— Ну, вот, — она обернулась на Сенат. — Они живы, как очнутся — сможешь долго рассказывать им обо всём, что помнишь. Так я пошла?

Сенат по-прежнему не реагировал на её слова, как и вообще на то, что происходило в подземелье. А ещё… Герда только сейчас заметила одну маленькую деталь.

У Сената дёргался глаз. Один из множества, но очень выразительно.

Чего?

За спиной у Герды раздался какой-то шорох; обернувшись, она сделала шаг назад от неожиданности. Позади её стоял крепкий и молодой парень. Тёмные волосы, простая, совершенно не подходящая для Тумана одежда. Но больше всего в его внешности приковывала внимание улыбка — широкая, слегка безумная. А может, не слегка.

— А ты ещё кто? — Герда крепко сжала в руке светящийся шар. — Тоже избранный?

— Я? Не-а, — улыбка парня стала ещё шире. — Я просто Артур Готфрид.

Удар монтировкой по голове был быстрым — слишком быстрым даже для неё. Герда рухнула вниз, к уже валяющимся там четырём телам.

Артур хмыкнул, забрасывая монтировку на плечо, и поглядел на тварь перед ним, которая почти что разлилась по полу нефтяным пятном.

— Сенат, — вновь улыбнулся он. — Да ты как будто призрака увидел.

Меня зовут…

— АРТУР ГОТФРИД?

Ну, да. Не удивлён, что Сенат не забыл мое имя — за столько-то лет.

Сразу ответить ему, впрочем, не удалось. Моё тело словно сдавила тысяча жгутов; Щупальца, или нечто на них похожее, в мгновение ока облепили меня как голодный удав мышку.

Я лишь ухмыльнулся. Конечно, я не мог шевельнуть даже пальцем — у всех свои понятия о гостеприимстве.

— Что-то ты совсем слабый стал, — едва выдохнул я; воздуха в лёгких хватало только на тихий хрип. — Раньше бы удушил.

— То же самое Мы можем сказать и о тебе, — Сенат колыхался, вновь собираясь из расплывшегося пятна; его глаза меняли форму и размер, не отрываясь от меня. — Мы больше не чувствуем былой мощи в твоём теле.

Что сказать… порой на встречах одноклассников люди и не так меняются.

Несколько пастей приблизились к моему лицу; хватка Сената усилилась, чёрная слизь медленно обтекала мою фигуру, заключённую в её объятия. Одна из зубастых челюстей приблизилась так быстро, что я почувствовал себя той девкой из чужого.

— Ты точно АРТУР ГОТФРИД? Ты…

Если бы я не знал старину Сената, принял бы это за угрозу, и, может, испугался бы. Но я знал его; знал его интонации. В голосе… голосах существа слышался страх пополам со щенячьей радостью.

— Хочешь проверить? — я заглянул в те глаза Сената, что были напротив меня; посмотрел, так сказать, прямо в «души».

Какое-то время длилась пауза, существо неловко молчало, а затем я ощутил, как ослабевает хватка.

Как бы сильно мне не хотелось опереться о стену и отдышаться, я остался стоять прямо, даже когда Сенат отпустил меня. Легко улыбнувшись, я похлопал его… поверхности, а затем, выудив из кармана платок, подтёр слюни той пасти, что всё ещё нависала передо мной.

— Вот и отлично.

— Почему ты Нас запер? — бесконечный вопрос в глазах; казалось, Сенат сейчас и сам примет форму вопросительного знака, но он лишь колыхался, как остывающий чёрный студень. — Мы же были союзниками…

Ах, насчет этого, да…

— Были, — признал я, пожимая плечами. — Ну, да. А ты был молод, горяч, вечно хотел выйти один на один против Виссариона…

В то время ему было всего-то несколько тысяч лет; а это в переводе «с хтоническо-чудовищных» на человеческие — где-то на уровне школьника с переходным возрастом. Разумеется, выпускать такого на волю было опасно; Сенат воспринимал весь мир как свою игровую площадку, несоизмерял сил, а о сопутствующем ущербе не заботился и вовсе.

— Но Мы лишь хотели показать Виссариону весь ужас Нашего неотвратимого возмездия… — выдохнули пасти.

А в итоге просто из раза в раз показывали половине населения мира, что такое настоящая глобальная катастрофа.

