Вход во вторую комнату был замаскирован под платяной шкаф. Там имелся мягкий диван, полированная стенка, шторы в тон обоям, бар, кресло и все необходимое, чтобы компенсировать недополученный в убогой обители послушника комфорт.

Габаев дома ходил в старом вылинявшем трико, черное расписное кимоно берег для торжественных случаев.

— Погоди, я сейчас.

Он прыгал перед макиварой, отрабатывал какую-то связку, а Колпаков прошел на кухню напиться.

Вода из крана шла теплой, он заглянул в холодильник. Там лежали грубые куски неоструганных досок и несколько кирпичей.

«Да что он, умом рехнулся!» — изумился Колпаков, вытаскивая отрезок доски.

Нет, Габаев знал, что делает. Предварительно он вымачивал предметы, вода проникала в поры, находила мелкие трещинки, а замерзая, распирала их, нарушая целостность материала.

Колпаков хватил доской о колено, она лопнула, на изломе поблескивал лед. Ай да Гришка! Ну и жук!

С обломками доски в руках Геннадий вернулся в комнату.

— Мошенничаешь?

Гришка ничуть не смутился.

— Глупости. Зачем мне мошенничать? Ты же знаешь, что я разбиваю и потолще. Просто иногда подворачиваются платные демонстрации, а на них руки портить ни к чему.

— Это и есть мошенничество.

Обломки с грохотом полетели в угол.

— Никакого. В принципе я могу сокрушить предмет, зрители это знают, ждут и получают то, что хотят. В чем обман? В том, что я немного облегчил свою задачу?

— Странная логика. Все перевернуто с ног на голову!

— У каждого своя. Ты же не учить меня пришел. Что скажешь?

Колпаков молча стоял на пороге, переводя взгляд с портрета Брюса Ли на успокаивающего дыхание Гришку.

Родившееся под влиянием минуты решение прийти и спросить напрямую сейчас показалось глупым до беспомощности. Так же, как и надежда понять что-нибудь здесь, в хитроумной двуликой квартирке — месте предполагаемого преступления, отыскать какую-либо обвинительную улику или, напротив, — найти обеляющее, снимающее все подозрения доказательство. Ничего он здесь не найдет, а уж радостного, светлого, облегчающего душу — и подавно.

И сказать Гришке ему было нечего. Впрочем... Все равно что-то надо менять, и сейчас он понял, — с чего следует начать. Так пусть Габаев станет первым сэнсэем, который это услышит.

— Скажу я тебе то, что решил закрыть абонементные группы. Точнее, прекратить оплату за занятия.

Колпаков ждал возмущения, гнева, удивления, наконец, но реакция оказалась совершенно неожиданной.

— Тоже мне новость. Все так сделают, пока волна не пройдет.

— Какая волна?

— Не прикидывайся. Серебренников разузнал про платные тренировки, подключил оперотряд, они много всякого раскрутили. Особенно про Кулакова и Котова. Так что сейчас только и остается лечь на дно и пережидать.

Габаев криво улыбнулся.

— Чего рот раскрыл? Испугался? Я уже успел к адвокату сбегать, проконсультировался. Если частное лицо за деньги дает уроки — математики, гидроботаники, каратэ, — претензии могут быть только материального характера. Налоги, взыскание необоснованного обогащения и тому подобное. Так что не бойся — в тюрьму не посадят!

Гришка улыбнулся и второй половиной рта.

— Да и до размеров дохода не докопаются. Мы же бухгалтерских книг не ведем. В случае чего заплатим по сотне-другой, и дело с концом!

Габаев радостно улыбался. Шкуре ничего не угрожало, деньги тоже останутся целы. Чего волноваться? Скандал, позор, осуждение окружающих — комариные укусы для слона. Такое же животное, как его бывший любимый ученик. Неужели он и Лена...

Очевидно, на лице Колпакова что-то отразилось — Гришка стер улыбку и заметно напрягся.

Нет, не сейчас. Но если действительно...

— Тогда поберегись, Григорий.

— Обязательно. Абонементные секции распускаю на каникулы и ложусь на дно. До меня не достанут!

