Изгримнур сжал зубы, чуть не вскрикнув от злости и удивления. Он почувствовал, как его захлестывает горячая волна ярости, и привстал на цыпочки. Внизу действительно была видна крошечная безволосая головка, подпрыгивающая над алым одеянием, которое казалось оранжевым в свете факелов. Герцог поймал себя на мысли о том, как ему подобраться достаточно близко, чтобы вонзить нож в этого гнусного предателя. О Господи, как бы он этого хотел!

Но какой бы от этого был толк, кроме удовлетворения, что Прейратса не будет больше на земле? Так я не найду Мириамели, и мне ни за что не удастся заняться ее поисками после этого. Не говоря уже о том, что Прейратс, возможно, и не умрет — у него может оказаться какой-нибудь волшебный щит.

Нет, это не годится. Но если бы ему удалось пробраться к Ликтору, уж он бы смог ему порассказать об этом красном попе и дьявольских штучках, которыми он управляет Верховным королем. Но что делает Прейратс именно здесь?

Изгримнур поплелся в постель, а в голове его роились мысли о несостоявшемся покушении.

Прейратс снизу, с расстояния в двадцать локтей, как бы учуял, что кто-то поминает его имя, и взглянул наверх, на балкон общего зала. Зрители, отделенные от неги расстоянием и темнотой, не могли рассмотреть усмешки, исказившей его изможденное лицо, но почувствовали поток леденящего воздуха, который пронесся над Санкелланом Эйдонитисом, раздувая плащи стражников. Покрывшись мурашками, монахи поспешили с балкона в зал и, плотно закрыв за собой дверь, направились к камину.

Саймон и его друзья, оставив соплеменников Бинабика, двинулись верхом к юго-востоку вдоль подножия Тролльфельса, не удаляясь от основания горы, как трусливые дети, которым не хочется заходить поглубже в воду, у берега. Справа от них простиралась белая пустынная равнина.

В середине серого дня, когда они вели лошадей по узкой каменной насыпи, которая обеспечивала сомнительный переход через впадающие в Озеро голубой глины потоки, над ними пролетел косяк журавлей, курлыкающих так громко, что сотрясалось небо. Птицы развернулись прямо над головами путешественников, хлопая крыльями, затем выровняли строй и полетели к югу.

— До подобного путешествия они имели необходимость еще три месяца проводить в ожидании, — заметил Бинабик встревоженно. — Все это неладно, совсем неладно. Весна и лето остаются побежденные.

— Сейчас кажется не намного холодней, чем когда мы были на пути к Урмсхейму, — отозвался Саймон.

— Тогда была поздняя весна, — проворчал Слудиг, с трудом удерживаясь на скользких камнях. — А сейчас середина лета.

Саймон задумался.

— Ох, — только и выговорил он.

На противоположном берегу они остановились, чтобы разделить между собой провизию, которой снабдили их кануки. Тускло мерцало далекое солнце. Саймон подумал о том, где он окажется, когда наступит следующее лето, — если оно вообще когда-нибудь наступит, это лето.

— А может Король Бурь сделать так, что все время будет зима? — спросил он.

Бинабик пожал плечами.

— Не имею такого знания. Он с очень большим успехом удерживал ее в протяжении ювена и тьягара. Нет необходимости в думанье, Саймон. Твои мысли не сделают задачу очень легче. Король Бурь или будет одерживать битву, или нет. Что есть, то есть, и мы не имеем сил к изменению.

Саймон неловко взгромоздился на лошадь. Он завидовал сноровке Слудига.

— Я не говорил, что хочу воспрепятствовать этому, — сказал он раздраженно. — Меня просто интересуют его намерения.

— Если б имел это знание, — вздохнул Бинабик, — я бы не говорил страшные проклятия, что являюсь столь очень ужасным учеником своего очень великого учителя. — Он посвистел Кантаке.

Они снова сделали привал в этот день, пока, еще не совсем угас дневной свет, чтобы набрать валежника для костра и дать возможность Слудигу поучить Саймона. Риммер нашел под снегом длинный сук, разломил его пополам и обмотал тряпками один конец каждой половины, чтобы легче было держать.

— А нельзя драться настоящими мечами? — спросил Саймон. — Я же не буду сражаться деревяшками.

Слудиг скептически поднял бровь.

— Да? Ты готов скользить и спотыкаться на мокрой земле, сражаясь с опытным бойцом настоящими клинками? Может, хочешь сразиться этим черным мечом, который тебе и от земли-то не оторвать чаще всего? — он кивнул в сторону Тёрна. — Я знаю, что в пути ты мерзнешь и скучаешь, Саймон, но неужели настолько, что захотел умереть?

