождения.

Путь был неблизкий, на Петергофскую дорогу. Гименеевы избранники успели не спеша, в подробностях поведать другу о своих визитах к прекрасным «эрманас» и о том, как чудесно завершилась осада сей Ла-Рошели. Говорили они, дополняя и перебивая друг друга, но при этом вполголоса, поглядывая на прямую спину нового питоврановского знакомого. Впрочем Ларцев, кажется, не прислушивался. Он лишь поворачивал голову вправо и влево, наблюдая, как по мере приближения к окраине питерские дома перестают тесниться друг к дружке, становятся меньше ростом и меняют каменные стены на деревянные.

Наконец город остался позади, и стало видно, что зима сдалась еще не полностью. Дружная оттепель в начале марта растопила снег на петербургских улицах, на полях же он лежал серо-белыми островками там и сям, в низинах повсюду блестела талая вода, к вечеру прихваченная ледком.

Ехали в популярное у столичной публики заведение «Красный Кабачок», где можно было не только славно поесть, но и, как это называлось, «расстегнуть воротнички». Женщин здесь не бывало – за исключением тех, при которых можно расстегнуть не только воротнички. В «Красном Кабачке» не просто ужинали, а именно что кутили, шумно и безоглядно. Играли в карты, отплясывали цыганочку, рукоплескали отменному, хоть и несколько вульгарному дивертисменту.

– Приехали, – объявил извозчик, оборачиваясь к седокам.

Коляска, однако, остановилась не подле трактира, а на шоссе, откуда до места было еще шагов триста по проселку.

– Дальше не проехать. Там лужа разлилась что твое море. Видите, все наши тута ждут.

У обочины вытянулась вереница пролеток, троек и карет.

– Вдоль погоста ступайте, там тропочка, – показал возница на ограду большого кладбища, именуемого Красненьким.

– Это долго будет, – прикинул Питовранов. – Срежем напрямую, через могилы.

Извозчик, видно, часто здесь бывавший, сказал:

– И не думайте. Там нынче никто не ходит. Потому – шалят.

– Кто шалит?

– Говорят, Тяпа сотоварищи.

– Какой еще Тяпа?

– Каторжник беглый. Топором по голове тяпает. Некоторые, кто погостом шли, пропали вчистую, и не сыскал никто.

– Ничего, – отмахнулся Портос. – Мы, брат, тоже шалуны. Закутайся в свой тулуп и дрыхни. Раньше полуночи не вернемся.

Пошли кладбищем. Уже почти стемнело. Вокруг надгробий чернела вода, но посыпанная щебнем центральная дорожка была суха, камешки пронзительно скрипели под шагами.

Макаберная обстановка нисколько не омрачала настроение приятелей, готовившихся весело провести время. Михаил Гаврилович был шумен. Громко и фальшиво распевал: «Знать судил мне рок с могилой обвенчаться молодцу» да покрикивал на Ларцева, чтоб не отставал – тот всё читал надписи на памятниках.

Пересекли вместилище скорби без приключений. Если какие разбойники тут и таились, то все попрятались.

Перелезли через невысокую ограду у пустыря, на противоположном конце которого светились окна большого двухэтажного дома с верандой и мезонином. В последнем вечернем свете переливалась золотистыми блестками гигантская лужища.

– «Обитель тихая у края светлых вод!» – прочувствованно воскликнул Мишель, хотя тихой обитель назвать было трудно – оттуда доносились визги цыганской скрипки и звук множества голосов.

В переднем покое, где гости скидывали на руки расторопным служителям верхнюю одежду, висел украшенный бумажными розами портрет легендарной владелицы заведения Луизы Кессених, недавно скончавшейся в почтенном возрасте. С картины грозно глядела носатая старуха в чепце, но с медалями на груди. Фрау Кессених была немецкой кавалерист-девицей иудейского происхождения – уланским вахмистром, героиней наполеоновских войн. «Красным Кабачком» она управляла, сочетая еврейскую расчетливость с военной дисциплиной, и поставила дело на столь крепкую основу, что оно продолжало процветать и после смерти хозяйки.

Питовранов сделал гаргантюанский заказ, начав с устриц и закончив оранжерейной клубникой под коньячным льдом, а шампанское велел открыть на кухне и дать ему двадцать минут «выветриться», ибо излишек газа мешает оценить букет.

– Послушайте пока, чем промышляет господин Ларцев, – сказал он приятелям. – В салонах такого не расскажут. Прошу вас, Адриан Дмитриевич. С того места, как у вашей матушки закончились средства. – И пояснил Воронцову с Ворониным: – Семья попала в Сибирь по делу двадцать пятого года.

Евгений Николаевич, относившийся к декабристам с благоговением, почтительно наклонил голову. Виктор Аполлонович пожал плечами – он придерживался убеждения, что восстание на Сенатской площади было огромной глупостью, повлекшей за собой множество бед. Однако после такого предисловия слушали оба очень внимательно.

– Моя мать придумала, что нужно ветвить Тракт, – начал Ларцев, но увидел по лицам, что сказал непонятно. – Московско-Сибирский Тракт, его еще называют Большим или Великим, потому что он – единственная артерия, соединяющая запад и далекий восток России. Эта дорога тянется от Москвы до Верхнеудинска, а оттуда разделяется на две ветки. Одна идет на Нерчинск, другая на Кяхту, к китайской границе. И всё, никаких других ответвлений, вокруг только тайга. Матушка основала компанию, которая стала прокладывать дороги к окрестным населенным пунктам. Завела четыре артели лесорубов, две артели землекопов и еще одну паромщиков – налаживать речные переправы. Деньги собирала с жителей того места, куда тянула дорогу. Им же выгодно. Я начал с шестнадцати лет, перебывал на всех работах. Рубил просеки, корчевал пни, делал насыпи, рыл канавы, ставил мосты и прочее. Потом поднялся в десятники, далее – в счетоводы. Наконец, стал подрядчиком, провел три трассы от начала до конца, семьсот верст. И пришел к выводу, что грунтовые коммуникации для российского климата невыгодны. Осенью и весной, как ни трамбуй, всё раскисает. Зимой заваливает снегом. Да и летом движение слишком медленное. Необходимы рельсы, паровая тяга. Я выписал все имеющиеся книги про железные дороги. Мои герои – Стефенсон, Брунель и Гуч.