— Это… Ленти.

— Очень хорошо, Ленти. Слудиг проводит тебя и проследит, чтобы ты получил еду и питье. Кроме того, он найдет для тебя постель — потому что мне понадобится некоторое время, прежде чем я смогу написать ответ, может быть, несколько дней.

Посланник оглядел палатку принца, словно пытался определить степень удобств, которые может предоставить ему Новый Гадринсетт.

— Да, принц Джошуа.

Слудиг подошел к дверям и, резко мотнув головой, дал Ленти знак следовать за ним.

— Не очень-то мне понравился этот посланник, — сказал Саймон, когда они вышли.

Джошуа уже изучал пергамент.

— Дурак, — согласился он. — Даже в таком простом деле, как это, хочет прыгнуть выше головы. Но не суди о графе Страве по его подданным — господин Пирруина умен, как рыночный карманник. Но если он даже не мог найти более впечатляющего слугу, чтобы передать мне свое предложение, как же он собирается выполнить обещание?

— Какое обещание? — спросил Саймон.

Скатанный в трубочку пергамент скользнул в рукав Джошуа.

— Граф Страве утверждает, что может сдать мне Наббан. — Принц встал. — Старик, конечно, лжет, но это дает интересную пищу для размышлений.

— Я не понимаю, Джошуа.

Принц улыбнулся:

— И радуйся этому. Дни твоей невинности относительно людей, подобных графу, быстро пролетят. — Он похлопал Саймона по плечу. — Сейчас, мой юный рыцарь, я не хотел бы говорить об этом. Подходящее время и место будет на рэнде.

— Вы собираетесь созвать совет?

Джошуа кивнул:

— Время пришло. Сначала мы закажем музыку, а потом посмотрим, удастся ли нам заставить моего брата и его союзников плясать под нее.

— Это крайне интересная хитрость, умный Сеоман. — Адиту смотрела на поле для игры в шент, которое она сделала из дерева, корней и разноцветных камешков. — Ложная угроза, ложно сыгранная видимость, разоблаченная как притворство, прикрывающая чистую правду. Очень красиво — но как ты поступишь, если я поставлю мои Яркие Камни сюда… сюда… и сюда? — Она подкрепила слова делом.

Саймон нахмурился. В полумраке палатки ее рука двигалась так быстро, что была почти не видна. На секунду ему пришла в голову мысль, что ситхи может обмануть его, но в следующее мгновение он понял, что ей это было бы просто ни к чему в игре с человеком, еще только постигающим премудрости шента, как сам Саймон не стал бы ставить подножку маленькому ребенку, бегущему с ним наперегонки. И все-таки кое-что нужно было выяснить.

— А вы обманываете, когда играете в шент?

Адиту оторвала взгляд от игры. На ней было одно из широких платьев Воршевы; в сочетании с завязанными волосами оно делало ситхи немного менее дикой и чужой — она даже стала больше походить на смертных. Ее глаза горели в слабом свете затухающих углей.

— Обманываем? Ты хочешь сказать, лжем? Игра может вводить в заблуждение настолько, насколько этого хотят игроки.

— Я не это имел в виду. Бывает ли так, что кто-то нарочно играет не по правилам?

Она была сверхъестественно красива сейчас, и Саймон невольно вспомнил ночь, когда она поцеловала его. Что это означало? Означало ли вообще что-нибудь? Или это просто еще один способ для Адиту поиграть со своей бывшей комнатной собачкой?

Она обдумывала его вопрос.

— Я не знаю, как тебе ответить. Можешь ты обмануть свое естество, взмахнуть руками и полететь?

Саймон покачал головой:

— В игре, в которой так много правил, обязательно должен существовать способ нарушать их…

Прежде чем Адиту успела снова попытаться ответить на его вопрос, в палатку ворвался возбужденный и запыхавшийся Джеремия.

— Саймон! Саймон! — закричал он и осекся, заметив Адиту. — О, простите. — Он был очень смущен и все-таки едва сдерживался.

— Что случилось?

— Они пришли!

— Кто пришел? — Саймон быстро взглянул на Адиту, но ситхи уже вернулась к изучению стоявшей на доске комбинации.

