Сверху речное яблоко показалось кислым, но бледная мякоть в середине была необычайно сладкой. Тиамак, который в течение многих дней питался только водяными жуками и съедобными травами и листьями, пришел в такой восторг от вкуса этого фрукта, что чуть не потерял сознания. Большую часть яблока он отложил на потом.

О Кванитупуле можно было бы сказать, что он занимает северный берег верхнего выступа залива Ферракоса, если бы в этом месте был настоящий берег: Кванитупул лежал на самой северной окраине Вранна, но все же большая часть его территории приходилась на болота.

То, что когда-то было небольшим торговым селением, состоящим из нескольких десятков деревянных домов и свайных хижин, разрослось, когда торговцы из Наббана, Пирруина и с Южных островов открыли ряд ценностей, которые поступали туда из недоступных глубин Вранна, недоступных никому, разумеется, кроме самих враннов. Перья экзотических птиц для дамских туалетов, сушеная глина для красителей, фармацевтические порошки и минералы несравненной редкости и силы воздействия — из-за всего этого и многого другого базары Кванитупула кишели купцами и торговцами Со всего побережья. Однако здесь практически не было земли. Приходилось вбивать колья в топкий берег, нагружать лодки с плоскими днищами растертыми в порошок камнями и гипсом и затапливать их вдоль берегов болотистых водных путей. На этих укрепленных площадках и возникли многочисленные строения и переходы.

По мере роста Кванитупула наббанайцы и пирруинцы поселились здесь радом с враннами в богатых кварталах, пока город не разросся на многие лиги, пересеченный каналами и соединенный подвесными мостами. Он рос как водный гиацинт, заполняя собой все выходы из болотистой местности. Он вознесся в своем жалком величии над заливом Ферракоса так же, как его старший и более крупный собрат Анзис Пелиппе — над Эметгинским заливом на центральном побережье Светлого Арда.

Все еще оглушенный лихорадкой, Тиамак обнаружил, что его лодку вынесло наконец из безлюдных болот в запруженную водную артерию Кванитупула. Сперва в зеленых водных просторах неподалеку показались лишь несколько других плоскодонок. Почти все лодки управлялись враннами, на многих из них были традиционные украшения из перьев, надетые в честь их первого визита в самое великолепное из всех болотных селений.

По мере продвижения к Кванитупулу в каналах становилось все более тесно. Суда, не только такие крошечные, как лодка Тиамака, но и корабли разного типа и размера — от украшенных искусной резьбой и навесами баркасов богатых купцов до огромных парусников, груженных зерном, и барж, груженных камнем, — скользили по воде. Величественные как киты суда заставляли более мелкие лодки разбегаться в стороны, иначе им грозил риск быть опрокинутыми.

Вид Кванитупула обычно доставлял Тиамаку удовольствие, хотя, в отличие от своих соплеменников, он повидал Анзис Пелиппе и другие портовые города Пирруина, в сравнении с которыми Кванитупул был лишь убогим подобием города. Но сейчас на него снова накатила лихорадка. Плеск воды и крики жителей этих мест казались далеким шумом, а водные пути, по которым он не раз путешествовал, казались ему совершенно незнакомыми.

Он не мог вспомнить название гостиницы, в которой ему было указано остановиться. В письме, доставка которого стоила жизни Чернильному Пятнышку, одному из отважных голубей Тиамака, отец Диниван велел ему… велел ему…

Ты совершенно необходим. Да, эту часть он помнил. Лихорадка не давала сосредоточиться. Отправляйся в Кванитупул, писал Диниван, остановись в таверне, о которой мы говорили, и жди моих дополнительных указаний. Что еще сообщал священник? От тебя, возможно, зависит больше, чем жизнь.

Но о какой таверне идет речь? Тиамака испугало яркое пятно, возникшее перед его затуманенным взором. Он вовремя поднял голову, чтобы избежать столкновения с большим судном, на носу которого были нарисованы два огромных глаза. Владелец судна прыгал на корме, потрясая кулаком в сторону Тиамака, когда тот проплывал мимо. Рот этого человека двигался, но в ушах Тиамака стоял какой-то гул, и он не слышал слов, пытаясь выгрести в сторону и не попасть в сильное кормовое течение. Какая же таверна?

