— Ты окажешься перед Живой Арфой, ты услышишь ее сладкий голос…

— Саймон, — начал Бинабик, затем сделал рукой короткий жест, принятый у кануков против безумия. — Ты еле стоишь, — проворчал он. — Я схожу.

Прежде чем Саймон успел ответить, тролль исчез в темном проеме двери аббатства. Прошли долгие мгновения, прежде чем он вернулся, таща за собой сумки.

— Мы будем вешать большинство на Слудига, — сказал он, с опаской рассматривая поджидающих землекопов. — Он слишком оглушен, чтобы вступать в борьбу, поэтому он будет нашим вьючным бараном.

— Приди!

Пока тролль грузил сумки на одурманенного риммерсмана, Саймон взглянул на круг бесцветных, вытаращенных глаз. В ожидании поживы землекопы щелкали языками и щебетали тихонько, как бы разговаривая между собой. На многих были обрывки какой-то грубой одежды, некоторые держали ножи с зазубренными лезвиями, зажатые в цепкие кулачки. Они смотрели на него, покачиваясь, как заросли черных маков.

— Теперь ты готов, Саймон? — прошептал Бинабик. Саймон кивнул, поднимая перед собой Тёрн. Клинок, который до этого был легким, как перышко, вдруг стал тяжелым, как камень. Он едва держал его перед собой.

— Нихут, Кантака! — крикнул тролль. Волчица рванулась вперед, широко раскрыв пасть. Землекопы завизжали в ужасе, когда Кантака буквально пропахивала борозду между их извивающихся конечностей и лязгающих челюстей. Саймон продвигался следом, с трудом размахивая Тёрном направо и налево.

— Приди! Под Наккигой тебя ждут бесконечные холодные чертоги. Лишенные Света с нетерпением ждут твоего прихода. Приди к нам!

Время, казалось, замерло. Мир сузился до тоннеля, полного красного света и белых глаз. Боль в спине пульсировала все сильнее, созвучно биению сердца, а поле его зрения то сужалось, то расширялось, пока он, спотыкаясь, брел вперед. Рев голосов, непрерывный, как гул моря, окатывал его. Голоса шли извне и изнутри. Он размахивал мечом, ощущал его удары, стряхивал его и снова крушил. Твари тянулись к нему со всех сторон, некоторые цеплялись за него и рвали кожу.

Тоннель вдруг сузился до полной темноты, затем открылся на какие-то мгновения. Слудиг, все время бормотавший что-то, но слишком тихо, чтобы можно было разобрать, помог ему взобраться на спину Домой и вставил Тёрн в петли у седла. Их окружали каменные стены, но как только Саймон ударил пятками по ребрам лошади, как они исчезли, и он помчался под пологом ветвей, над которыми проносилось ночное небо.

— Самое время, дитя человеческое! Двери раскрыты магией крови! Приди, отпразднуй вместе с нами!

— Нет! — услышал Саймон собственный крик. — Оставьте меня в покое!

Он пришпорил лошадь и влетел в лес. Бинабик и Слудиг, еще не успевшие вскочить в седла, что-то кричали ему вслед, но их зов был заглушен шумом в его собственной голове.

— Двери раскрыты! Приди к нам!

Звезды обращались к нему, уговаривая его заснуть, обещая, что при пробуждении он будет далеко от… глаз в костре… от… Схоуди… от… когтистых лап… от… он будет далеко от…

— Двери раскрыты. Приди!

Он без оглядки мчался через заснеженный лес, пытаясь обогнать этот жуткий голос. Ветки цеплялись за лицо. Прошло время, возможно, несколько часов, а он все скакал вперед. Домой, казалось, разделяла это его неистовое стремление. Ее копыта взметали облака снежной пыли, когда она проносилась сквозь ночную мглу. Саймон был один, друзья остались далеко позади, но это страшное видение, которое явилось ему в огне, все еще страстно взывало к нему.

— Приди, дитя человеческое! Приди, опаленный драконом! В эту бурную ночь мы ожидаем тебя под ледяной горой…

Эти слова роились в его голове огненными пчелами. Он корчился в седле, бил самого себя по ушам и лицу, пытаясь отогнать этот голос. Пока он так ерзал на спине своей кобылы, перед ним внезапно возникло что-то темное, темнее ночи. На миг сердце его остановилось, но это было лишь дерево. Дерево!

