– На кой ляд старик передо мной притворяется, будто не знает?

Вместо ответа Альберт строит неопределенную мину и уносит пепельницу.

Ким взвинченно слоняется по комнате, напевая: «Гори, гори, моя звезда…»; приостанавливается перед одной из картин: «Ну и что в тебе такого особенного, неповторимого? Только имя, друг мой, только имя». Снова неспокойно бродит: «Гори, гори, моя звезда-а…». Достает сигарету, закуривает.

Входит Муза в фартуке и, заметя в руке Кима сигарету, ахает:

– Ты, паршивец, где куришь?!

– Простите, Муза Анатольевна, совершенно машинально, – он поспешно тушит сигарету.

– В любой картинной галерее заплатил бы штраф.

– Заплачу, Муза Анатольевна! – Ким начинает шарить по карманам, разыгрывая испуг человека, обнаружившего, что у него с собой ни гроша.

– Алик у себя?

– Он занят ненадолго. Лучше не беспокоить.

– Я только спрошу, класть лук или нет.

– Не класть! – преграждает ей Ким дорогу. – Если только целиком.

– Почему целиком?

– Потому что резать невозможно, глаза щиплет.

– А и ладно, пускай себе ест без лука! – улыбнувшись, решает Муза и возвращается на кухню.

Альберт появляется очень довольный, с пепельницей и лупой.

– Порядок. Клеймо на месте. «Поставщик Императорского двора» и прочая… Во сколько ты ее ценишь?

– Вещь первоклассная. На аукционе в Цюрихе за нее дали бы столько тысяч фунтов!

– Ха! – Альберт обводит комнату рукой. – Если тут все пересчитать на фунты – пуды получатся. Но, как с горечью подметил поэт: «Ты не в Чикаго, моя дорогая».

С деланно незаинтересованным видом заглядывает Боборыкин:

– Что там у Музы с обедом?

– У Музы полная икебана, – живо отзывается Ким. – Анатолий Кузьмич, сколько стоит этот Фаберже?

Вооружаясь лупой, старик придирчиво осматривает пепельницу со всех сторон.

– Сперва надо покупателя найти, потом рядиться.

– Мне деньги нужны сейчас.

– Если ты встретишь человека, которому деньги сейчас не нужны, подними меня хоть среди ночи, не поленюсь, приеду полюбопытствовать.

У Музы снова кулинарные сомнения.

– Алик, я хотела спросить… – начинает она, но при виде лягушки мгновенно забывает о стряпне. Словно по воздуху, плывет Муза к столу, крепко вытирает руки фартуком и поднимает пепельницу. – Так и думала – Фаберже! Ким, ты принес? Где откопал?

– Ким добрался до наследства петербургской балерины, любовницы великого князя, – говорит Альберт первое, что навернулось на язык.

– Точно. Как войдешь, сразу наискосок. Две старушки-сестрички, балеринины племянницы.

Муза увлечена и не замечает, что они балагурят.

– Продается? – спрашивает она, держа лягушку в ладонях.

– Продается.

– Сколько?

– Видишь ли, деточка, – вмешивается Боборыкин, – мы как раз решаем. Ким пришел советоваться.

– Папа, давай возьмем!

– Что ты, Музочка, что ты! Это совершенно не входит в мои планы.

– Тогда ты бери, Алик. Бери, не прогадаешь.

– Но ты же знаешь, во что нам влетел Рязанцев. Ни Анатолий Кузьмич, ни я просто не имеем возможности… На кухне ничего не пригорит? – Альберт тревожно поводит носом.

– Ой, Алик, помешай сам!

Альберт кидается на кухню – нельзя допустить, чтобы погиб обед!

Ким рад заварухе.

– Купите вы, Муза Анатольевна. Вам я уступлю подешевле.

– Пап, ты дашь взаймы?

– Ни рубля. Что за блажь?

– А и ладно, без вас найду! – поднимает Муза флаг мятежа. – Сколько, Ким?

– Оцените сами.

– Альберт! – призывает Боборыкин. – Ким подбивает Музу купить!

– Эй ты, кончай свои фокусы! – невнятно кричит из кухни Альберт с набитым ртом.

Ким смеется.

Боборыкин пытается умиротворить Музу:

– Давай договоримся – ко дню рождения ты получишь Фаберже.

– Но я хочу именно этого!