— Герцог Изгримнур и принцесса! — Джеремия бурно размахивал руками. — И с ними еще другие! Странный маленький человек вроде Бинабика и его троллей, но почти нашего роста. И еще старик — он выше всех, даже выше тебя! Весь город пошел вниз посмотреть на них!

Целую минуту Саймон сидел молча в полном смятении.

— Принцесса, — проговорил он наконец. — Принцесса… Мириамель?

— Да, да! — задыхался Джеремия. — Переодетая монахом, но она сняла капюшон и помахала людям. Пойдем, Саймон, все идут вниз встречать их! — Он повернулся и сделал несколько шагов к двери, потом изумленно посмотрел на своего друга. — Саймон? Что случилось? Ты не хочешь посмотреть на принцессу, и герцога Изгримнура, и коричневого человека?

— Принцесса… — Он беспомощно повернулся к Адиту, которая смотрела на него с кошачьим безразличием.

— Похоже, что тебе это будет интересно, Сеоман. Мы доиграем позже.

Саймон встал и последовал за Джеремией на открытую всем ветрам вершину горы. Он двигался медленно и неуверенно, как лунатик. Будто сквозь сон он слышал крики людей, сливавшиеся в общий гул, подобный шуму океана.

Мириамель вернулась.

По мере того как Мириамель и ее спутники шли через тритингские степи, неуклонно становилось холоднее. К тому времени когда они достигли равнины Луговых Тритингов, даже в полдень небо отливало тусклым оловом, запятнанным полосками свинцовых туч. Кутаясь в плащ под порывами жестокого ветра, Мириамель поняла, что почти благодарна Аспитису Превису, — если бы им пришлось всю дорогу идти пешком, это путешествие действительно было бы очень долгим и печальным. Несмотря на холод и усталость, Мириамель, однако, испытывала еще и странное чувство свободы. Граф преследовал ее, но теперь, хотя он все еще был жив и мог мечтать о мести, она не боялась ничего, что он способен был сделать. Вот исчезновение Кадраха — это было совершенно другое дело.

Со времени бегства с «Облака Эдны» она стала смотреть на эрнистирийца совершенно другими глазами. Конечно, несколько раз он предал ее, но по-своему и любил тоже. Только ненависть монаха к самому себе продолжала стоять между ними — и, по-видимому, заставила его наконец уйти.

Она глубоко сожалела об их размолвке из-за пергамента Тиамака. Мириамель думала, что рано или поздно она добралась бы до человека, который прятался под грубой личиной Кадраха — и который нравился ей. Но Кадрах испугался и удрал, как будто она пыталась приручить дикую собаку и сделала слишком резкое движение, чтобы погладить ее. Принцесса не могла избавиться от странного чувства, что она упустила нечто более важное, чем ей было дано понять.

Даже на лошадях это было очень долгое путешествие. Ее размышления не всегда были хорошим развлечением.

Целую неделю они добирались до Луговых Тритингов, пускаясь в путь на рассвете и останавливаясь через несколько часов после захода солнца… в те дни, когда оно вообще появлялось на небе. Холодало, но к полудню солнце, словно усталый путник, пробиралось сквозь пелену облаков и прогоняло мороз.

Луговые Тритинги были обширными и по большей части плоскими и однообразными, как ковер. Пологие склоны, встречавшиеся кое-где, угнетали еще больше. После многих дней медленного подъема Мириамель обнаруживала, что не может избавиться от мыслей о вершине, которая будет где-то. Вместо этого в какой-то момент они пересекали плоский, как поверхность стола, луг, ничем не отличавшийся от предыдущих, и начинали двигаться по столь же невыразительному спуску. Одна только мысль о том, чтобы проделать подобное путешествие пешком, приводила в уныние. Проезжая очередную мучительную лигу, Мириамель снова и снова возносила благодарственные молитвы за невольный подарок Аспитиса — лошадей.

Сидевший перед ней Тиамак быстро набирал силы. После недолгих уговоров Тиамак рассказал ей — а также Изгримнуру, который был рад-радешенек разделить с кем-то бремя штатного рассказчика, — о детстве в болотах Вранна и трудных годах учения в Пирруине. Природная сдержанность вранна не давала ему распространяться о нанесенных ему обидах, боль от которых тем не менее сквозила в его рассказе.