– Она себя и Мишу выдала, – смеясь, сказал Бойцов. – Наши жены – народ наблюдательный. От их взгляда иголку в стоге сена не спрячешь.

– Сластник Миша, – сказал Чистов.

Пьяный Бойцов ехал по принципу «Больше газу – меньше ям и рессоры пополам». Сидевший рядом Чистов каждую минуту напоминал:

– Тише, Иван, тише.

Зимина подвезли до дома. Он приглашал выпить по сто грамм на посошок. Мужчины с удовольствием приняли предложение, но жены запротестовали. Обе сказали:

– Если зайдете, мы уйдем пешком.

– Отставить, Иван, – сказал Чистов.

На этом воскресный отдых закончился.

В понедельник в контору ММС приехал директор промкомбината Цаплин вместе с Поповым. Попов прибыл на свидание к Шуре Петровой. Шура, как на грех, уехала в Горький к отцу, который вызвал ее телеграммой. Цаплин отдал Зимину письмо Бойцова, в котором он просил помочь запасными частями отремонтировать трактор «С-100», за что Цаплин обещал ММС на заказ сделать мебели для конторы на тысячу рублей. Зимин поверил Цаплину. Невзирая на протесты механиков, отпустил дефицитных запчастей.

Цаплин Зимина пригласил в столовую. В столовую Зимин зашел, но от выпивки отказался. Цаплин с Поповым выпили по четвертинке.

– Ульян Александрович! – спросил Цаплин. – Ты конину ел когда-нибудь?

– Приходилось на фронте, – ответил Зимин.

– Я вчера ел, – продолжал Цаплин, – только варил в лесу. Дома жена не разрешила. У нас в промкомбинате был хороший двухмесячный жеребенок. Увидел его Бойцов, спросил: «Вы что с ним думаете делать?» «Не знаю, – ответил я. – Он нам не нужен, до осени продержим, а там видно будет». Бойцов мне говорит: «Пиши акт, что жеребенок сломал ногу. Акт принеси мне. Я ветврача заставлю подтвердить. Веди жеребенка ко мне и привязывай в дровянике. Мясо из него получится отличное». Бойцов за мою услугу дал мне три килограмма мяса. Варил я его на берегу Сережи. Мясо очень вкусное, зря мы им брезгуем.

– Все ясно, – сказал Зимин. – Мы с Михаилом Федоровичем вчера его ели, только за телятину. Решили, как лучшие друзья до гроба, провести воскресенье на озере Масленское. Приехали на его мотоцикле. Только расположились обедать, приехал Бойцов и угостил нас печенкой и тушеным мясом.

– Было так, – сказал Попов. – Я тоже ел за телятину, но сомневался. Мясо на телятину не походило.

– Вы знаете, – сказал Цаплин, – мы разницы между телятиной и жеребятиной не обнаружим. Принесут жареную жеребятину, скажут, что телятина, за телятину и съешь. Различить может только татарин.

– Если пьяный – не различишь, – возразил Зимин. – Трезвый, если еще и жирное мясо, сразу скажешь.

Попов сидел в подавленном настроении.

– Что не весел, Михаил Федорович? – спросил Зимин.

– Сегодня утром поругался с женой, – ответил Попов. – Набросилась на меня, словно овчарка. После ругани никак не успокоюсь.

– Всякое бывает, Михаил Федорович, – успокаивал Цаплин. – Если моя начинает ругаться, я от греха подальше убегаю из дома к соседке.

Цаплин с Поповым уехали в Лесуново. В столовой выпили на двоих еще одну бутылку водки. Цаплин уехал домой, а Попов, озираясь по сторонам, шмыгнул к дому Тоскиной.

Колхозы и совхозы приступили к сенокосу 20 июня. Косили полевые сенокосы, сеяные травы и луга поймы реки Сережи. Лесные сенокосы не косили, выжидали. Сосновский исполком райсовета распределил лесные сенокосы, включая посадки леса. Павловский лесхоз отказался выполнять решение. Директор лесхоза Серебряков для руководства Сосновского района был недосягаем. Павловский горком партии и управление лесного хозяйства его действия считали правильными. В состав лесхоза входили три лесничества, расположенные на территории Сосновского района.

Серебряков всех трех лесничих строго предупредил:

– На самовольное сенокошение составляйте акты.