– Теперь не время! – отрезает Боборыкин и покидает поле боя. – Я умываю руки, – сообщает он Альберту, столкнувшись с ним в дверях.

– Ладно уж, распетушились! Не буду. Иди, Алик, я просто полюбуюсь. Ну? Полюбоваться я имею право?

Альберт неохотно скрывается.

Муза усаживается поговорить по душам.

– Слушай, Ким, как интересно – только сейчас начинают выплывать самые талантливые работы Фаберже. Будто где-то прятались и выжидали, пока их смогут оценить по достоинству.

Настроение Кима резко меняется, он вдруг мрачнеет.

– Не согласен?

– Вполне согласен.

– Из мастерских Фаберже выходило ведь немало и манерного. Не сплошь была красота, бывала и красивость. Особенно с золотом, с драгоценными камнями. А тут так просто и благородно – чистое серебряное литье. А эта лягушка, слегка утрированная, с ноткой иронии… Замечаешь?

– Это животное с настроением.

– Именно! И опять же – с чего я начала – появись она раньше, так в общем всплеске моды не обратили бы внимания, Фаберже и Фаберже. А сейчас, когда каждая находка на виду, начинаешь думать и сравнивать. Я считаю – то, чем все восторгаются, это средний уровень. А есть вершина творчества, золотой период.

Лицо Музы смягчилось, помолодело, она в своей стихии.

– И что еще вы относите к вершинам творчества?

– Из вещей, которые держала в руках, пресс-папье со спящим львом, например.

– А подсвечник-змея? – напряженно спрашивает Ким.

– Да, пожалуй. У тебя, Кимушка, отличный нюх. И все – в едином стиле и помечено московским клеймом. Я начала было статью писать. Алик даже название придумал: «Золотой период серебра Фаберже».

Жующий Альберт заглядывает в дверь и, послушав, о чем речь, исчезает.

– Дайте почитать, когда допишете.

– А, забуксовала что-то. Не пойму, на что выводить. Вряд ли это собственноручные работы старика Фаберже. Кто-то из его мастеров. Я уж в литературе, в архивах рылась – попусту. Петербургские мастера, те известны: Перхин, Соловьев, Горянов, Епифанов-Захудалин. Там мы знаем: если кроме фирменного клейма стоит «Ф.А.», – это Федор Афанасьев, «В.Б.» – Василий Бойцов и так далее. А в Москве всего-то было два или три личных клейма. Одно из них «И.П.», Но что за «И.П.»? Неведомо. Вещей его мало, они в таком же роде, – она кивает на лягушку. – Очень своеобразные.

– И вы подозреваете, что «золотой период» – это дело рук «И.П.»?

– В душе уверена.

– Отчего же на пепельнице нет букв «И.П.»? И на подсвечнике не было! – запальчиво возражает Ким.

– В том-то и загадка. Великолепные работы, его работы, но без инициалов! – Муза понижает голос. – Ким, я лягушку возьму, только пока помалкивай. Что старушки просят?

– Старушки темные, – неохотно врет Ким. – Знают, что старинное серебро, и все…

– Ладно, столкуемся, – шепчет Муза.

Что же следствие? Где наши сыщики? Не скажешь пока, что они далеко продвинулись. Докладывая дело начальству, лейтенант Зыков не может похвастать особыми достижениями.

– По-видимому, состав преступной группы разношерстный, товарищ полковник. И, судя по тому, что польстились на пиджак, на сигареты, мелкое жулье. Но должны существовать те или тот, кто все это организовал и взял на себя реализацию похищенного…

– А подтверждается, что у директора пропали личные вещи? – прерывает Скопин.

– Да, замшевый пиджак Пчелкин надевал, когда приезжали иностранцы. Названная им книга тоже была. Действительно подарил ее художник, а директор в благодарность повесил в музее его пейзаж. На переплете книги, между прочим, есть прожженное пятнышко – отлетела головка спички.

– Что еще дал розыск на месте?

– Пока больше ничего.

– Подытожим. Директор музея как соучастник кражи отпадает. Кипчак, продавший «Подпаска», тоже.

– Да.

– Другими словами, вы зашли в тупик.

– Нет, товарищ полковник, кое-что на моем счету все же есть. Директор вспомнил о группе студентов художественного училища. Они как раз снимали восемь копий. И судьба этих копий неизвестна.

– Вам неизвестна или студентам?