На заданные вопросы отвечал Зимин. Потом резко заговорил о недостатках.

– Мы в течение двух сезонов эксплуатируем торфяные поля, принятые от торфопредприятия. Пока ни на один рубль не провели ни ремонта, ни строительства новых. Поля за эти два сезона выработались, стали корытообразными. Планировку и срезку кромок проводить нечем. Да и сил у нас не хватает. При планировке вскрывается много пней. Пнистость торфяника очень большая, достигает трех процентов. Мы не справляемся с уборкой пня для добычи торфа. На торфопредприятии при плане добычи торфа в тридцать тысяч тонн работало на уборке пня тридцать человек. Работали они круглый год. В сезон добычи – на уборке. Остальное время пень разделывали и укладывали в кучи. Население охотно покупало пень. Продавали его на месте, с доставкой по узкоколейке до Сосновского. Все расходы на разделку, погрузку, вывозку и разгрузку и даже сбор пня с полей оправдывались. Плановый отдел и бухгалтерия треста сейчас эти работы считают неплановыми, и фонда зарплаты на них не дается. Поэтому пень сейчас свозим на края полей, засоряем территорию, устраиваем искусственные препятствия для ремонта. Создаем большую пожароопасность. В случае загорания пень подобен бензину. Сейчас у нас на уборке пня работает только семь человек, при плане добычи в сто тысяч. На сезон хорошие рабочие не идут. Кадровые все уволились из-за сезонности работы. Я считаю, руководству треста надо решить этот вопрос.

– На кого ты жалуешься? – сказал главный бухгалтер треста.

– На себя, – ответил Зимин. – Второй очень важный вопрос. На балансе ММС – узкоколейка со всем подвижным составом, торфяные поля, поселок. Отчисляем большую сумму амортизационных отчислений при валовом плане всего двести пятьдесят тысяч рублей. Все это ложится на себестоимость. По нашему размаху валовой план нужен в пределах двух миллионов рублей. Наших силенок с трудом хватает на двести пятьдесят тысяч. Наше предприятие убыточное. Фонд зарплаты планируется только на прямые работы, без учета вспомогательных. Поэтому, хотели мы того или нет, вынужденно допускаем перерасход.

Зимина перебил Афраймович, он, улыбаясь, сказал:

– Смотрю на тебя, Ульян Александрович, и думаю: взрослый человек, а расплакался. Не надо ни себе, ни нам настроения портить в такой торжественный день. Мы приехали посмотреть все с хорошей стороны. Ваши нужды мы хорошо знаем, поэтому о них не следует говорить. Я думаю, мы облегчим твою душу. Заставим тебя не только улыбаться, но и смеяться. Правда, Николай Александрович? – спросил он своего главного бухгалтера.

Тот ответил:

– Поможем.

– Мы приехали к вам посмотреть заготовку торфа и приготовление ТМАУ, – продолжал Афраймович. – Поучиться у вас есть чему. Народ вашей ММС работает отлично. Организовали работу хорошо, это твоя заслуга. Как директор ты невезучий и вдобавок умеешь пустить слезу.

Слово «невезучий» он специально выделил, зная, что в отношении Зимина пытались открыть уголовное дело. Он видел, как к дому Болдина подъехала милицейская машина, и понял это по-своему.

Семинар завершился. Всех участников отвезли в вагонах в поселок, в столовую. Две трестовские автомашины в сопровождении милицейской уехали на озеро Родионово, там их ждала уха со всеми дополнениями. На озере подвыпивший Каташин стал кричать на начальника милиции и его заместителя:

– Зачем приехал? Кто тебя сюда приглашал?

Прямота в разговоре у Каташина появлялась только в нетрезвом виде. Трезвый он был лоялен, культурен и немного застенчив. Чтобы избежать осложнений и вытекающих из них неприятностей, Афраймович пригласил работников милиции купаться и увел их на пляж к озеру. Зимин занялся уговором и угощением Каташина. Он говорил, что это он пригласил работников милиции на семинар и обед. Приглашал вместе с Сафроновым. Сафронов подтвердил, и Каташин успокоился. Все обошлось без шума и драки.

Афраймович спросил начальника милиции Козлова:

– Что нового по расследуемому делу Зимина?

