Человек вскрикнул от отвращения и откинулся назад — к корме лодки. Гант заскрежетал и защелкал ротовыми щупальцами, помахивая лапой, покрытой роговой оболочкой, как бы пытаясь уверить его, что все это было просто ошибкой. Вмиг Тиамак ухватился за шест и замахнулся вдоль борта, чтобы сбить ганта, пока тот не улизнул вверх по лиане. Раздался звук удара о панцирь, и гант полетел через лодку, поджав лапы, как обгоревший паук. Раздался лишь тихий всплеск, когда он плюхнулся в зеленую воду.
Тиамака передернуло от отвращения, пока он ждал его появления над водой. Над его головой раздался целый хор цокающих звуков. Он быстро взглянул наверх и увидел полдюжины гантов, каждый размером с большую обезьяну, которые уставились на него с безопасного расстояния — с верхних веток. Их черные, ничего не выражающие глаза блестели; Тиамак нисколько не сомневался, что если бы они знали, что он не может стоять, они бы тотчас же набросились на него, хотя обычно ганты не набрасываются на взрослых людей, даже раненых. Как бы странно это ни было, он мог лишь надеяться, что они не поймут, как он на самом деле слаб или какие раны скрывает его кровавая повязка.
— Вот так-то, мерзкие жуки! — закричал он, воинственно размахивая шестом и ножом. Морщась от боли, он только молился, чтобы не упасть от истощения сил; он был уверен, что в этом случае ему уже не удастся очнуться. — Спускайтесь, и я проучу вас, как вашего приятеля!
Ганты злобно цокали в ответ, но делали вид, что можно не торопиться: если он им сегодня не достанется, какие-нибудь другие ганты непременно доберутся до него. Их жесткие панцири, местами покрытые лишайником, скрежетали, когда они карабкались вверх по ветвям. Не поддаваясь накатившему на него приступу дрожи, Тиамак медленно направил плоскодонку на середину стремнины, подальше от нависающих ветвей.
Утреннее солнце не поднялось и до середины неба, когда он видел его последний раз, а сейчас оно, к его ужасу, оказалось уже далеко за полуденной отметкой. Очевидно, он заснул сидя, несмотря на ранний час. Лихорадка сильно изнурила его. И хотя ему стало немного легче, по крайней мере, на данный момент, он был все еще страшно слаб, а раненая нога, казалось, горела огнем.
Внезапный хохот Тиамака прозвучал хрипло и неприятно. Подумать только, пару дней назад он строил грандиозные планы насчет того, куда ему отправляться, кому из великих мира сего, жаждущих его услуг, посчастливится заполучить его, а кому придется потерпеть! Он вспомнил, что решил отправиться в Наббан, как о том просили старейшины его племени, и что Кванитупулу придется пока подождать — решение, которое стоило ему многих часов тревожных размышлений. Теперь его тщательный выбор был изменен самым непредвиденным образом. Ему повезет, если вообще удастся добраться до Кванитупула живым, а долгое Путешествие до Наббана вообще немыслимо. Он потерял много крови, его терзала рана: ни одна из трав, которые могли бы помочь, не росла в этой части Вранна. К тому же, словно для того, чтобы сделать его еще несчастнее, стая гантов увидела в нем добычу, которую скоро можно будет растерзать!
Сердце учащенно билось, серая пелена слабости обволакивала тело. Он протянул свою тонкую руку за борт и брызнул в лицо прохладной водой. Эта мерзкая тварь действительно прикасалась к нему, хитрая, как карманный воришка: она пыталась выбить нож из его руки, чтобы стая могла наброситься на него, безоружного… Можно ли думать, что ганты всего лишь животные? Некоторые из его соплеменников утверждали, что они всего лишь жуки или крабы-переростки. Хотя они были очень похожи на крабов, Тиамак уловил затаенный интеллект в их беспощадных черных агатовых глазах. Ганты могут быть творениями Тех, Что Напускают Тьму, а не Той, Что Произвела Человеческое Дитя, но от этого они не становятся глупее.
Он поспешно осмотрел содержимое лодки, чтобы убедиться, что ганты ничего не похитили до того, как он пришел в себя. Несколько предметов одежды, врученный ему старейшинами Призывный жезл, немногочисленная кухонная утварь, рогатка, свиток Ниссеса в промасленном мешочке — все его жалкие пожитки были разбросаны на дне лодки. Все, казалось, было на месте.
