— Не обижаюсь, Дусенька. Знаю, несчастье у вас. Посоветоваться, видно, пришла? Давай чайку. Прошлый раз ты меня поила — теперь мой черед, — и разливает чай.

— Да я у тебя крошки не съем, глотка не выпью! Прошлый раз… прошлый раз ты, подлая… — задыхаясь, начинает она.

— Когда я срок отбывала, — с нажимом перебивает Уварова, прихлебывая из чашки, — очень к чаю пристрастилась.

— Срок? — ошарашенно переспрашивает Стольникова. Сбила Уварова ее наскок.

— Ну да, срок. Давненько то было, можно сказать, в другой жизни. Но привычка осталась — крепкий люблю, в красноту.

— Во-он кто ты есть!

— Я есть уважаемый работник, всегда на лучшем счету. Это ты, голубонька, под следствием.

— Врешь, не отвертишься! — Стольникова ударяет кулаком так, что чашки подпрыгивают…

Наташа, племянница Уваровой, и кладовщица постарше идут по двору, приостанавливаются против окон конторки.

— Кто это у хозяйки? — спрашивает кладовщица.

— Не знаю. — Наташа пожимает плечами.

— Больно расшумелись.

— Нам что за дело? Пошли…

В ссоре Стольниковой и Уваровой произошел между тем перелом. Уварова оставила елейный тон.

— Этот разговор кончен! — непререкаемо произносит она. — Ваша беда — ваш и ответ.

Стольникова клокочет от бешенства:

— Значит, мы с Женей отдувайся, а ты, гадина, в стороне?!

— Потише, переборки тонкие. Тебе первой лучше, что я в стороне. Прикинь-ка, если ума хватит!

— Ну, Ленка!.. Сколько жила — таких не видела!

— Плохо смотрела. — Уварова подливает себе чаю. — Жизнь у нас, конечно, разная была. У тебя чересчур вольготная, вот ты на плаву и не держишься.

— Не отпевай раньше времени! Еще посмотрим!

— Ну что было, того уже не будет. И Костеньки тебе вовек не будет, — ядовито добавляет Уварова. — Убежал ведь? Ай, какой непостоянный! Полгода вы всего…

Стольникова, не совладав с собой, всхлипывает:

— Замолчи, подлюга!..

— Тебе же, Дусенька, добра желаю. Годами ты не молоденькая. Надо постарше себя искать. Той радости, понятно, не будет, но хоть не убежит, — с наслаждением растравляет ее Уварова.

— Кого мне искать — не твоя забота!! Ты говори, как рассчитываться будем?

— Думала я, думала, чем помочь. Если дадут условно — возьму тебя на работу. Допустим, кладовщицей.

— Кладовщицей?! Может, уборщицей?! Змея! Гадюка проклятая!

Стольникова кидается к ней, замахивается.

По складу бежит давешняя кладовщица, зовет:

— Наташа! Наташа!.. Елена криком кричит! А дверь изнутри заперта!

Обе устремляются к конторке.

На часах в кабинете Знаменского стрелка переползла за полдень.

— Опаздывает Стольникова… — неодобрительно произносит Пал Палыч и возвращается к прежнему разговору: — Каналы сбыта, каналы сбыта! Товар мог идти через постороннюю лавочку. Могли торговать и прямо со склада.

— Вполне вероятно, — соглашается Томилин. — В общем, нужна большая бригада.

— Так создавайте!

— Уже. Передал список генералу на подпись.

Знаменский кладет руку на внушительную стопу папок бухгалтерского вида, громоздящуюся на столе:

— А что здесь?

— Материалы прежних инвентаризаций и ревизий. По первому впечатлению излишков и недостач у Стольниковой не было. Однако пересортицы случались, Пал Палыч. Не раз! — подчеркивает Томилин.

— Да ведь пересортица что ж… Если товар сходный, ревизоры засчитывают один вместо другого. Так уж повелось.

— Неправильно повелось! Согласно документам должны быть кроссовки, а предъявляют тапочки. Почему? Могут кроссовки сами собой превратиться в тапочки?

— По законам природы — нет.

— Вот именно! Пересортица меня настораживает! Иногда недостача копится постепенно, ее маскируют всякими фокусами. В том числе годится и пересортица, а мы ее принимаем за детский грешок! Извините, что горячусь! — Томилин усмехается: — Любимая мозоль.

