Ерик, наконец, добрался до цели — обхватил лапками переднюю часть ботинка и выразительно потерся об него мордочкой.

Рой, поглаживая табурет в поисках несуществующей неровности, приготовился наблюдать душераздирающую сцену прощания. С уговорами и даже — не хотелось бы, конечно — скупой мужской слезой.

— Что–то больно тебе обувка моя нравится, — мрачно изрек завхоз. — Неужто в падаль или в дерьмо какое по дороге ботинком вляпался?

Скупая мужская слеза все–таки пролилась — Рой от неожиданности проехался булыжником по пальцу. Несильно, но с полагающимися из глаз искрами и нервным смешком, тут же перешедшим в хохот пополам с болезненным шипением.

Вокруг засуетились и запричитали, предлагая помазать йодом, зеленкой, медом, приложить подорожник и даже подуть. Подобравшийся под шумок Димитрий аккуратно высвободил булыжник из судорожно сжатой инспекторской пятерни и убрался с ним к другим стульям и табуреткам.

Ерик, пораженный в самое сердце людской черствостью, поспешно подобрал лапки и скатился с ботинка в ближайшие лопухи. Рой, разрываясь между сочувствием и искренним весельем, мысленно чесал его за ушами, вслух одновременно наотрез отказываясь срочно навестить местный лечебный центр.

— А доктор в нашей больнице говорила, что если крови нет, нужно подставить ушиб под холодную воду, — радостно поделилась богатым опытом Ада.

Предложения посыпались с удвоенной мощностью, среди них превалировало требование обследовать палец на предмет кровавых ошметков. Ерик усиленно страдал из лопухов. Продолжая мысленно чесать его за ушами и уверять, что он все сделал абсолютно правильно — никто ведь не виноват, что их направили с заданием в очень большую психлечебницу? — Рой палец предъявил. Марь Филипповна немедленно изобразила рентгеновское зрение и заподозрила перелом.

Тем временем, завхоз, неуверенно потоптавшись на месте и в деталях изучив собственный ботинок, собрался уходить в намечающийся закат, то есть домой.

— Хватит дуться, цепляйся, а то уедет твой личный рикша, — приказал Рой напарнику, концентрируясь и заканчивая художественный перерыв. — Работаем. А закуски ваши не пострадают на такой жаре, пока мы в больницу и обратно просто так ходить будем? — обеспокоенно спросил он у самого главного зачинщика переполоха на пустом месте.

— А? — мгновенно переключилась Марь Филипповна в боевой модус. — Вот это остынет, это нагреется, это… нет, не скиснет, конечно, — с некоторым сомнением принялась перебирать она выставленные на стол вехи на пути к сердцу мужчины. — Сильно болит–то, пальчик ваш? — явно начиная рассматривать возможность вывешивания белого флага, поинтересовалась она.

— Вообще не болит, — похвастался Рой, снова предъявив в доказательство сам палец, и даже согнув и разогнув его несколько раз для окончательного подтверждения.

Ерик, не придумавший ничего лучше, как догнать завхоза в уже давно принятом виде, с тем, чтобы потом обернуться чем–нибудь мелким и липучим для наилучшей сцепки с обратным транспортом, неожиданно звучно протопотал по тропинке.

— Ну тогда к столу, наконец, к столу! — ликующе предприняла очередную попытку Марь Филипповна.

— Ох ты ж, — дрогнувшим голосом оценил обстановку завхоз, оглянувшийся на близящийся топот. — Что, брат, понравилось молочко? Лучше жуков и лягушек?

Рою подумалось, что именно так и зарабатывают шизофреническое раздвоение сознания.

— Мам, а можно я буду только пирожки? — первой утвердившись на выделенной табуретке, спросила Ада. — Я ведь уже ела суп и второе.

— Можно, — прошелестела Вера Дмитриевна, просияв удивительно украсившей ее улыбкой.

— Салатики, салатики берите! — забеспокоилась Марь Филипповна, отвлёкшись на миг от сооружения на тарелке Роя миниатюрной модели Карпатских гор. — Огурчики, помидорчики, вот тут малосольные, вот тут маринованные. Селедочку не забывайте, хотя с селедочкой подождать можно, ее с кваском, с запивочкой, не очень хорошо, лучше завхоза подождем, тогда и опробуем. Пирожки, пирожки тоже накладывайте, и капустку свежеквашенную, я ее недавно ставила, хрусткая очень капустка–то, молодая, с брусничкой прошлогодней. Не идет еще брусничка, позже будет, да и не надо, она всю зиму томилась, прошлогодняя–то, самый сахар набрала, все в капустку выпустила.