Саймон пристально посмотрел на него.

— Я не такой уж неуклюжий — ты сам мне говорил. И Хейстен меня кое-чему научил.

— За две недели-то? — взгляд Слудига стал еще ироничнее. — Ты смел, Саймон, и везуч тоже, чего нельзя не учитывать, но я хочу, чтобы ты стал искусным бойцом. Может быть, тебе предстоит встретиться уже не с диким гюном, а с человеком, закованным в броню. Ну, бери свой новый меч и нанеси мне удар.

Он ногой подкинул сук к Саймону и поднял свое оружие. Саймон медленно закружился, держа перед собой сук. Риммер был прав: покрытая снегом земля коварна. Прежде чем даже замахнуться на учителя, он потерял опору и опрокинулся назад. И остался сидеть, сердито нахмурившись.

— Не смущайся, — сказал Слудиг, шагнув вперед и приставив конец своей дубины к груди Саймона. — Когда падаешь, а люди спотыкаются во время стычки, непременно держи клинок перед собой, а то можешь уже не подняться для ее продолжения.

Осознавая смысл сказанного, Саймон заворчал и отвел палку риммера, прежде чем встать на колени. Потом он поднялся и возобновил свое вращение, напоминавшее движения краба.

— Зачем ты это делаешь? — спросил Слудиг. — Почему не наносишь мне удар?

— Потому что ты быстрее меня.

— Хорошо. Правильно, — заканчивая реплику, Слудиг выбросил вперед свою дубину и нанес сильный удар под ребра Саймону. — Но все время нужно сохранять равновесие. Я тебя застиг в тот момент, когда одна нога была перед другой.

Он замахнулся еще раз, но Саймон на этот раз сумел увернуться и произвести выпад, который Слудиг отбил вниз.

— Вот ты уже кое-чему научился, воин Саймон! — воскликнул Бинабик. Он сидел у разгорающегося огня, почесывая шею Кантаки и наблюдая за игрой дубинок. Неизвестно, то ли от ласки, то ли от того, что ей приятно было смотреть как колотят Саймона, волчица испытывала явное удовольствие: язык ее свисал из раскрытой в улыбке пасти, а хвост трепетал от наслаждения.

Саймон и риммер работали около часа. Саймон не нанес ни единого удара, попавшего в цель, но получил их немало. Когда он наконец плюхнулся на плоский камень подле костра, он был не прочь глотнуть раз-другой канканга из фляги Бинабика. Он бы сделал и третий глоток, но Бинабик отобрал флягу.

— Я бы не оказал тебе дружеской услуги, если бы дал напиться, Саймон, — твердо сказал тролль.

— Это просто потому, что у меня ребра болят.

— Ты молод, и это быстро пройдет, — ответил Бинабик. — Я имею определенную ответственность за тебя.

Саймон сделал гримасу, но не стал спорить. Приятно, когда о тебе заботятся, решил он, даже когда форма заботы тебе не слишком нравится.

Еще два дня езды по холодной погоде вдоль отрогов Тролльфельса и два вечера упражнений, которые Саймон про себя называл «поркой судомоя», не добавили радости в картину мира, какой она ему виделась. Много раз за время обучения, когда он сидел на мокрой земле и ощущал, как еще одна часть тела заявляет о себе криком боли, он порывался сказать Слудигу, что уже расхотел заниматься, но каждый раз воспоминание о бледном лице Хейстена, завернутого в просторный плащ, заставляло его вскочить на ноги и продолжать бой. Стражник хотел, чтобы Саймон овладел этим искусством и мог защитить себя и других. Хейстен не сумел до конца объяснить своих чувств — он не привык к многословным рассуждениям — но часто повторял, что «когда сильный задирает слабого — это неправильно».

Саймон думал о Фенгбальде, союзнике Элиаса, о том, как он возглавил закованных в доспехи людей и сжег часть своего собственного графства, не стесняясь убивать своею собственной рукой только за то, что гильдия ткачей отказалась выполнить его волю. Саймону стало тошно, когда он вспомнил, как восхищался Фенгбальдом и его прекрасными доспехами. Бандиты — вот подходящее название для графа Фальшира и ему подобных. И для Прейратса тоже, хотя красный священник был бандитом похитрее и пострашнее. Саймон догадывался, что Прейратс не испытывает наслаждения, разделываясь с теми, кто выступает против него, как герцог Фенгбальд и ему подобные, он скорее пользуется своей силой с какой-то бездумной жестокостью, не замечая никаких препятствий между собою и своей целью. Но одно другого стоило, — и то и другое было бандитизмом.