Чистов с Бойцовым два раза ездили в облисполком с просьбой скорее организовать Сосновский лесхоз. Зампредседателя облисполкома Клюев утешал их:

– Лесхоз у вас скоро будет, вопрос решен, но учтите, безобразничать в лесу мы вам не дадим.

Разговор с Клюевым их настораживал, поэтому они не жаловались на «неправильные» действия Павловского лесхоза.

Чистов говорил в узком кругу:

– Скоро будет свой лесхоз. Заставим лесников низко кланяться. Зазнались, начали районному руководству диктовать свои права.

Директора совхозов, а особенно председатели колхозов звонили каждый день и жаловались на лесничих и лесников. Требовали исполнения решения исполкома райсовета. Лесники строго охраняли лесные посадки, так как при косьбе травы рабочими колхозов и совхозов скашивалось много сосенок. Было немало случаев, когда посадки при стопроцентной приживаемости через три-четыре года снова превращались в пустыри. Другое дело, когда посадки окашивали и обжинали серпами рабочие лесничеств. Тогда была гарантирована стопроцентная сохранность. Затраты на косьбу в посадках были большие, а сена убирали не более пяти центнеров с гектара. Поэтому умный руководитель колхоза или совхоза отказывался от посадок как сенокосных угодий. Многие создавали шум вокруг посадок, чтобы чем-то досадить лесникам, и, говорили, это дело принципа.

Решением Сосновского исполкома райсовета лесничествам, лесникам, организациям и всем частным лицам было разрешено косить только с 1 августа. Травы в это время грубели, а на посадках леса и в лесосеках превращались в солому. В особо жаркий июль на лесных сенокосах трава на корню высыхала.

Чистов надеялся организовать лесхоз в июле. Он говорил:

– Будет свой лесхоз, не будет чужда и анархия для наведения порядка в лесу.

– Они косят! – кричали в телефонные трубки Чистову руководители хозяйств. – Им разрешил косить Серебряков. Наплевали они на ваше решение.

– Они косят, – успокаивал Чистов, – для обоза и в фонды Министерства сельского хозяйства.

Больше всех кричал Трифонов. Его первая заповедь – между 8-9 часами утра вызвать Чистова и доложить о неправильных действиях лесников. Инструктора райкома партии, почти весь аппарат райисполкома, милиция и прокуратура в течение всего июля наводили порядки с самовольным сенокошением. Целыми днями торчали в деревнях.

Наступило 1 августа. На лесные сенокосы и оставленные совхозами некошеные сенокосы была объявлена анархия (вольница). Старые и малые с косами и граблями шли в поле, в лес, находили бесхозные лужайки и начисто выскребали их косами. Руководители колхозов и совхозов больше не жаловались и не кричали, хотя их народ бросал комбайны и трактора, хватал косы и уходил косить. Все говорили:

– День год кормит.

На ругань администрации не обращали внимания. Работали круглосуточно, спали по одному-два часа в сутки. Днем убирали, а ночью привозили домой кому на чем доступно: шоферы на автомашинах, трактористы – на тракторах. Были и такие случаи, что комбайнеры загоняли комбайны в лес для вывозки сена. Большинство таскали вязанками на себе или складывали в большие копны в лесу, охраняя, спали на них до вывозки. Руководство совхозов и колхозов на этот аврал смотрело сквозь пальцы. Наказать можно одного-двух, а не всех. Если работать с народом, надо его ценить, поэтому приходилось прощать проступки. Умные руководители хозяйств в Сосновском районе готовым сеном платили трактористам, комбайнерам и шоферам. У директора совхоза «Панинский» работа на полях не прекращалась. Этим она много выгадала. Зерновые убирала вовремя, значит без потерь. Если упустить неделю страды, потери неизбежны.

Все выкошено. Аврал кончился. Про сенокос все забыли, начиная от секретаря райкома, кончая дояркой и лесником. У всех были другие заботы. В совхозах – убрать урожай зерновых, а там картошка, корнеплоды и заморозки.

В августе погода установилась как по заказу. Уборка шла полным ходом. В колхозах урожайность в бункерном весе составляла около восьми центнеров с гектара, в совхозах – выше двенадцати.

Во второй половине августа в райком партии для согласования приехал Ладыжев Сергей Михайлович, практик с двадцатипятилетним стажем работы в лесном хозяйстве. Управление лесного хозяйства рекомендовало его на должность директора Сосновского лесхоза.