— И что за пересортица была у Стольниковой?

— Хрусталь вместо фарфора засчитывали. Магнитофоны — за телевизоры. Мужскую одежду — за женскую.

— Объяснения давала?

— Стандартные отговорки. Напутали при доставке, напутали при вывозе…

Легкий стук в дверь, и входит Томин.

— С утра пораньше уже вместе! Обо мне, похоже, не вспоминают.

— А ты не пропадай! — Знаменский рад его видеть. — С глаз долой — из сердца вон… Слыхал?.. Какие вести с незримого фронта?

— Довольно прозаические. Например, сигнализация до пожара была в целости.

— А сторож? Предполагаемые уголовные дружки?

— Нету.

— С чем же ты, Саша, к нам?

— Вы так погружены в высшую бухгалтерию — даже стыдно со своей мелочевкой… Мадам Стольникова вчера учинила скандал и потасовку.

— С кем?! — в один голос восклицают Знаменский и Томилин.

— У-у, тут таинственная незнакомка в машине!

Томин выдерживает паузу, и Пал Палыч торопит:

— Не тяни!

— Выкроил я минутку и разыскал ее.

— Вот везучий! — улыбается Томилин.

— Везение ни при чем. Я ее вычислил.

— Каким образом?

— Хм… Все-то вам расскажи. Сообщаешь конечный результат — удивляются: «О-о-о!» Объяснишь механику — скажут: «А-а-а…»

— Согласен разочароваться, — настаивает Пал Палыч. — Давай рассказывай!

— Ну, если публика очень просит… Напомню, что я имел: светлые «Жигули» — двойка, универсал, — номер кончается на ноль. За рулем женщина. По счастью, есть на свете райГАИ. Низко бью челом. Мне отбирают все «Жигули» соответствующей модели. Из них отсеивают светлые. Из светлых — все с нулем. Из тех — где за рулем женщина: как владелица или по доверенности. Дальше я уже пристально интересуюсь, что за дамы в остатке. Родная милиция помогает. И сегодня вдруг узнаю: одна из них накануне сцепилась со Стольниковой! Как видите, проще пареной репы.

— Саша… кто? — спрашивает Знаменский, предчувствуя крупную удачу.

— Некая Уварова. Тоже завбазой УРСа, только другого ведомства. Коллеги, так сказать… Ага, пробрало? — Томин доволен произведенным эффектом.

— Договаривай, договаривай! Потасовка…

— Да, Паша, имела место в кабинете Уваровой. Кладовщицы с перепугу вызвали милицию. И тут женщины мгновенно помирились. Прикрыли синяки платочками и стали патрульного спроваживать. Хорошо, он оказался формалист: потребовал письменное объяснение. — Томин достает листок, зачитывает: «Претензий друг к другу не имеем…» И ниже — автографы обеих дам.

— Позволь… — Знаменский берет листок. — В шестнадцать часов… То есть отпросилась у меня и полетела драться?

Все трое переглядываются.

Робкий стук в дверь — и на пороге Стольникова. Под обращенными на нее взглядами невольно ежится и здоровается смущенно.

— Легки на помине, — говорит Знаменский. — С опозданием на пятьдесят пять минут.

— Извините… не рассчитала… троллейбус…

— Обманули вы меня вчера, сославшись на самочувствие.

— Нет, я правда себя не помнила… правда было очень плохо…

— А теперь вам хорошо, когда поколотили Уварову? Теперь полегчало? — требовательно спрашивает Знаменский.

— Ее стоило!.. Стоило! — вырывается у растерявшейся было Стольниковой.

— За что?

— Это не имеет отношения! Чисто личное! Абсолютно не имеет отношения!.. — Голос ее не слушается. — И вообще ничего особенного не было!..

— «Не имеет отношения» или «не было»?

Стольникова молчит.

У жилого дома тормозит автофургон. Из кабины выпрыгивает Костя, идет в подъезд. Звонит в квартиру Гуторской.

Хозяйка, одетая по-домашнему, но подтянутая и аккуратная, как всегда, с неприязнью встречает гостя.

— Тебе чего? — Тот мнется. — Дуся, что ли, прислала?

— Нет. С Дусей я… расстался. — В легком смущении Костя поворачивается к зеркалу, приглаживает волосы, рассматривает какой-то пупырышек на подбородке.

— Как же она отпустила? — с насмешливым любопытством спрашивает Гуторская.