– Рад вас приветствовать, Спиридон Иванович, на нашей земле. Думаю, что в нашей просьбе вы не откажете.

– Кому, кому, а вам, мужики, не могу отказать, – сказал, улыбаясь, Росляков. – Отдам все сверхфондовые накопления. Я скоро ухожу на пенсию, поэтому, как говорят, семь бед – один ответ. Во вторник подошлите человека.

– Спиридон Иванович, – произнес Чистов, – очень вам благодарны за это. У нас еще одна просьба. Мы хотим все наши совхозы специализировать только на выращивании крупного рогатого скота, то есть сделать все совхозы мясо-молочными. От овец и свиней в наших условиях одни убытки. Нам в этом вопросе тормозит Миронов, не говоря уже о Чугунове, который о специализации и слушать не хочет. Сами посудите, какую пользу могут принести мелкие овцеводческие фермы, когда в стране строятся крупные специализированные комплексы.

Росляков лукаво смотрел на Чистова, улыбаясь одними глазами.

– Долго вы, мужики, думали и придумали отлично, – сказал Росляков. – У нас в Сибири земли немерено. Раньше до коллективизации жадные мужики сеяли по двадцать-тридцать десятин. В урожайные годы не знали куда хлеб девать. Был в нашем селе один богатый мужик. Он всю жизнь хватал себе не разгибая спины, скапливал капиталец. Хотелось ему выйти в купцы, но не дал Бог жизни. На пятьдесят пятом году умер. Осталось все сыну Григорию, страстному рыбаку, охотнику и гуляке. Григорий в первый год после смерти отца перешел на специализацию. Вначале ликвидировал свиней и овец, затем лошадей. Из двенадцати голов оставил одну, и та с голоду подохла, так как кормить не любил. Осталась у Григория одна корова, за которой ухаживала жена. К моменту коллективизации и выгона кулаков из деревни Григорий в селе был самым бедным, а по раскулачиванию самым активным.

К чему я вам это рассказываю. Не окажитесь на месте Григория. Любое сельскохозяйственное предприятие должно быть разносторонним, многоотраслевым. Раньше крестьянин с сохой и косой во всем видел пользу, даже в козле, от которого, как в народе говорят, ни шерсти, ни молока. Я вас с неохотой, но могу поддержать, вернее, подсказать что надо сделать. Но еще раз, задумали вы плохое дело. Для ликвидации овец и свиней найдите у тех и других животных какую-нибудь наследственную болезнь. Все поголовье ликвидируйте, а нового не покупайте и не завозите, и придет конец вашим овечкам и свинкам. В этом году план по поголовью и продуктивности не выполните, сошлетесь на болезнь и ликвидацию. При составлении проекта плана на будущее напишете, что фермы ликвидированы. Для вас это наилучший вариант.

– Спасибо, Спиридон Иванович, за консультацию, – сказал Чистов, – а сейчас в путь-дорогу.

В деревне Рожок их встретил Трифонов. Не хотелось ему везти дорогих гостей к Кузнецову, но Чистов настоял. Как-никак, а Кузнецов охотник и знает, где какие звери и птицы живут. Одних собак он за свою жизнь передержал столько, сколько даже знаменитый пушкинский Троекуров во сне не видел.

Вечером после сытного ужина съездили на тягу вальдшнепов. Росляков убил двух, остальные стреляли в белый солнечный свет. Чистов с Росляковым ночевали у Трифонова, Бойцов с Михайловским – у Кузнецова. На утреннюю охоту кроме перечисленных товарищей приготовились ехать Кочетков и главный браконьер Кузнецов. В 2 часа ночи на трех вездеходах «ГАЗ-69» выехали в лес. Одна автомашина была загружена собаками. Только у Кузнецова их было четыре: три гончих и одна лайка. Еще двух гончих прихватил у брата Сашки. Сашка отказался ехать на охоту в такое время, когда вся божья тварь выводит детей.

– С ружьем и собакой сейчас грешно ходить по лесу, – говорил Сашка. – Надо иметь чуточку человеческого сознания.

Около 3 часов приехали на место охоты, к родничку в овраге. Рядом находились бобровые плотины и поселения. Это было излюбленное место Кузнецова, удобное для отдыха. Поляна, окаймленная молодняком леса, с небольшим уклоном к оврагу. Зарастающая осиной и березой дорога скатывалась в овраг и через 12-15 метров круто поднималась на противоположный берег. На дороге были видны следы лесовозной лежневой дороги. Сохранились только отдельные не совсем сгнившие лежни и глубокие колеи, из которых местами на уклонах появились глубокие промоины.

