– Димитриевич! – спросил Чистов. – Какую Шуру ты высадил против пилорамы?

Каблуков смотрел на Зимина и спрашивал глазами: «Надо ли говорить?» Зимин ответил за Каблукова:

– Девятову Шуру, сторожа, жену Александра Ивановича.

Каблуков, улыбаясь, в знак согласия кивал головой.

– Ты, Димитриевич, не прав, – продолжал Чистов. – Зря человека винишь, никакая она не ведьма, а у тебя просто болезнь, называется…

Но досказать не дал Зимин.

Толкнул Чистова в бок и шепнул: «Пусть врет. Его не переубедишь и не докажешь».

– Димитриевич, ночевать будем здесь или пойдем в поселок?

Каблуков твердо ответил:

– Пару часов посидим у костра, провожу вас в зимницу на Хвостяниху. Я с Бобом спать буду здесь. Лесуновские жулики запросто снимут и украдут сети. Анатоль мне не верит, смеется надо мной. Если будете слушать, я вам расскажу про себя один неприятный эпизод.

Не спрашивая согласия, начал:

– Это было в 1933 году. Для меня – как вчера. В праздник Рождества Христова я с мужиками из нашего села сутками без отдыха играл в карты. В то время мне было семнадцать лет. Родителей у меня не было. Воспитывался я у тетки, сестры отца. В селе у меня был еще дядя, такой же картежник, как и я. Я его частенько обыгрывал, за это он на меня злился. Тетка, звали ее Анна, очень меня любила, больше своих детей, сына и дочери. Ей соседи предлагали отдать меня в детдом, но она не хотела никого слушать.

За игральным столом в одной избе я без отдыха просидел четверо суток, обыграл всех. Везло мне здорово. Один мужик мне проиграл быка и лошадь. Игру прекратили. Выигранного быка и лошадь я собирался перевезти тетке на двор. Вышел из-за стола, упал и умер. Мужик этот, ясное дело, обрадовался моей скоропостижной кончине. За свой счет он соорудил для меня отличный гроб, обшил его не то плюшем, не то бархатом. Чего не видел, того не видел. «Вот здорово повезло, – думал он. – Легко отделался», – и зарекся на всю жизнь не играть в карты.

Переодевать меня тетка не стала. В чем умер, в том в гроб и положила. По тому времени одет я был отлично: в синий шерстяной костюм и серую с яркими оранжевыми полосами рубашку. К моему одеянию тетка добавила галстук и тапочки. Моя дорогая тетушка очень боялась мертвецов, поэтому в тот же день отправила меня в церковь. Лично договорилась с попом, чтобы меня положили не в холодную усыпальницу, а прямо в церковь. Чтобы моя душа, превращенная во что-то невидимое, простилась с моим прахом в церкви.

Очнулся и думаю: «Где я?» Было темно. Ощупал руками вокруг себя, понял, что лежу в гробу. Тихонько встал, огляделся кругом, кроме моего гроба стояло еще пять гробов с покойниками. Все покойники смотрели на меня и завидовали мне. Из них никто не мог подняться из гроба. С самого края лежал наш сельский дед Федот. Он мне и подсказал: «Слушай внимательно, Каблук. Беги отсюда, пока не поздно. Придет поп, тебя убьют и снова положат в гроб. Таков уж церковный закон. Оживших покойников убивают». Я вначале растерялся, думаю: «Все кончено». Пошел искать выход. На окнах железные решетки, двери тоже обиты железом. Думаю, выхода никакого нет. Полез в карманы закурить с горя. В одном обнаружил карты. Тетка даже выигранные мной деньги не взяла, оставила в кармане. Спички нашел, а папирос не оказалось. Придет батюшка в церковь, не подставлю ему голову, я не из тех трусов, что Харитон.

Пришла в голову хорошая мысль. Покойникам я помог вылезти из гроба. Посадил их кружком возле самых входных дверей. Изорвал одну простынь, на каждого скрутил по веревке, подвязал руки к шее и рассовал между пальцами игральные карты. Нашел три свечки и зажег их между покойниками. Перетаскал все гробы и крышки, устроил у дверей баррикаду. Для себя с краю создал узкий проход.

Церковный сторож проснулся и убежал за попом.

Я все слышу. Слышу шаги многих, звяканье замков. Дверь в церковь широко распахивается. Фонари освещают гробовую баррикаду. Я стою в тени и кричу: «Сыграли на дьякона. Сейчас играем на попа. Псаломщика, просвирню и двух монашек вы уже давно проиграли. Ходи, растяпа, с туза». Поп и шедшая с ним свита фонари побросали и бежать. Я вышел из церкви и тоже бежать.