Тут же лежали остатки рыбы, с поимки которой и начались его беды. Видимо, на протяжении последних двух дней, когда он ощущал то лихорадку, то приступы безумия, он, очевидно, съел большую часть ее, если только птицы не склевали все до костей, пока он спал. Тиамак пытался восстановить в памяти, как он провел это время, но все, что он смог вспомнить, была бесконечная работа шестом, в то время как небо и вода изливали на него свою глазурь, как стекает она с плохо обожженного глиняного горшка. Помнил ли он, что необходимо разжигать костер и кипятить болотную воду, прежде чем промывать ею раны? У него было смутное воспоминание, что он пытался поджечь трут, который лежит в глиняном горшке, но удалось ли разжечь костер, не помнил.
Это отчаянное напряжение памяти вызвало головокружение. Что толку беспокоиться по поводу того, что сделано или не сделано, сказал он себе. Конечно, он все еще болен; его единственный шанс на спасение — добраться до Кванитупула, прежде чем снова начнется приступ лихорадки. С сожалением покачав головой, он выбросил рыбий скелет за борт — размеры его еще раз подтвердили, что рыбина была превосходной, — потом натянул рубашку, так как его снова затрясло. Он откинулся на корму и потянулся за шляпой, которую сплел из пальмовых ветвей в первые дни путешествия. Он натянул ее поглубже, пытаясь уберечься от беспощадных дневных лучей, еще раз обмыл глаза и стал работать шестом, с усилием удерживая лодку на стремнине. Каждое движение причиняло ему боль.
Лихорадка все-таки возвратилась в какой-то момент ночью. Когда Тиамаку удалось вырваться из ее тисков, он обнаружил, что ложа его лениво кружит в болотной заводи. Состояние ноги, хотя она распухла и невыносимо болела, не показалось ему намного хуже. Если ему повезет добраться до Кванитупула в ближайшее время, он, возможно, и не лишится ее.
Стряхнув с себя последние путы сна, он вознес еще одну молитву Тому, Который Всегда Ступает по Песку, чье существование, несмотря на постоянный скептицизм Тиамака, теперь, после злоключения с крокодилом, показалось гораздо более вероятным. Было ли ослабление неверия вызвано лихорадкой, от которой мутится разум, или возрождением истинной веры, вызванным близостью смерти, Тиамаку было все равно. Он и не стал вдаваться глубоко в анализ своих чувств. Если не боги, то кто поможет ему в этой предательской болотине, а его собственная решимость ослабевает с каждым часом. Перед лицом этой простейшей альтернативы Тиамак обратился к молитве.
Он выбрался, наконец, из заводи и добрался до места, где сходились различные водные пути. Трудно было сказать, как ему вообще это удалось. Он мог ориентироваться только по звездам, особенно ему помогли Луна и Выдра с ее сверкающими лапами: они указали ему направление на Кванитупул и к морю.
До самого рассвета он без остановки работал шестом, а утомленная голова и израненное тело потребовали отдыха. Стараясь не заснуть, он еще немного проплыл по течению, отталкиваясь шестом от топкого берега, пока не обнаружил большого камня, который выковырял, чтобы привязать к леске вместо якоря. Он хотел обезопасить себя от гантов и другой нежелательной компании и как следует выспаться, в чем так остро нуждался.
Теперь, когда ему удалось наверстать потерянное время, Тиамак не отставал от намеченного графика. Часть следующего дня у него пропала из-за приступа лихорадки. Это был, по его подсчетам, восьмой или девятый день пути. И все же он немного продвинулся за вечер. После того, как солнце погрузилось в далекие западные болота, Тиамак в удовольствием отметил, что количество насекомых-кровососов значительно убавилось; это, а также необычайно приятное голубоватое свечение сумерек оказались такой желанной переменой по сравнению с раскаленным дневным воздухом, что он устроил себе пир, съев довольно неаппетитное на вид речное яблоко, которое нашел висящим на ветке. Обычно в эту пору речные яблоки не встречались на деревьях: те плоды, что не успели склевать птицы, осыпались, и их уносило течением. Подпрыгивая на воде поплавками, они оседали на какой-нибудь запруде или кочке между корней деревьев. Поэтому Тиамак воспринял находку яблока как добрую примету. Он отложил его, вознеся благодарение небесным благодетелям. Лакомство, отложенное впрок, станет еще более вкусным, когда он решится его съесть.