«Чаша Пелиппы»! Это название вдруг осенило его, как будто гром ударил с ясного неба. Он не понял, что прокричал его вслух, но вокруг стоял такой шум, что его неосторожный поступок ничего не значил.

«Чаша Пелиппы» — таверна, упомянутая Диниваном в одном из писем.

Она принадлежала бывшей монахине ордена Св. Пелиппы. Тиамак не мог вспомнить ее имени, но помнил, что она все еще не прочь порассуждать на темы теологии и философии. Моргенс останавливался там, когда посещал Вранн, потому что ему нравилась владелица и ее свободомыслие.

По мере возвращения к нему этих воспоминаний Тиамак почувствовал некоторый подъем духа. Возможно, Диниван тоже будет в этой гостинице! Или, и того лучше, сам Моргенс остановился там, и тогда станет понятным, почему все послания Тиамака к нему в Хейхолт оставались без ответа. Как бы то ни было, с помощью этих имен носителей свитка в качестве гарантии он может рассчитывать на постель и на сочувствие в «Чаше Пелиппы»!

Все еще не оправившись от лихорадки, но уже воспрянув духом, Тиамак снова согнул свою ноющую спину над шестом. Его хрупкая лодчонка заскользила по грязным зеленым водам.

Странное присутствие в голове Саймона снова дало о себе знать. Чары женского голоса не отпускали его, удерживая в своем нежном плену, окутывая колдовством, в котором не было ни единой щели или шва. Он был окружен непроницаемой мглой, как бывает перед самым погружением в сон, но мысли его были такими же будоражащими и живыми, как у человека, который лишь притворяется спящим, в то время как его враги строят козни против него на другом конце комнаты. Он не просыпался, но и не погружался в забытье. Он вслушивался в голос, который вызывал образы, исполненные красоты и ужаса.

— И хотя ты удалился, Хакатри, — в смерть или на Крайний Запад, я не знаю куда, — я все же скажу тебе это; ибо никто не знает, как проходит время на Дороге снов или где блуждают мысли, сброшенные на чешую Великого Червя или на других Свидетелей. Может случиться так, что где-то… или когда-то… ты услышишь эти слова и узнаешь о своей семье и о своем народе.

К тому же мне просто необходимо поговорить с тобой, возлюбленный сын мой, хотя тебя давно уже нет рядом.

Ты знаешь, что твой брат винил себя за твою страшную рану. Когда ты отправился на Запад, чтобы найти исцеление сердечной тоске, он остался холодным и неудовлетворенным.

Я не стану рассказывать тебе о том, какому разорению была подвергнута наша земля этими мореходами — смертными, пришедшими из-за моря. Кое-какие предзнаменования их прихода были тебе известны еще до ухода. Некоторые думают, что именно риммеры нанесли нам самый страшный удар, потому что они низвергли Асу'а — наш величайший дом, а тех из нас, что выжили, изгнали. Некоторые говорят, что нашими главными врагами были риммеры, многие, однако, полагают, что самая страшная рана была нанесена, когда твой брат Инелуки поднял руку на Ий'Унигато, твоего отца и моего мужа, и поразил его в Большом зале Асу'а.

Найдутся и такие, что скажут: первая тень появилась из глубины времен в Венига Досай'э — в Утраченном Саде, и мы принесли ее с собой в сердцах наших. Они станут утверждать также, что те, кто рожден здесь, в этой новой земле, как и ты, сын мой, приходят в мир с душой, уже пораженной этой тенью. Таким образом, считают они, невинности в мире не было с того самого времени, когда мир был молод.

Много вопросов связано с тенями, Хакатри. При первом взгляде все кажется, простым: есть нечто, заслоняющее свет. Но то, что затенено с одной стороны, может, если посмотреть с другой стороны, дать сверкающее отражение. То, что скрыто тенью сегодня, завтра может погибнуть в ярком солнечном свете, и мир понесет утрату с его исчезновением. Не все, живущее в тени, плохо, сын мой…