Забежал по пути к своему дяде. Думаю, вот обрадуется. Он, как увидел меня, вначале начал креститься, а потом как сиганет от меня в подпол к тетке, которая набирала картошки, да как закричит не своим голосом. Тетка завизжала, как свинья под ножом. «Ну, – думаю, – Каблук, тебе здесь делать нечего, надо бежать».

Побежал домой к своей тетке. Чтобы ее не напугать, полежал немного на сеновале. Дождался, когда она ушла хоронить меня. Зашел в избу, а там ее дети. Они меня нисколько не испугались. Спрашивают: «Пришел?» Я говорю: «Пришел». «А наша мама ушла тебя хоронить». Я им говорю: «Поспею еще на похороны. Надо хорошо поесть». Поел, оделся, прихватил с собой продуктов и был таков. Ушел в город.

С тех пор я у них не показывался. Кого они хоронили вместо меня, не знаю. По-видимому, кого-то похоронили. Пустые гробы не хоронят.

Чистов хохотал задыхаясь. Зимин серьезно спросил:

– А дальше что?

– Что, что, – ответил Каблуков. – Видишь, я жив и здоров.

Он встал, закурил, глубоко затянулся дымом сигареты, закашлялся.

Зимин собрал в сумку колбасу, хлеб, помидоры и бутылки с водкой. Все трое подошли к реке. Вымыли котелки, ложки и стаканы. Вышли по отлогому берегу и сели на лужайку.

– Какая благодать, – сказал Чистов. – Что русскому мужику надо?

– Беречь природу, – ответил Зимин. – Такую благодать надо сохранить для наших внуков и правнуков.

От реки веяло прохладой. Стояла ночная тишина. Каждый шорох, всплеск воды были слышны далеко. Где-то вдали на болоте тревожно крикнул журавль. Ему ответили несколько журавлиных голосов. Снова все стихло.

Недалеко в реке раздался сильный всплеск. Казалось, кто-то колом ударил по поверхности воды. Боб встал на ноги, поднял уши, опустил хвост. Превратился в слух и нюх.

– Это бобер ворует из сетей рыбу! – с отчаянием сказал Каблуков и схватил ружье.

– Напрасны твои труды, – предупредил Зимин. – Бобру твоя рыба не нужна. Он услышал опасность и плюхнулся в воду. Сейчас ты его долго не увидишь. Он сидит в своей хатке или норе и прислушивается. Бобры плохо видят, зато природа их наградила прекрасным слухом.

Боб ловил своим носом запахи воздушного потока, напрягал слух и зрение, по-видимому, думал: «Надо ли предупредить хозяина? Сам все слышит». До слуха Каблукова донеслись звуки шедшей на веслах лодки и тихий разговор.

– Лесуновские рыбаки едут, – тихо сказал Каблуков. – Боб услышал их много раньше нас.

– На то он и собака, – подтвердил Чистов.

Из-за поворота реки выскользнула лодка. На поверхности воды она отчетливо была видна, только сидевшие в ней два человека сливались с бортами лодки, и, казалось, что не люди правят лодкой, а она сама идет. С лодки прозвучал сухой дребезжащий голос:

– Каблук, ты тут?

Каблуков не откликался. Наступила тишина. Снова раздался тот же голос, но уже много тише:

– Он где-то тут, но нас не слышит. Да ну его, поехали, уже поздно.

Лодка быстро исчезла за поворотом реки.

– Это наш кузнец Степан Трифонов, – сказал Каблуков.

– Что ему здесь надо? – спросил Зимин. – Может, ты ему сказал, что собираешься с нами на рыбалку?

– Не знаю, что ему надо, – ответил Каблуков. – Разговора с ним о рыбалке сегодня не было. По-видимому, решил проверить, тут я или нет.

– Ясно, – сказал Зимин. – Вы, друзья, как хотите, а я пойду в поселок. Хотя бы по-человечески посплю. Люблю природу, но в обнимку с ней спать не могу. Предпочитаю постель.

– Мне нельзя уходить, – ответил Каблуков. – Могут сети снять и украсть.

Чистов колебался, ему хотелось провести ночь на берегу реки. Но от реки, да и от земли веяло прохладой. Укрыться было нечем. Даже плащей с собой не захватили.

– Я, пожалуй, тоже пойду в поселок, – согласился Чистов. – Завтра утром, если не проспим, придем сюда. Ты нас, Димитриевич, подожди.