— Пошли, пошли, — зашептал Саймон, продолжая пятиться и незаметно похлопывая себя по колену, но щенок не обращал на него внимания, увлеченно копаясь в соломе и задевая при этом рясу священника. — Пошли же! — снова шепнул Саймон.

Прейратс повернул голову, чтобы посмотреть вниз. Его сверкающий череп медленно вращался на длинной шее. Он заметил щенка, поднял ногу и резко опустил свой тяжелый сапог на спину собаке. Быстрое, точное движение, не дольше одного удара сердца. Раздался треск сломанных костей и приглушенный визг — маленькая собачка беспомощно корчилась в соломе. А Прейратс снова поднял сапог и каблуком раздробил ей голову. Священник даже не посмотрел на распростертое тельце. Он поднял глаза на потрясенное лицо Саймона. Это был страшный взгляд, безжалостный и равнодушный. Плоские безжизненные глаза Прейратса снова скользнули вниз, к собаке, а когда они возвратились к Саймону, медленная усмешка искривила лицо священника.

— Ну, и что же ты здесь можешь сделать, мой мальчик? — говорила эта улыбка.

И кому еще есть до этого дело?..

Внимание священника вновь вернулось к столу, а Саймон уронил свой кувшин и кинулся прочь, чувствуя, что его сейчас вырвет.

Приближалась полночь. Большинство бражников, самостоятельно или при помощи слуг, разбрелось по своим комнатам. Было очень сомнительно, что кто-нибудь из них сможет принять участие в утренней коронации. Саймон продолжал подливать в чаши пьяных гостей сильно разбавленное водой вино — так распорядился Петер Золоченый Кубок. Неожиданно в зал ввалился граф Фенгбальд, единственный из компании короля, кто еще держался на ногах. Его волосы были всклокочены, штаны полурасстегнуты, но на лице играла блаженная улыбка..

— Все во двор! — кричал он. — Все во двор! Идите скорее! Не прозевайте! — И он так же неожиданно выскочил в дверь.

Все, кто еще мог встать, с трудом поднялись и, толкаясь, падая и поддерживая друг друга, потянулись за ним, пытаясь затянуть какую-то песню.

Фенгбальд уже стоял посреди двора. Его голова была запрокинута назад, и черные волосы рассыпались по грязному камзолу. Следуя его примеру, люди, один за другим, поднимали глаза к черному небу. Там, подобно глубокой ране, извергающей струю крови, сияла огромная комета, летящая с севера на юг.

— Бородатая звезда, — крикнул кто-то, — это страшное предзнаменование!

— Старый король помер! Помер! Помер! — кричал Фенгбальд, размахивая своим кинжалом, как бы приглашая небесное чудовище спуститься вниз и сразиться с ним.

— Да здравствует новый король! Пришли новые времена!

Некоторые из присутствующих поддержали его одобрительным ревом. Другие начали веселый танец. Мужчины и женщины, взявшись за руки, образовали извивающийся круг. А над всеми ними страшным знамением тлела красная звезда.

Саймон, который вышел наружу вслед за остальными, чтобы понять причину возникшей суматохи, повернулся обратно и пошел в зал, когда с удивлением увидел в тени у стены замка доктора Моргенса. Укутанный в теплую одежду, поеживаясь от холодного воздуха, старик не заметил своего ученика — он тоже смотрел вверх на хвостатую звезду, алый разрез на небесном своде. Но в отличие от остальных в его лице не было ни возбуждения, ни веселья. Напротив. Он выглядел испуганным и подавленным. Он смотрел. И был похож на одинокого человека, прислушивающегося к голодной песне волков.

Весна и лето первого года правления Элиаса выдались на удивление солнечными, пышными и теплыми. Казалось, весь Светлый Ард возрождается к новой жизни. Молодая знать Элиаса наводнила тихие темные холлы и принесла с собой солнечный свет и яркие краски. Как и во времена юности Джона, замок был полон вина и смеха, прекрасные рыцари гордо вышагивали в сверкающих доспехах, по ночам из освещенных окон доносилась нежная музыка, и прелестные леди порхали по лестницам и тайным закуткам, как грациозные бестелесные духи. Турнирное поле воскресло, рассыпавшись разноцветными шатрами, словно букет весенних цветов.

