Ерик мысленно подбоченился, нарываясь на похвалу и отчетливо намекая на ценность себя любимого, как сотрудника.

— Не ерунди, — строго сказал ему Рой. — Ты у меня абсолютно бесценный, ясно?

Польщенный Ерик на радостях навернул несколько кругов вокруг чемодана и первым юркнул обратно в облюбованный угол с дохлыми комарами.

— Особо там не устраивайся, — хором вместе с Роем посоветовал ему Николай. — Ишь, пылищи–то, а? Давай, колючкин, поищи себе другой угол, а я тут уберусь по–быстрому.

Вообще–то Рой имел в виду другие резоны, когда предупреждал напарника не вздумать задремывать. Но неожиданная тяга к чистоте и порядку, явно означающая приступ жизнелюбия в затхлом завхозном существовании, ему тоже очень понравилась.

— Смотри–ка, — Николай усмехнулся, надежно запечатав кладезь прошлого, — а мы–то с тобой вполне можем тезками считаться. Я — Коля, ты — Колючкин, как тебе такой расклад?

Ерик скроил ехидный скепсис и поцокал искать себе другое местечко. Действительно — тезок развелось, подпрыгнуть негде. Приземлишься, такой, после прыжка, и какому–нибудь Кольке ногу отдавишь. Или лапу.

В дверь снова позвонили. Наученный горьким опытом, Рой спешить открывать не стал — убедился сначала, что Николай продолжает заниматься затеянной уборкой, и только потом полностью переключился на свою тридцать третью ведомственную.

Даже канал до предела истончил, чтобы на все девяносто семь рабочих процентов участвовать в разворачивающихся событиях.

— Я это, Рой Петрович, Марь Филипповна, старшая по лестнице, добровольная помощница управдома. Открывайте скорее, — не дождавшись, пока спросят, кто там, затараторила вечно спешащая и торопящаяся Марь Филипповна.

Ну, в общем, кто бы сомневался.

— Добрый день, — только и смог выговорить Рой, открыв дверь и уставившись на переносной фуршет, стоящий на пороге. Из фуршета отовсюду торчали махрушки полотенец, верхушки крышек и ручки бесчисленного количества кастрюль, поставленных одна на другую.

Долго ждать в дверях фуршет не стал — медленно, но решительно двинулся в квартиру, продолжая вещать голосом Марь Филипповны:

— Так и подумала, что вы, спросонья–то, меня не узнаете, вот и решила представиться по всей форме, так сказать. Дождичек–то знатный шел, спалось сладко, наверное, вы тут первый день на новом месте, могли и забыть, где находитесь, так я сразу вам все и напомнила.

— Ясно, — выдавил Рой, вжавшись в стену, и отчаянно жалея, что не имеет некоторых способностей Ерика. Мог бы — вообще по обоям размазался, потому что кастрюльно–тазиковая пирамида то и дело начинала угрожающе покачиваться, грозя рассыпаться на составляющие при малейшем дополнительном усилии.

Немного уже понимая, что представляет собой удивительная боевая женщина Марь Филипповна, можно было предположить, что если содержимое кастрюлек рассыплется, то откопают их из–под завала не раньше следующего понедельника. Особенно с учетом всеобщего выезда рабочих рук на выходные на свежий воздух в близлежащую деревню.

— У нас как–то ночью дождик выдался, так я наутро после ужина со знакомством к проверяющему–то наведалась, — Марь Филипповна осторожно принялась сгружать принесенное на все горизонтальные поверхности, нашедшиеся на кухне. Чем легче ей становилось, тем быстрее текла речь, и тем шустрее она действовала. — Рассольчика занести, на случай если больше ничего подлечиться не осталось. Так вот чуть не пришлось обратно–то идти, вместе с рассольчиком, скорую вызывать. Такой дождичек шел, так хорошо проверяющий спал, что наутро ничего не помнил — ни меня, ни себя. Пришлось порожек рассольчиком поливать, на запах выманивать, а потом еще по соседям бегать, за добавкой лекарственной, чтобы память прояснить. У завхоза–то правила строгие, добавки нипочем не дал бы, даже на лечение, а у меня, как на грех, все лечебное закончилось. Вот! — торжественно объявила она, предъявив Рою кухню, превратившуюся ее стараниями в филиал ист–буфета.