Козлов ответил:

– Расследование прекращено за недостаточностью улик. Всю эту канитель затеял один непорядочный работник. Самим Чистовым он был рекомендован на пост начальника ОБХСС. Сейчас мы его увольняем. Сам он оказался вором и взяточником, да вдобавок пьяницей и дебоширом. Поэтому мы попросили у Зимина и еще ряда товарищей извинения за придуманную порочную тяжбу.

– Вот и отлично, – почти крикнул Афраймович. – За такое дело я, хотя и пью очень мало, с вами обязательно выпью, – и потащил их к столу.

Козлов сказал Афраймовичу:

– Извините за наше вторжение. Нас приглашал лично Зимин.

Миша Попов чувствовал себя плохо. Неприятные думы грызли нервную систему. Успокаивала только водка. Железная рука закона уже схватила его за горло. Вырваться из такой хватки редко кому удается.

Самое главное, почти весь народ колхоза он настроил против себя. Поэтому на заступничество надеяться нельзя. Прокурор Алимов по совету Чистова приостановил следствие, хотя было опрошено 90 процентов свидетелей. Факты – неоспоримая вещь, все подтверждено. Оставалось самое главное – добиться обсуждения фигуры Попова на бюро райкома партии и его ареста. Алимов до боли тер свои детские ладони, думая о большом раскрытом преступлении.

Народ Венецкого колхоза, зная, что следствие не ведется, писал на Попова жалобы в Москву: в газеты «Правда», «Известия» и «Сельская жизнь», в ЦК КПСС, генеральному прокурору и так далее. Из Москвы жалобы отсылались в Горький, из Горького – в Сосновский райком, оседали они в столе Чистова. Наконец, нервы его не выдержали, так как на жалобы надо было давать ответы. Лично поехал в Венец, собрал весь актив колхоза и провел открытое партийное собрание, где единогласно было принято решение освободить Попова от должности председателя колхоза. Материалы о его злоупотреблениях передать в следственные органы. Временно исполняющим обязанности председателя колхоза назначить заместителя Зайцева Николая Михайловича. Чтобы не обострять ситуацию и как-то охладить накипевшую злобу народа, Чистов решил нарушить устав сельхозартели и все взял на себя – без созыва общего собрания за уши вытащил Мишу Попова из грязи. Деревенское сарафанное радио в каждом доме объявило: Попова сняли с работы и хотят судить.

– Слава богу, – говорили мужики, – давно пора. Набил деньгами свои карманы за счет колхоза, а сейчас отвечай. Сколько веревочка не тянется, а конец бывает.

Поползли новые слухи, что скоро будет совхоз, а колхоз вообще разгонят. Радовался народ.

– В совхозе вместо трудодней все будем получать зарплату, как на государственном производстве. Хватит, поработали даром, за палочки, – гудели старики и старухи.

В молельных домах деревень в честь организации совхоза ставили к иконам и зажигали свечи, читали Евангелие, пели молитвы.

Боясь расправы подвыпивших колхозников, после партийного собрания Попов ни на шаг не отставал от Чистова. Даже отговорил его обедать. Поэтому Чистов был вынужден отказаться от приглашения Зайцевым и Кочетковым на обед.

Миша Попов навсегда покинул свое первое место наживы. Колхозники надолго запомнили Попова. Только один бухгалтер колхоза Вагин, от природы выдержанный и замкнутый, знал, сколько примерно Попов увез с собой колхозных денег от продажи дров, теса, поросят и так далее. Попов ничем не брезговал, даже навоз продавал.

Спустя пять лет, когда Попов снова выдвинулся на пост директора Сосновского совхоза, Вагин, зная, что тому больше ничего не угрожает, сказал:

– За период председательствования Попов присвоил около двадцати тысяч рублей.

На душе у Попова скребли кошки: «Надо же было вынести такое грозное решение собрания, передать дело в следственные органы». Он сидел на заднем сидении райкомовского «газика», за спиной Чистова. С открытого лобового стекла обдавало прохладой. Попов смотрел на убегавшее из-под колес автомашины поле села Венец и думал: «Как завести разговор с Чистовым и спросить, что же мне будет за все проделки? На что надеяться и как дальше жить? У него, как и у всех смертных, есть семья, жена и дети». При первых словах Чистов оборачивался к нему и показывал взглядом на шофера Костю Лычагина. Давал понять: «Здесь все говорить нельзя, поговорим наедине позднее».