Его стремительная скачка была слишком быстрой, чтобы обогнуть препятствие. Его ударило гигантской рукой, и он вылетел из седла, пролетев через пустоту. Он падал. Звезды меркли.

Черная ночь опустилась над ним и накрыла все.

День угас. Опустошенное ветром небо над лугами нависало лиловым тентом. Появились первые звезды. Деорнот, завернувшись в грубое одеяло, чтобы спастись от ночной прохлады, смотрел на бледные светящиеся точки и думал, что Бог, кажется, отвернулся от них.

Отряд Джошуа сжался кучкой в бычьем загоне, который представлял собой узкое сооружение из деревянных кольев, глубоко вбитых в землю и переплетенных веревками. Несмотря на кажущуюся непрочность, — в загородке были даже дыры, в которые Деорнот мог просунуть руку по плечо, стены были такими же крепкими, как отштукатуренная каменная кладка.

Пока он оглядывал товарищей по несчастью, взгляд его остановился на Джулой. Колдунья держала на руках Лилит, тихонько напевая ей что-то на ушко. Они обе смотрели на темнеющее небо.

— Ну не безумие ли это: спастись от норнов и землекопов и оказаться здесь? — Деорнот не мог скрыть тоски. — Джулой, тебе известны заклинания и чародейство, неужели ты не можешь совладать с нашими тюремщиками: усыпить их, например, или превратиться во взбесившегося зверя и напасть на них?

— Деорнот, — произнес Джошуа укоризненно, но лесная колдунья не нуждалась в защите.

— Ты мало смыслишь в Искусстве, сир Деорнот, — резко сказала Джулой. — Прежде всего, то, что ты называешь магией, имеет свою цену. Если бы ее было так просто использовать, чтобы победить дюжину вооруженных людей, армии повелителей были бы переполнены наемными волшебниками. Во-вторых, пока нам никто не причинил зла. Я не Прейратс, и не собираюсь тратить свою силу на кукольные представления для скучающих и любопытных. Мои мысли заняты гораздо более сильным врагом, гораздо более опасным, чем кто бы то ни было из здешних.

Ее как будто рассердила необходимость такого длинного ответа — Джулой вообще была немногословна. Она замолчала и снова обратила свой взор за ограду.

Разозлившись на самого себя, Деорнот стряхнул с плеч одеяло и встал. Неужели до этого дошло? Какой же он рыцарь, если способен упрекать старую женщину за то, что она не может избавить его от опасности? Он передернулся от отвращения к самому себе, в беспомощной злобе сжимая и разжимая кулаки. Что можно сделать? Осталась ли в ком-нибудь из этих оборвышей хоть какая-то сила?

Изорн утешает свою мать. Герцогиня Гутрун, потрясавшая их своей отвагой и выдержкой во всех их ужасных испытаниях, кажется, исчерпала свои душевные силы. Таузер впал в безумие: он лежит на земле, устремив взгляд в пустоту, его сжатые губы дрожат, а отец Стренгьярд пытается влить ему в рот немного воды. Деорнот почувствовал, как новая волна отчаяния накатила на него, и направился к грязному бревну, на котором сидел принц Джошуа, задумчиво подперев рукой подбородок. На запястье принца все еще был наручник, надетый на него во время заточения в темнице короля Элиаса. Тонкое лицо его окрашивали глубокие тени, но белки глаз сверкнули, когда он посмотрел на Деорнота, тяжело плюхнувшегося на бревно. Оба они долго молчали. Вокруг них было слышно мычание скота и крики и топот наездников, которые пригнали стада на ночь.

— Увы, мой друг, — промолвил, наконец, принц. — Я говорил, что игра проиграна, не так ли?

— Мы сделали все, что могли, ваше высочество. Никто бы не сделал больше вас.

— Кому-то это удалось. — На миг Джошуа снова обрел свой суховатый юмор. — Он сейчас сидит на своем костлявом троне в Хейхолте, ест и пьет перед пылающим камином, а мы сидим в загоне для скота.

— Он заключил подлую сделку, принц. Король еще пожалеет о своем выборе.

— Но, боюсь, нас не будет при последней расплате, — вздохнул Джошуа. — Пожалуй, мне больше всех жаль тебя. Ты был преданнейшим рыцарем. Жаль, что тебе не достался господин, более достойный твоей преданности…

— Прошу вас, ваше высочество, — в его теперешнем настроении подобные слова причиняли ему настоящую боль. — Я никому, кроме вас, не хотел бы служить здесь на земле.