По самым скромным прикидкам, вшестером, включая заявленного ребенка, здесь можно было бы безбедно пережить недельную осаду. А если квоты ввести, то и на две на три растянуть.

— Потрясающе, — честно ответил слегка дезориентированный Рой. — От запаха прямо сейчас можно в кому впасть, — добавил он прежде, чем сообразил, что последняя мысль принадлежит Ерику, свалившему от развоевавшегося завхоза-Николая на кухню и там безуспешно пытающегося найти хотя бы струйку воздуха, не несущую отголосков запаха магазинного молока.

Вот бедняга. Это как отравиться чем–нибудь или переесть до полной непереносимости — потом даже молекулы продукта хватает, чтобы снова почувствовать себя не в своей тарелке. А уж на свежие дрожжи всё совсем плохо делается. Теперь понятно, почему ехидные комментарии прекратились.

— Уходи оттуда, — приказал Рой не вовремя зациклившемуся на служебном долге напарнику. Одновременно стараясь изобразить для Марь Филипповны, как прекрасно то, что он видит и нюхает.

Под Ериковский аккомпанемент выходило не очень, но боевая женщина, к счастью, немного отвлеклась на перестановку слагаемых. Сумма, то есть, ароматы, как и положено, от этого не менялись; покидать боевой пост Ерик не торопился. Мотивировал тем, что не может, не раскрыв легенды, исчезнуть неизвестно куда. А абсолютно бесценные сотрудники таких провалов допустить никак не могут.

— Это человек, — напомнил ему Рой. — Подумает, что ты просто очень хорошо спрятался. Потом, когда он в комнате закончит, вернешься под кровать и там обоснуешься.

Не зря же некоторые люди, приносящие в дом подобранных зверюшек, потом никак не могут понять, где же таилась животина, вылезшая на запах еды на третий день после внедрения в семью. Особенно для кошек такие вещи характерны. Хотя для маленьких собачек тоже.

Ерик мгновение поколебался между чувством долга и желанием жить, затем попробовал глотнуть воздуха, чихнул, поспешно свернулся в какую–то микроскопическую козявку и поковылял на выход.

— Смотри, чтобы тебя не подмели в запале, — покачал головой Рой.

Ерик сообщил, что ему уже все равно — даже запах пыльной тряпки лучше, чем то, в чем он сейчас пытается не задохнуться.

— А теперь идите! Идите, погуляйте, — неожиданно скомандовала Марь Филипповна. — Я тут пока все приберу, чтобы было, куда гостей пригласить, и мне чтобы краснеть не пришлось, что плохо инспектора обихаживаю, за стол с неглаженой скатертью усаживаю, из немытых рюмок пить заставляю и с грязных тарелок потчую.

Рой начал подозревать начало эпидемии. В самом деле, сначала завхозу-Николаю срочно потребовалось прибраться в квартире, затем Марь Филипповне, причем, не у себя, а в ведомственной тридцать третьей. Кто следующий?

— А может, не надо уборки? — осторожно попробовал он.

— Надо, Рой Петрович, надо, — Марь Филипповна приняла непреклонный вид и принялась теснить Роя к выходу. — Только дипломатик–то свой с собой возьмите, не забудьте, я женщина чуткая, все понимаю. Нельзя документики в квартире с посторонними оставлять, пусть даже с такими надежными и проверенными, как я. Вот прямо сейчас в комнату идите и возьмите, чтобы подозрений никаких потом не возникло, прямо при мне берите и идите. Погуляйте, погодка–то вон какая хорошая, солнышко выглянуло, птички поют. Вам после сна непременно прогуляться нужно, аппетит нагулять.

— Да в порядке у меня все с аппетитом, — плохо понимая, откуда взять несуществующий дипломат, возразил Рой.

— Вижу я, как в порядке, — Марь Филипповна, не глядя, протянула руку и стянула полотенце с недоеденных утренних пирогов. — Было бы в порядке, так вы блюда–то уже бы освободили. Я же вижу, что ни одного пирожка вы больше не съели, даже не надкусили, — в ее голосе прозвенела горькая обида, против воли зацепившая Роя за живое.

— Так я после вашей потрясающе вкусной знаменитой окрошки уснул, и проснуться не успел, а то непременно бы все освободил. Все два блюда, — чуть ли не поклялся он.

По виду Марь Филипповны отчетливо угадывалось, что даже начни районный инспектор божиться, осеняя себя крестом, это ему уже тоже не поможет.