Что-то еще искало его внимания, но Саймон мог лишь беспомощно лежать, не имея желания или возможности проснуться. Казалось, что где-то, за пределами этого сновидения, которое не было сновидением, его окликают по имени. Разве у него есть друзья или семья, которые его ищут? Это не имеет значения. Он не мог оборвать связь с голосом женщины: ее невыносимая грусть вонзалась в его душу, и казалось жестоким оставить ее наедине с ее тоской. Наконец, голоса, еле слышно звавшие его, исчезли.

Он по-прежнему ощущал присутствие женщины. Было впечатление, что она плачет. Саймон не знал ее и не мог догадаться, к кому обращены ее слова, но он заплакал вместе с ней.

Гутвульф ощущал смятение и раздражение. Он чистил свой щит, пытаясь вслушиваться в то, что говорил ему управляющий замком, который только что прибыл из имения Гутвульфа в Утаньяте. Ни то, ни другое дело Гутвульфу как следует не давалось.

Граф сплюнул сок цитрила на циновку.

— Повтори-ка снова, что-то я не уловил никакого смысла в твоем отчете.

Управляющий, пузатый человек с глазами хорька, с усилием подавил вздох усталости — Гутвульф не принадлежал к тем господам, которые мирятся с недостатком терпения, — и снова принялся за объяснения.

— Дело вот в чем, мой лорд: ваши владения в Утаньяте практически пусты. В Вульфхолте осталось лишь несколько слуг. Почти все крестьяне разбежались. Нет людей, чтобы собрать овес или ячмень, а урожай больше двух недель не продержится.

— Мои люди разбежались? — Гутвульф рассеянно уставился на вепря и серебряные копья, сверкающие на черном фоне щита. Наконечники копий выполнены из перламутра. Он так любил когда-то этот герб — так, как можно любить лишь собственное дитя. — Как смеют они уходить? Кто, как не я, кормил этих паршивых бездельников все эти годы? Ну, найми других для сбора урожая, но тех, что сбежали, обратно не бери. Никогда.

На это управляющий позволил себе легчайший возглас отчаяния.

— Мой лорд, граф Гутвульф, боюсь, что вы меня не расслышали. В Утаньяте не осталось в достаточном количестве свободных людей, которых можно было бы нанять. У баронов — ваших вассалов — свои проблемы и нет лишних работников. По всему Эркинланду урожай зерна гибнет из-за того, что некому работать. Армия Скали из Кальдскрика из-за реки прошлась по всем приграничным городам около Утаньята, и, возможно, вскоре перейдет реку, когда опустошит страну Ллута.

— Ллут умер, говорят, — медленно произнес Гутвульф. У Ллута в Таиге он бывал. Кровь взыграла в его жилах в тот раз, И он оскорбил короля перед его придворными. Это было всего лишь несколько месяцев назад. Отчего же сейчас он чувствует себя так мерзко, как-то совсем не по-мужски? — С чего все эти негодяи бегут из дома?

Управляющий бросил на господина странный взгляд, как будто Гутвульф вдруг спросил его, где право, где лево.

— Отчего? Из-за войн и грабежей на границе, из-за хаоса во Фростмарше. И, конечно, из-за Белых лисиц.

— Белые лисицы?

— Вы, конечно, знаете о Белых лисах, мой лорд, — управляющий уже не скрывал своего скептицизма. — Несомненно, так как они пришли на помощь армии, которой вы командовали при Наглимунде.

Гутвульф поднял голову, задумчиво теребя свою верхнюю губу.

— Ты имеешь в виду норнов?

— Да, господин. Белые лисицы — так называет их простой народ из-за их мертвецкой бледности и лисьих глаз. — Он подавил дрожь. — Белые лисы.

— Ну и что про них? — спросил граф. — Какое они имеют отношение к моему урожаю, да сотрясет Эйдон твою душу?

— Но они же движутся на юг, граф Гутвульф, — управляющий удивился. — Они покинули свое гнездышко в Наглимундских развалинах. Люди, которым приходится ночевать под открытым небом, видели, как они носятся в потемках по холмам, подобно привидениям. Они передвигаются ночью группами и все время на юг — к Хейхолту. — Он тревожно оглянулся, как будто только что поняв, что он сказал. — Пробираются сюда.

