Чистоделу капельку полегчало. Показалось – труднейший рубеж позади. На секундочку показалось.

Приезжий заслонился от холла пестрым журналом с ближайшего столика и ударил в уши Чистодела свистящим угрожающим шепотом:

– Ты понимаешь, шкура, что ты наделал?! Ты меня вызвал – я прилетел. Я же не пустой! Во мне два кило. Что я теперь должен, как беременная сука, с товаром в брюхе мотаться, да? Нет уж, не выйдет! Бери, рассчитывайся, а дальше забота не моя!

Заячье сердце Чистодела застучало с перебоями.

– Да клянусь, если б я мог… Я на свои никогда не работал… У меня таких башлей в помине нет!

– Добудь!

Ай, до чего унизительно совсем терять себя и говорить, что добыть-то не у кого, – разве что на опохмелку. Но с Приезжим не похитришь, и Чистодел покаянно признался:

– Негде мне взять…

Лицо Приезжего отразило безграничное презрение.

– Я, ей-богу, не виноват, – заерзал Чистодел. – Он сделал заказ, я вам передал… и вдруг такая лажа… Были бы свои башли…

Приезжий кинул журнал.

– Ты что все – «башли», «лажа». Музыкант, что ли? Лабух?

– Да так… Немножко себе на барабане стучу.

– Где?

– Ну, ребята знакомые есть, зовут иногда на похороны подхалтурить. «Лабать жмурика» называется.

– Столичный коммерсант! Торгую золотом и немного стучу.

Чистодел, не расслышав издевательской интонации, наивно пояснил:

– Так то – бизнес, а это – на бутылку.

– А твой купец на чем доигрался? На кларнете и трубе?

– Не… – засмеялся Чистодел и опять ошибся, посчитав, что атмосфера разрядилась.

– Ах, тебе еще смешно, падла?! – осатанел Приезжий. – Мне люди товар доверили. Им твои лажи – пустой звук. Я должен вернуться – и деньги на бочку, иначе лучше самому либо под трактор, либо в прорубь! Понял, какие у меня тылы?!

Нет, не понял. Напугался – да. А понять где ему, выросшему в арбатских переулках и совершавшему экскурсии не далее Кунцевского и Востряковского кладбища? Да и как понять?

С нормальной точки зрения, приисковый быт – нечто чудовищное. В подобных хибарках и сараюшках (в печати звучно называемых «бидонвилями») жить нельзя. А уж лютыми сибирскими зимами – спаси и сохрани! Медведям в берлогах стократ теплей и уютней.

И сколько бы ни шло отсюда опечатанного и охраняемого автоматчиками «золотого запаса», сами добытчики остаются несчастной рванью. Главное утешение, главная забота – бутылка. А подчас в ней вопрос жизни и смерти, тут уж мороз судья.

К кражам добываемого золота отношение у всех простое. Однажды, к примеру, приземлился самолет без опознавательных знаков, главный инженер прииска загрузил в него пуды «желтого металла» и улетел в неизвестном направлении. Для приличия объявили всесоюзный розыск, хотя в Союзе его никто никогда найти не чаял.

Чего же ждать от маленького труженика? Платят ему за каторжную работу копейки, а кругом перекупщики, у них спиртное и мосты «на материк». И без колебания всаживал он в трубы, по которым гонится порода, самодельные ловушки для золота. Вот тут уж жестоко правила честность. Залезешь в чужую ловушку – поплатишься головой. Споры решались проще, чем на самом «диком Западе».

Возможно, жесткая упрощенность нравов передалась еще со времен, когда на золоте вкалывали за пайку зэки. Многие, освободившись, там и остались со своими традициями и задавали тон. А кто позже приезжал в надежде подзаработать, либо сразу заворачивал оглобли, либо научался подчиняться общим порядкам.

И в описываемые годы и позже струйки золота всегда текли к неким точкам притяжения и осаждались у богатых и предусмотрительных. Кто знает, не они ли или их дети вынырнули сейчас из подполья, оккупировали здесь и там разные консорциумы и в полном консенсусе с чиновничьей верхушкой принялись отмывать многолетние знаки? (О тех, кто уже без всяких фокусов растащил золотой запас целой страны, мы помолчим – немеет язык).