Разогнавшийся на ухабистой тропке Ерик, кубарем скатился в очередную ямку и там застыл, плохо понимая, как покажется естественнее — продолжать надвигаться на Николая или развернуться и валить назад, в лопухи, пока легенда не начала трещать по швам из–за слишком разумного поведения дикого, вроде бы, животного.

— Замри, — посоветовал ему Рой, попутно приглядываясь к несколько расслабившимся гостям.

За столом, если знать, куда смотреть, можно много чего узнать о человеке по манере принимать пищу.

Марь Филипповна ела мало. Просто не успевала — больше следила, чтобы собравшиеся не филонили и резвее работали челюстями, освобождая место на тарелках под добавки и новые порции местных блюд. Сидящий за ней Димитрий, целый день проведший на свежем воздухе в компании гиперактивной ребятни, восполнял потраченную энергию с энтузиазмом молодого здорового растущего организма. Вилку держал грамотно, не чавкал, не давился — красиво, в общем, ел, с аппетитом и с удовольствием. Следующее место, в торце, напротив самого Роя, пустовало в ожидании завхоза, обещавшего зайти часам к семи, проследить, чтобы ребенка увели. Учитывая, что долгое прощание с Ериком, к концу подходить ещё даже не начинало, несмотря на общее стремление обеих сторон, срок смело отодвигался на полчаса, как минимум.

Упомянутый ребенок налегал на пирожки, усиленно стараясь спокойно сидеть на своем месте. Спокойно получалось не очень. Толстенькая Ада живо вертела головой, рассматривая незнакомую квартиру, то и дело порывалась что–нибудь сказать, но, видимо, вспоминала, что говорить с набитым ртом неприлично, да еще вперед занятых приемом пищи взрослых, и молчала из последних сил.

Вера Дмитриевна, замыкавшая круг по правую руку от Роя, не ела вообще. То есть, вилкой по тарелке она, конечно, водила, и даже в рот периодически ее отправляла, но Рой очень сомневался, чтобы там хоть что–то усваивалось. Все внимание целиком и полностью принадлежало дочери, даже когда Вера Дмитриевна пыталась делать вид, что слушает кого–то еще.

В общем и целом, из троих главных подозреваемых за столом отсутствовал только один — самый главный. И то, ненадолго, потому что в способностях напарника Рой не сомневался.

— Меньше думай, больше ешь, — прилетел приказ с самой надежной стороны. Свернувшийся в плотный клубочек Ерик был очень занят страшной местью: не давал себя погладить подошедшему Николаю. Стоило тому протянуть руку, Ерик выпячивал колючки и угрожающе пыхтел, вздрагивая и пофыркивая. — Ферментированную капусту попробовать не забудь, а то обидишь Марь Филипповну.

В воображении напарника Марь Филипповна выглядела большой, воинственной, вкусно пахнущей тучей, периодически взрывающейся радугами на манер японских фейерверков. Не украшай ее поверху пластиковые колбаски бигуди, Рой вряд ли догадался бы, о ком речь.

Но Ерик давно приспособился конкретизировать — физрука, например, с первого момента знакомства определяли красные шорты, натянутые на футбольный мяч. Того же завхоза — намертво запаянная замочная скважина с небольшой сквозной трещиной по ободку. Вера Дмитриевна виделась Ерику сухостоем, замотанным в паутину, с довеском в виде жизнерадостного вьюнка, машущего всеми листиками — Адой.

Все очень просто, особенно, с учетом ежедневного и очень многолетнего опыта общения. Давно исчисляющегося не десятками лет, а столетиями.

— А теперь Митенька нам расскажет про правила поведения на воде, — объявила Марь Филипповна голосом домашнего тирана, выставляющего несчастное чадо на табуретку перед гостями с целью прочтения поэмы, в которой самому чаду понятны исключительно предлоги и местоимения, а гостям — из–за шепелявости и картавости чтеца — и того меньше. Видимо, ей показалось, что пришло время начинать зарабатывать грамоту.