Кузнецов выпустил из автомашины всю свору. Собаки обрадовались неожиданно предоставленной свободе. Громким лаем огласили спящий лес и предрассветную ночную тишину.

Разделились на две группы и устремились в чащобу. Чистов с Трифоновым залегли у бобровых плотин. Они терпеливо ждали появления бобров. В это весеннее теплое утро кто-то из небольшого семейства бобров должен был пожертвовать своей шкурой на шапку Чистову.

Росляков с Михайловским, прислушиваясь к лаю собак, пошли на розыск глухариного или тетеревиного токов. Тетерева еще каждый вечер и утро бормотали свою бесконечную песню. Временами ударялись в пляс с чувыканьем и шипением, вызывая своих подруг на свидание. Подруги брачные вылеты уже закончили и сидели на яйцах, чтобы увеличить тетеревиное потомство. Самцы-глухари давно пропели брачные весенние песни и готовились к линьке.

Бойцов, Кузнецов и Кочетков решили охотиться на зайца. Читали они в детские годы стихотворение Некрасова «Дед Мазай и зайцы», но жажда охотника-себялюба затмевала все. Знали они и последствия весенней охоты на зайца. Но в это время, попади им навстречу последний заяц, занесенный в Красную книгу и исчезающий со всего земного шара, они, не задумываясь, убили бы его. Охотничья страсть была для них выше всех законов природы. Такие же люди уничтожили последнюю морскую корову, балхашского тигра и так далее.

Собаки скоро подняли отяжелевшую беременную зайчиху, и вся свора с лаем и воем устремилась за ней. Лес наполнился чем-то тревожным, невозвратимым. Птицы просыпались, издавали тревожные звуки и крики, призывая все лесное царство к бдительности. Сороки и сойки стрекотали на своем языке, кричали: «Берегись, прячься! В лесу браконьеры!» На востоке из белесой полоски только что появилась бледно-розовая заря, но солнце еще находилось в глубине за горизонтом. Все живое в лесу кричало: «Браконьер, браконьер!» На шум собак прилетели вороны, присоединяя свои голоса к общему шуму. Завершали этот шум дрозды. Раздались выстрелы и крик: «Готова!» На полминуты наступила тишина. Первым ее нарушил соловей. В овраге, в зарослях черемухи, крушины и калины он зашипел, засвистел и забурчал, подражая роднику. Лес мгновенно наполнился многоголосым птичьим гомоном. Где-то робко, а затем осмелев забурчал тетерев. У бобровых плотин раздался выстрел, следом за ним другой. Собаки возобновили лай, раздались выстрелы, крики, свист людей.

В 6 часов утра майское солнце уже обогрело всех озябших за ночь. Охотники по одному подходили к автомашинам и хвалились трофеями. Чистов принес тяжелого окровавленного бобра и очень сожалел, что другой не показался. На шапку требовалось две шкуры. Кузнецов ему обещал через неделю привезти вторую шкуру.

Кузнецов убил двух зайчих и собирал собак, кричал каждую по имени. Вместо охотничьего рога дул в ствол ружья, раздавались странные звуки. Собаки неохотно шли на его зов. Первой появилась лайка. Кузнецов кричал, стрелял, свистел, но собаки не шли. Они снова залаяли, снова кого-то подняли, не то зайца, не то лису, а может быть и лося. Очередную жертву собаки бросили и пришли к автомашине на зов хозяина. Каждую Кузнецов привязал на поводок к дереву.

Жарко горел костер. Над ним висели котелки. Варилась мясная охотничья похлебка: свинина, картошка и лук. Приятные запахи человеческой кухни далеко распространялись по чистому лесному воздуху. Собаки и люди глядели на ароматно пахнувшие котелки и невольно глотали слюну.

Чистов азартно рассказывал, как он убил бобра:

– Сижу, притаившись в кустах, начал уже немного зябнуть. Слышу, по воде кто-то ударил, словно веслом. Смотрю, прямо на меня на берег вылазит бобер. Я взвел курок, не поспел прицелиться. Раздался выстрел и голос Кузнецова: «Готова». Мой бобер шмыг в воду и спрятался. Через десять минут снова появился, тут я его и шлепнул. Он начал разворачиваться, я еще раз в него выстрелил. Он только подрыгал ножками и затих.