Однако вскоре Саймону пришлось на опыте убедиться, что не следует слишком долго содержать животных в закрытом помещении. Зажав нос, он осмотрел келью и заметил маленькую книжечку, переплетенную в кожу. Он на цыпочках пересек сомнительной чистоты пол, подхватил ее и вышел.

В следующей комнатке он присел, чтобы рассмотреть свой трофей, и тут в дверях появился Бинабик.

— Мне довольно очень не повезло здесь, — сказал тролль. — А тебе?

— Сапог нет.

— Ну что же, быстро становится очень темнее. Я думаю, надо заглянуть в зале путников, где спали смертоносные незнакомцы. Может быть, там осталось что-нибудь разъясняющее. Подожди меня здесь, хмммм?

Саймон кивнул, и Бинабик удалился.

Книга оказалась Книгой Эйдона, как и предполагал Саймон, хотя она и была слишком дорогой и хорошо сделанной, чтобы лежать в келье у простого монаха.

Саймон решил, что монах получил ее в подарок от богатого родственника. Сам по себе томик не представлял ничего особенного, хотя и был очень хорошо проиллюстрирован, по крайней мере, насколько мог рассмотреть Саймон в наступающих сумерках — но была одна вещь, которая привлекла его особенное внимание.

На первой странице, там, где люди обычно пишут свои имена или посвящения, если дарят книгу, было выведено заботливой, но дрожащей рукой:

Саймон сидел и, не отрываясь, смотрел на прекрасные слова. Его только что обретенная смелость исчезла. Волна отчаянного раскаяния и страха накатила на него. Это было мгновенное осознание того, что многое в мире уходит бесследно, разбивая слабое человеческое сердце.

Из этой ошеломленной задумчивости его вывел Бинабик, появившийся в дверях.

С глухим стуком на пол упала пара сапог.

— Много интересующего имеет этот зал путников, твои сапоги не менее всего. Но темнота приходит, и для моего использования остается только еще один момент. Встреча со мной у этого коридора. Скоро.

Через некоторое время, в благословенной тишине, наступившей после ухода тролля, Саймон положил книгу на место, потому что передумал ее забирать, и примерил сапоги. В другое время это принесло бы ему массу удовольствия, но теперь он просто положил на пол свои оборванные башмаки и отправился к переднему входу.

Стемнело. Напротив служб находился зал путников, брат-близнец здания, которое он только что покинул. Почему-то дверь зала, со скрипом поворачивающаяся на ржавых петлях, вызывала у него безотчетный страх. Куда пропал тролль?

Как раз когда он вспомнил ворота выгона, бывшие первым сигналом того, что в аббатстве не все благополучно, грубая рука схватила его за плечо и потянула назад.

— Бинабик! — закричал он, но широкая ладонь зажала ему рот, и он оказался прижатым к твердой как камень груди.

— Вауэр эс ду кундс?[2] — прорычал голос у него над ухом. Это бы железный язык Риммергарда.

— Им тостден груккер![3] — усмехнулся другой голос.

В слепой панике Саймон укусил ладонь, зажимавшую ему рот. Вскрик боли, и рот Саймона открылся. Он воспользовался своим шансом.

— Помоги мне, Бинабик, — пронзительно завопил он. Рука снова схватила его, причиняя на сей раз сильную боль, а через минуту он получил сокрушительный подзатыльник.

Он еще слышал затихающее эхо своего крика, когда все поплыло у него перед глазами. Дверь зала путников тихо поскрипывала, и Бинабик не пришел.

Герцог Элвритсхолла Изгримнур слишком сильно нажал на лезвие. Нож соскочил и мазнул по большому пальцу прямо под суставом. Герцог раздраженно выругался, отшвырнул кусок дуба и сунул палец в рот.

Фрекке прав, думал он, будь он проклят. У меня никогда не будет сноровки для этого дела. И чего я мучаюсь, непонятно.

Но на самом деле он отлично знал, почему: Изгримнур уговорил Фрекке научить его искусству резьбы во время его фактического заключения в Хейхолте.