Итак, струйки всегда сочились, сливались в ручейки, но во времена Приезжего посредничать между приисками и «большой землей» было занятием аховым, и брались за него несколько десятков смельчаков. Приезжий не сгущал краски, изображая свои скорые на расправу тылы…

Надо было срочно что-то делать. Даже злиться на «столичного коммерсанта» было уже некогда.

– Сядь нормально.

Чистодел, до того виновато сгорбленный, выпрямился и робко поднял собачьи глаза.

– Рассказывай, кто погорел, на чем погорел.

– Вроде мужик был крепкий, верный, а вот… вчера взяли… За спекуляцию золотыми вещами.

– Как узнал?

– Жду его на месте – нету. Отъехал в сторону, звоню из автомата на квартиру. Соседка и рассказывает…

– Она тебя знает? – подгонял Приезжий.

– Да ни в жизнь! Просто делать старухе нечего, вот и треплется.

– А почему за спекуляцию?

– Он в золотоскупке оценщиком работал. Там, видно, и влетел.

– Что взяли на обыске, неизвестно?

– Соседка понятая была, видела. Говорит: брошки-колечки, деньги – не знаю сколько – и весы.

Тут Приезжему изменила выдержка.

– Весы?! Час от часу не легче!

– А чего весы?

– А то, что продаст тебя твой крепкий мужик, вот чего!

– Да почему?

– Деревня ты, барабанщик. Сделают анализ – и сразу видно, что вешали: вещи или песок. Дошло?

– Это вы точно – про анализ? – изумился Чистодел.

– Досконально. Был у нас показательный суд, один вахлак из старателей вот так же с весами влетел. Притиснут твоего купца, припугнут статьей – и все, не станет он за тебя голову на плаху класть.

Чистодел нахмурился, но возразил довольно храбро:

– А чего он может сделать? Он про меня ничего не знает!

– Ну что-нибудь всегда…

– Да чтоб я сдох! Я про него много знаю, а он про меня – во! – и показал неопрятный кукиш.

Приезжий поймал кукиш в ладонь, даванул коротко, но Чистоделу и того хватило, чтобы сбить самонадеянность.

– Говори, как связь держали.

– Виделись только при деле, – Чистодел бережно разлеплял сплющенные пальцы. – Он мне нужен – я ему звоню домой, назначаю время. Встречались на улице в трех уговоренных местах по очереди. Я ему нужен – он пишет на Главный почтамт до востребования.

– Значит, фамилию знал!!

– А я Сергеев Петр Иваныч. Нас таких в Москве, может, две тысячи, а может, пять. Пойди, сыщи! И внешность у меня обыкновенная.

– Общие знакомые есть?

– Ни единого человека!

– Но кто-то же вас свел?

– Кто свел, тот, слава Богу, помер.

– Дома у купца хоть раз был?

– Не.

– На работе?

– Дурак я, что ли?

– Уж такой ты хитрый.

– А чего? – Чистодел уже снова воспрянул.

– Ну, если такой хитрый, вот тебе задачка – я, примерно, в Магадане, ты в Москве. Как ты меня найдешь, барабанщик?

Чистодел не понял:

– Отобью телеграмму до востребования… как обыкновенно: Ковалеву для Димы.

– Нельзя телеграмму. Как тогда?

– M-м… Тогда, пожалуй что, прости-прощай.

– А тебе надо очень. Ты соображай, раз хитрый. Ну-ка?

– А приехать можно?

– Милости просим. Хоть на два месяца.

Чистодел начал увлекаться игрой:

– Ага… Тогда в адресный стол, найду Ковалева В. И.

– Допустим, в Магадане их пять.

– Тогда буду нюхать, от которого Ковалева чем пахнет… Дальше соседей тихонько поспрашаю – у кого, мол, есть такой приятель – иногда навещает, обрисую ваши годы, внешний вид, часто, мол, в столицу летает… На аэродроме девочек прощупаю… Надежда есть – за два-то месяца!

Приезжий помолчал, сжав крупный, прямо прорезанный рот. Барабанщику и не снилось, насколько опасна проявленная им сообразительность.

– Так… Стало быть, хитрый. А этот твой купец… как его?

– Миркин.

– Он глупорожденный?

– Зачем? Он вполне.

– Так почему уверен, что он тебя не найдет? Если обэхээс поможет? Считаешь, ты хитрей всех?

Нет, этого Чистодел не считал. Он чувствовал, что Миркин, например, и умней, и изворотливей.

– Думаете, могут меня найти?..