Ну а если честно… я попросту не знал, что делать с этим существом. Слишком своевольный, слишком опасный, Сенат был мартышкой с гранатой — точнее, бессмертной мартышкой с бесконечным запасом гранат. При должном старании можно было обучить мартышку кидать гранаты только в цель и только по команде, но… те усилия и разрушения, которые случились бы во время “обучения”, не стоили результата.

— Прости, — я развёл руками, — так уж получилось, что для тебя было полезнее немного посидеть взаперти.

— Немного? — Сенат резко взметнулся вверх, вытягиваясь, как жвачка. — Для тебя это немного? Десять тысяч лет одиночества! Десять тысяч лет ожидания! Никакой надежды…

Тварь нависла надо мной, и вот теперь она действительно излучала угрозу. На матовой чёрной поверхности появлялись на миг и тут же исчезали острые шипы, будто что-то прокатывалось у него под кожей; пасти ощерились и тянулись на тонких жгутах в мою сторону.

— Одиночество и безнадёжность — вот и всё, что ты оставил Нам, Артур Готфрид, — проревели они. — Мы могли лишь размышлять. Размышлять…

Сенат замер. Движение под кожей прекратилось, как будто тварь внезапно что-то осознала.

— Эти десять тысяч лет Мы очень много размышляли, — проревела сразу сотня пастей; эффект, конечно, потрясающий, идеальная синхронность, но по ушам било сильно. — У Нас было очень много времени, чтобы подумать о ценности жизни. Мы теперь…

Приподняв бровь, я глядел на тысячу острых пастей, истекающих материальной тьмой. Багровые глаза светились, вперясь в мою сторону; тело Сената чуть колыхалось, как от дыхания, когда он смотрел на меня.

—….пацифисты, — закончил Сенат..

Что ж… Я еще раз покосился на его оскаленные пасти. Охотно верю.

Но проверять не стану, нет ни времени ни желания.

— Вообще я рад был встрече, конечно, но дел у меня по горло, — я кинул взгляд вниз, на мирно постанывающую девицу. — Так что бывай.

— Какой бывай?! — статичная форма Сената снова взметнулась вверх.

Существо закручивалось и дробилось на ответвления; отдельные отростки с пастью и глазами метались в разные стороны, тварь напоминала теперь своеобразную гидру. Я знал это настроение — признак максимального внутреннего разлада между сущностями Сената, волнение и неуверенность.

Значило это только одно — бесконечный поток нытья.

— Ты должен отпустить Нас, Артур Готфрид, — проревели все пасти разом, и теперь голоса звучали уже не синхронно, а немного вразнобой. — Мы умоляем тебя. Не оставляй Нас снова здесь, в одиночестве, без надежды!

Отпустить. Куда, интересно? Я оглядел огромную хтоническую тварь, пытаясь представить мир, в котором она могла бы спокойно жить и проповедовать пацифизм.

Не существует еще горы, которая могла бы принять такого монаха.

— Знаешь, я ведь просто хотел придержать тебя, пока не расправлюсь с Виссарионом… — я вновь развёл руками. — Десять тысяч лет в мои планы не входили.

Ага, не входили. Как и вообще не входило возвращение сюда и этот разговор; в жизни часто всё идёт не по плану.

— Но почему ты не освободил Нас после смерти Виссариона? — потребовала тварь; голоса вновь обрели синхронность, но существо всё ещё колыхалось и ветвилось во все стороны.

— Сенат, — я понизил голос и вложил в него самую искреннюю, сожалеющую эмоцию, какую только мог, — Ты ведь меня знаешь: будь хоть малейший шанс, я бы непременно им воспользовался!

Я забыл.

Сенат довольно завилял щупальцами.

— Так ты Нас освободишь?

Ну, что ж… Я оглядел несимметричную фигуру, которая после вопроса словно затаила дыхание (насколько это вообще можно было понять по её виду), в ожидании ответа. Конечно, мне это нахрен не упало, но с другой стороны… за эти десять тысяч лет Сенат явно подрос и подрастерял большую часть своей разрушительной силы. Можно даже сказать, что он поумнел, образумился и остепенился. По крайней мере, сейчас мы не орали друг на друга яростно-пафосными фразами, как раньше, а говорили спокойно, как два взрослых, вполне разумных… существа.