После ухода управляющего Гутвульф долго сидел за графином вина. Он взялся было за шлем, чтобы надраить и его, посмотрел на клыки слоновой кости, украшавшие его, и отложил, так и не почистив. Душа не лежала к этому делу, хотя король ожидал, что через несколько дней он возглавит его гвардию в походе, а доспехи как следует не чистились с самой осады Наглимунда. Вообще со времени осады все пошло наперекосяк: у него такое чувство, что по замку бродят привидения, а в его сны вторгается этот проклятый серый меч и два его собрата; он просто боится ложиться спать, боится заснуть… Он отставил вино и загляделся на мигающую свечу. Потом ощутил некоторый подъем настроения: по крайней мере это все ему не чудится. Нескончаемые ночные шумы, неприкаянные тени в залах и во дворах, бесследно исчезающие полуночные посетители Элиаса — все это и многое другое заставило графа Утаньята усомниться в своем здравом уме. Когда король заставил его дотронуться до этого чертова меча, Гутвульф стал определенно считать, что благодаря колдовству или иным путем, но в нем появилась трещина, через которую в него проникает безумие, чтобы его уничтожить. Но, оказывается, это не причуда и не игра воображения, что и подтвердил управляющий. Норны собираются в Хейхолте. Идут Белые лисы.

Гутвульф достал из чехла нож и послал кувыркающееся лезвие в дверь напротив. Оно задрожало, застряв в тяжелой дубовой доске. Граф прошаркал к двери, вытащил его, снова метнул и тут же вытащил ловким движением руки. Ветер свистел в деревьях за окном. Гутвульф осклабился. Нож снова вонзился в дерево.

Саймон лежал, как бы подвешенный между сном и не-сном, а голос у него в голове все говорил:

—

…

Видишь ли, Хакатри, самый тихий из моих сыновей, может быть, с этого и начались все наши беды. Я упомянула две семьи, как будто только они и выжили из Венига Досай'э, но ведь нас перевезли через Великое море ладьи тинукедайя. Ни мы, зидайя, ни хикедайя не дожили бы до вступления на эту землю, если бы не Руян-мореход и его народ. Но, к нашему стыду, мы обращались здесь с Детьми Океана так же плохо, как мы обращались с ними в землях Сада за океаном. Когда большая часть людей Руяна, наконец, отбыла, отправившись в эти новые земли, я думаю, в это время и начала расти тень. О Хакатри, насколько мы были безумны, если принесли былую несправедливость в это новое место, то зло, которое должно было умереть там, на нашем родном Крайнем Востоке…

Клоунская маска плясала перед лицом Тиамака, сверкая в свете костра, покрытая странными перьями и рогами. На миг он почувствовал замешательство. Почему Праздник ветра настал так рано? Ведь до ежегодного празднества в честь Того, Кто Гнет Деревья, остаюсь месяцы! Но вот перед ним один из клоунов кланяется и пляшет, а чем объяснить тяжелую головную боль, как не выпитым накануне в избытке тростниковым пивом — вернейшим признаком наступления праздника?

Ветряной клоун издал звякающий звук, потянув за что-то из руки Тиамака. Что он делает, этот клоун? Потом вспомнил: ему нужна монетка. Конечно, каждый ведь должен иметь бусинки или монетки для Того, Кто Гнет Деревья. Клоуны собирали эти блестящие трофеи в глиняные кувшины, чтобы трясти их, поднимая к небу. Подобные трещотки и создавали основную музыку праздника — их шум привлекал благосклонное внимание Того, Кто Гнет Деревья, и бог не давал разгуляться вредным ветрам и наводнениям.

Тиамак знал, что следует отдать клоуну его монетку. Разве не для этого он ее припас? Но то, как настойчиво ощупывал его этот клоун, вызвало неприязнь Тиамака. Маска подмигивала и ухмылялась. Тиамак, пытаясь побороть чувство недоверия, крепче сжал в руке монетку. Что же происходит?..

Его зрение внезапно прояснилось, и глаза расширились от ужаса. Подпрыгивающая клоунская маска оказалась чешуйчатой головой ганта, прямо над ним свисающего с лианы, болтающейся над рекой. Гант тихонько трогал его своими паучьими пальцами, терпеливо пытаясь выковырять нож из потной от сна ладони.