На траве, растопырив оглобли, стояла крестьянская телега. Вокруг было разбросано тряпье, валялись какие-то тюки. Так, во всяком случае, Адриану показалось в первый миг. Потом он увидел, что это тела – два мужских, три женских, четыре детских. Мертвецы лежали в одинаковых позах, раскинув руки крестом. У всех посередине лица что-то черное. Приблизившись, Ларцев понял, что рты забиты землей.

– Атаман, сюда! Остальным собрать инструменты и встать у повозки! – крикнул Адриан, обернувшись.

Мысленно выбранил себя за то, что не взял охрану. Очень уж спокойно всё было последние недели.

– Вы мне не командуйте, я вам не подчиненный… – бурчал сзади казак, продираясь через камыши. Увидел жуткую картину, присвистнул.

– Никак сызнова Клайнкуй объявился. Его манера – русским переселенцам рты черноземом забивать. Хотели, мол, нашу землю – жрите. Эхе-хе, давненько его, собаку, к нам не заносило…

Прошелся по полянке, соображая вслух.

– Это они тут у воды переночевать встали. Два мужика – братья что ли. Две бабы, должно, ихние жены. Старуха – мать. И детки, царствие небесное… Абреки ночью налетели или на рассвете. И вчистую, всю семью. Младшему, гляньте, годков шесть всего. Вот ироды!

Ларцев вдруг проворно повернулся, очень быстро выхватив револьвер. Без кобуры он из вагона никогда не выходил – американская привычка.

Кинулся в камыши, готовый стрелять – ему послышался там шорох.

На земле, сжавшись, закрыв голову руками, кто-то сидел, трясся.

– Не вчистую, – сказал Адриан казаку. – Тут баба живая.

Осторожно взял за плечи, успокаивающе поцокал, поставил на ноги. Оказалась не баба, а девка, совсем молодая. Широко расставленные голубые глаза смотрели бессмысленно, губы шевелились, силясь что-то сказать, но не получалось.

– Не надо ничего рассказывать. И так ясно, – как мог ласково прошептал Ларцев и погладил девушку по щеке. В таких случаях – он знал – тихое слово и мягкое прикосновение действуют лучше, чем причитания или, того хуже, расспросы.

Обхватил уцелевшую переселенку за плечо, вывел на поляну.

– Как ты спаслась-то? – сдуру спросил атаман, и девушка, конечно, сразу вышла из спасительного оцепенения. Завыла, рухнула на колени, стала биться лбом о землю.

– К повозке ее, к повозке! Нельзя тут оставаться, – сердито бросил атаману Ларцев и пошел первым.

Собрал всех около себя. Объяснил, что случилось. Приказал держаться кучно. Рабочим взять в руки колья. Издалека их можно принять за ружья.

Обернулся на камыши. Крикнул:

– Где вы там застряли? Мы возвращаемся в лагерь!

Наконец появились атаман и девушка. Она уже не выла, но упиралась – казак тащил ее за руку.

– Не хочет покойников оставлять, малахольная, – сопя сказал он. – Говорю: после похороним – ни в какую.

– Рассказала она, как спаслась?

– Повезло. На рассвете пошла в камыши по нужде. Тут они и напали. Она всё видела. Говорит, шестеро. Один в белой папахе и белой бурке. Это беспременно Клайнкуй, он всегда в белом. «Клайнкуй» по-ихнему «Белая Шапка».

– Сажайте ее, уходим.

За рощей, в открытом поле, на дальнем конце которого виднелся лагерь, все закричали, замахали руками. В небо поднимался черный дым.

– Склад! Мой склад горит! – охнул «полотняный» подрядчик. Вскочил на лошадь, ударил ее в круглые бока каблуками.

Ларцев, выругавшись, хлестнул плеткой своего заартачившегося иноходца. Некоторое время крутился на месте, прежде чем совладал с каурым болваном. Мимо, привстав в стременах, рысью пронесся станичный атаман. До лагеря было две версты, да оттуда до склада еще полстолько.

Конь был хоть и глупый, но все-таки иноходец. Разогнавшись, обошел и атамана, и подрядчика.

До лагеря Адриан долетел первым. Там, слава богу, все были живы, никто на рабочих не нападал, но царила суматоха. Дежурный полувзвод занял оборону по периметру, выставив винтовки. Рабочие метались, орали. Склад – отсюда было хорошо видно – пылал, словно огромный костер.

– Почему не тушите? – крикнул Ларцев, осаживая коня.