Простым людям казалось, что на земле Эркинланда наступил вечный праздник.

Король Элиас и его друзья проводили время в неистовых забавах, как дети, которые знают, что их скоро отправят спать. Все в Эркинланде закружилось в безумном танце, как кружатся опьяненные весной кошки.

Некоторые селяне ворчали, правда, что трудно хорошо провести весенний сев в обстановке такой удивительной беспечности. Пожилые священники тоже жаловались, утверждая, что повсюду царит распущенность и обжорство. Но большинство весело смеялось над этими мрачными предсказаниями. Монархия Элиаса была еще совсем юной, а Эркинланд и с ним весь Светлый Ард только что вышли из затяжной зимы и наслаждались этой бурной весной юности. Всеобщей радости безусловно стоило ожидать.

Саймон почувствовал, что пальцы окончательно отказываются слушаться. Занят он был тем, что старательно выводил корявые буквы на сером пергаменте. Моргенс стоял у окна и вглядывался в длинный кусок гофрированной стеклянной трубки, как бы проверяя, нет ли на нем грязи.

Если он скажет хоть одно слово о том, что эта штука плохо вымыта, я выйду вон, думал Саймон. Теперь я солнце только и вижу, что отраженным в чашках и мензурках, которые полирую.

Моргенс отошел от окна и двинулся к столу, за которым Саймон трудился над своим пергаментом. Пока старик приближался, Саймон приготовился к выговору, чувствуя, как растет в нем негодование, очевидно, гнездившееся где-то между лопатками.

— Прекрасная работа, Саймон! — сказал Моргенс, положив трубочку рядом с пергаментом. — Ты ухаживаешь за моим хозяйством гораздо лучше, чем я когда-либо мог это делать сам. — Доктор похлопал его по руке и наклонился ближе. — Как дела с работой?

— Ужасно, — услышал Саймон свой ответ. Несмотря на бушевавшую в нем ярость, Саймон был возмущен жалким звуком своего голоса. — Я хочу сказать, у меня никогда ничего не выйдет. Я даже не могу срисовать буквы чисто, без клякс, и уж тем более не могу прочесть хоть строчку из того, что написал. — Ему стало немного лучше, когда он выговорился, но он продолжал чувствовать себя до невозможности глупым.

— Ты зря беспокоишься, Саймон, — сказал доктор и выпрямился. Он казался рассеянным, обеспокоенным словами мальчика, глаза его метались по комнате. — Во-первых, при письме у всех сначала бывают кляксы, некоторые всю жизнь без остатка тратят на кляксы — это вовсе не значит, что им нечего сказать. Во-вторых, конечно, ты не можешь прочитать ни строчки, ведь книга написана на наббанаи. Ты разве знаешь наббанаи?

— Но почему, черт возьми, я должен переписывать слова, значения которых не понимаю? — прорычал Саймон. — Это же глупо!

Моргенс перевел острый взгляд на Саймона.

— Поскольку именно я велел тебе делать это, надо полагать, и я глуп?

— Нет, я не то хотел сказать, я просто…

— Не объясняй ничего, — доктор придвинул стул и сел рядом с Саймоном. Длинными согнутыми пальцами он постукивал по краю стола. — Я хочу, чтобы ты скопировал эти буквы, потому что человеку легче сосредоточиться на форме и величине букв, если он не отвлекается на содержание слов.

— Хмммф, — Саймон не был полностью удовлетворен. — Ну скажите тогда, по крайней мере, что это за книга! Я все смотрю на картинки и не могу ничего понять. — Он перелистал страницы и остановился на иллюстрации, которую неоднократно разглядывал в эти три дня. На картинке была изображена гротескная деревянная резьба: рогатый человек с огромными глазами и черными руками, съежившиеся у его ног фигурки и пылающее солнце на угольно-черном небе.

— Вот, например, — Саймон указал на странную картинку. — Тут написано: Cа Астридан Сондикциллес. Что это значит?

— Это значит, — сказал Моргенс, закрывая книгу, — звезда завоевателя, и это совсем не то, о чем тебе следует поскорее узнать. — Он положил книгу на раскачивающийся штабель фолиантов у стены.

— Но я ваш ученик! — возмутился Саймон. — Когда же вы, наконец, соберетесь учить меня чему-нибудь?