Лучше уж резать по дереву, чем бесконечно слоняться по замку, вроде цепного медведя. Старый солдат, верно служивший еще отцу герцога Изборну, терпеливо показывал Изгримнуру, как правильно выбрать дерево, как разглядеть древесного духа, скрытого глубоко внутри и как по кусочкам освободить его от всего лишнего. Герцог часто наблюдал за тем, как работает Фрекке. Он вырезал демонов, рыб и почти живых зверей неизменно полузакрыв глаза и чуть заметно улыбаясь изувеченными губами. Казалось, что одним движением умелого ножа он легко разрешает важнейшие проблемы мироздания, проблемы случайных и предопределенных древесных форм, положения камня, причуд дождевых облаков.

Посасывая пораненный палец, герцог беспокойно перескакивал от одной мысли к другой — несмотря на категорические требования Фрекке, Изгримнур вообще ни о чем не мог думать, когда резал. Сражение дерева и ножа без должной бдительности легко вырывалось из-под его контроля и заканчивалось трагедией.

Как сейчас, думал он, не вынимая палец изо рта и ощущая солоноватый вкус крови.

Изгримнур сунул нож в ножны и встал. Вокруг усердно трудились его люди: свежевали кроликов, разводили огонь, занимались подготовкой лагеря к вечеру. Он подошел поближе к костру и повернулся спиной к огню. Взглянув на быстро темнеющее небо, он снова подумал о дождевых облаках.

Вот и снова майа, думал герцог. И мы меньше чем в двадцати лигах к северу от Эрчестера… Откуда налетела эта буря?

Уже около трех часов отряд Изгримнура преследовал бандитов, подстерегавших их в аббатстве. Герцог до сих пор не знал, что это были за люди — некоторые в крестьянской одежде, но среди них не видно было ни одного знакомого лица. Кроме того, он не мог даже предположить, что вызвало нападение. Их главарь носил шлем — оскаленную собачью морду, — но Изгримнур никогда не слыхал о такой эмблеме.

Собственно, вряд ли он дожил бы до момента, когда предоставится возможность поразмыслить над этим, если бы не монах в черной рясе, выкрикнувший предостережение из ворот аббатства и упавший вслед за этим со стрелой в спине.

Битва была свирепой и беспощадной, но смерть этого монаха… Да будет с ним милость Божья, кто бы он ни был… он подал знак, и люди Изгримнура ждали нападения. Они потеряли только молодого Хова в первой атаке; Айнскалдир был ранен, но тем не менее прикончил своего противника и еще двоих, подвернувшихся ему под руку. Эти подонки не ждали открытого боя, угрюмо подумал Изгримнур.

Встретившись лицом к лицу с бойцами, рвущимися в бой после месяцев, бездарно проведенных в замке, они немедленно побежали через службы к конюшням, где их, вероятно, ждали оседланные лошади.

Люди герцога не нашли никого, кто мог бы объяснить им происшедшее, переседлали коней и бросились в погоню. Разумнее было бы остаться и похоронить Хова и ходерундиан, но кровь Изгримнура пылала. Он должен был точно знать, кто и почему.

Но узнать ничего не удалось. Бандиты опередили риммерсманов минут на десять, кроме того, они скакали на свежих лошадях. Люди герцога все же заметили их — далекое пятно, спускавшееся по склону Виноградной горы в долину, укрытую низкими холмами и граничащую с Вальдхельмской дорогой. Это зрелище вдохнуло новую жизнь в измученных риммерсманов, и они пришпорили лошадей. Их кони, казалось, почувствовали возбуждение хозяев и рвались вперед, собрав остаток сил. Некоторое время они были близки к тому, чтобы нагнать бандитов, настигнуть их, подобно мстительной туче прокатившись по долине.

Но тут произошла странная вещь. Только что они неслись вперед под ярким весенним солнцем, как вдруг свет померк. Солнце не появилось и через полмили, и, взглянув на небо, Изгримнур увидел собирающиеся в воронку облака серо-стального цвета, пятно тени, закрывшее солнце. Неясный треск раскатился по небу, и внезапно тучи лопнули дождем — сначала незначительными брызгами, а потом и настоящим потоком.