Недалеких людей губит самоуверенность. Через неделю состоялось заседание спорткомитета, на котором Серебренников дал развернутую информацию об извлечении нетрудовых доходов из занятий каратэ. Наряду с другими назывались фамилии Кулакова, Котова и Габаева. Колпаков сидел как на иголках, каждую секунду ожидая своей очереди, избегал тяжелого взгляда разгневанного Стукалова и многозначительного, как ему казалось, Серебренникова.

Обошлось. Но облегчения не наступило. Впервые в жизни он чувствовал себя воришкой, оказавшимся на грани разоблачения. Мелко, жалко, постыдно. Выходя из ДФК и глядя, как скачет диковинный противовес в прозрачном цилиндре, он вспомнил, что Стукалов привез его из заграничной командировки, истратив почти всю валюту. Игорь Петрович был увлекающимся человеком, а увлеченности свойственно бескорыстие.

Как же энтузиасты каратэ превратились в обычных дельцов? Правда, не все: Зимин никогда ни марал рук, Окладов...

Кто еще?

Колпаков задумался. У себя он уже объявил, что отныне занятия будут бесплатными, но вряд ли это можно считать искуплением вины.

Кому же развивать каратэ? Спорткомитет дисквалифицировал Габаева и Котова, о «диких» тренерах сообщено в милицию, будут приняты меры по месту их работы, ужесточен контроль за использованием ведомственных спортивных залов... Но как быть с новым видом спорта в целом?

Себя Колпаков уже не считал вправе возглавлять федерацию и собирался немедленно подать в отставку. Продолжать ли тренерскую работу, он еще не решил. Если нет, кто останется? Восторженный сторонник Системы Коля Окладов, которого не испугали даже два сотрясения мозга?

Своими мыслями он поделился с женой. Лена не советовала бросать тренерскую работу, а тем более уходить с поста председателя федерации.

— Ты слишком мнителен, Генчик. Если каждый начнет так болезненно переживать всякие нюансы, некому будет работать. Считаешь, что запустил дело, — поправляй его!

И снова ей нельзя было отказать в логике, хотя у Колпакова шевельнулась мысль, что руководствуется она другими, не высказанными вслух соображениями.

Писаревский, к мнению которого он привык за последнее время прислушиваться, тоже предостерег от резких решений.

— Пост хотя и общественный, все равно — почет и уважение обеспечивает. Кому-то нужен, всем интересен. Это не шутка. Капитал нажить трудно, а потерять легко. Тем паче самому бросать — настоящая глупость. Можешь мне поверить...

Теперь о диссертации. Публикаций мы сделали достаточно, с апробацией помогут, я звонил приятелю в Москву, он главный инженер крупного завода — что угодно внедрит. Во всяком случае, официально все проведет и справку выдаст — комар носа не подточит... — Толстяк благодушно рассмеялся. — Так что не тяни. Через пару месяцев скатай в Москву, оформи практическое внедрение и остепеняйся!

Колпаков мрачно промолчал. С диссертацией у него шло не так гладко, как представлял Писаревский.

Дронов считал ее сырой, требующей доработки. Гончаров придерживался такого же мнения. В глубине души Колпаков был с ними согласен, но, с другой стороны, защищают и более слабые. Почему же он должен лезть из кожи, делая «конфетку»? И так вечная нехватка времени, постоянная спешка, когда проводить дополнительные измерения?

Была и еще одна причина, в которой Колпаков не признавался даже себе: он утратил интерес к работе, потерял перспективу. Так бывает, когда отрываешься от проводимых исследований, перестаешь следить за литературой, постоянно обдумывать проблему.

Так или иначе, но сто шестьдесят листов машинописного текста, представленные им в срок на кафедру, заведующий и научный руководитель считали только заготовкой, «болванкой» диссертации.

Не привыкший отступать, Колпаков ринулся в атаку.

— Послушай, Веня, что тебе стоит поддержать меня перед Ильей Михайловичем? Пусть, мол, кафедра рассмотрит... кафедру проведешь как положено: рекомендовать к защите. Старик упорствовать не будет, ведущую организацию и оппонентов мне подберут доброжелательных, совету придираться не к чему, ВАК пройдет по инерции... И все! Сейчас моя научная судьба уперлась в тебя!.. Я не люблю одолжений и никогда не просил, но мы столько лет дружим... Неужели ты не поможешь мне в такой важный момент?