Ему завопили с разных сторон:

– Там абреки! Стреляли! А потом как полыхнет!

– Охрана, за мной цепью! Бегом! – приказал он.

Дал шпоры, поскакал. Сзади догонял атаман.

– Куда вы один? С ума сошли!

Он был прав. Ларцев натянул поводья. Но мимо, не останавливаясь, пронесся подрядчик – шапка слетела, волосы растрепаны, лицо безумное. Рельсы, конечно, не сгорят, но шпалы погибнут, а в степи лес дорог. Бедняге грозило разорение.

– Пропадаю! Беда! – в голос рыдал он.

Не пускать же его одного в пекло? Адриан хлестнул каурого.

Впереди грохнуло. Вверх ударил один, другой, третий огненный фонтан. Должно быть, лопались бочки со смолой и дегтем.

Влетев в распахнутые ворота, Ларцев огляделся. Увидел на земле два недвижных тела. Сторожа…

Прикинул, что бóльшую часть шпал можно спасти. Горели только два штабеля из восьми, и то лишь в верхней части. Дощатый сарай, где съестные припасы, тоже едва занялся.

Подъехал поближе. Натянул поводья. Слева и справа был огонь.

Рявкнул на коня:

– Стой ты!

Тот прижал уши. Замер. Но ненадолго. Опять с оглушительным треском лопнула, разбрызгала пламенные искры смоляная бочка. Конь заполошно вскинулся, сбросил седока наземь. Грохотало так, словно палили из ружей.

Больно ушибившись при падении, Адриан изумленно поглядел на иноходца, который тоже не удержался на ногах – рухнул, захрипел, забил копытами. Из дырки пониже уха хлестала кровь. Что такое?

От стены полетели щепки. В доске над головой у Адриана тоже появилась дырка.

Лишь теперь он понял, что треск был не только от бочки. По всаднику с конем действительно палили из ружей.

Моментально перестав думать и всецело доверившись инстинкту, Адриан перекатился по земле до распахнутой двери сарая. Кувыркнувшись, прошмыгнул внутрь. Пригнулся. Чуть высунулся.

Стреляли из-за ближнего штабеля, шагов с сорока. Над ним еще не разошелся серый дымок. Чудом не задели. Если б дурной конь не испугался смоляной бочки и не сделал «свечку»…

Высунув «смит-вессон», Ларцев выстрелил в сторону шпал. Надо было завязать перестрелку, задержать разбойников, пока подоспеют пешие стражники.

Но абреки на огонь не ответили. Послышалось ржание, стук копыт.

Чертыхнувшись, Адриан выбежал из сарая, прикрыл ладонью глаза от яркого солнца.

В сторону гор ходкой рысью уходили шестеро: пятеро черных всадников, один белый.

– Вон он, Клайнкуй! – крикнул оставшийся у ворот атаман. – Ох, кони у них… Если б я даже с казаками был, догонять не стал бы. Какое там.

Оставшиеся в барабане пули Ларцев потратил на каурого. Чтоб не хрипел, не мучился.

Станичный атаман очень оживился. Когда он представлялся, Адриан не стал запоминать фамилию, на что она? А теперь вспомнил: Рыбин. И похож на рыбу: пучит глаза, и усы как у сома.

– Это Клайнкую не понравилось, что вы быстро дорогу ведете, – говорил есаул. – Потому и переселенцев зарезал, и склад спалил. Знает, змей, что теперь работы остановятся. Всю округу переведут на чрезвычайное положение, подскочат цены на работу, на перевозку. А вам, конечно, надо нанимать настоящую охрану для надежной обороны. Сотню опытных казаков привлечь. Еще лучше – две или три. Трудно столько свободных станичников сыскать, но я, может быть, сумею посодействовать.

– Мне оборона не нужна, – рассеянно ответил Ларцев. Он размышлял про странность: почему абреки прятались за штабелем и открыли огонь не сразу, а выждав. – Я этого Куя найду и убью.

Атаман усмехнулся, должно быть, подумав: экий Аника-воин.

– Легко сказать.

– И сделать нетрудно. Сотни казаков мне не нужно, но если приведете десяток-полтора людей, хорошо знающих горы, буду признателен. О цене договоримся.

– Эк чего захотел! – Есаул покачал головой. – Одно дело на равнине лагерь охранять, а в горы, к Клайнкую под пули, я казаков не поведу ни за какие деньги. Мне потом вдовам и детишкам в глаза глядеть. Для обороны – пожалуйста.